Таро для всех и для никого. Арканология новой эпохи

Интересное свойство малых арканов в игральной колоде – удивительная система равновесия двух красных и двух черных мастей, что может символизировать поляризацию мужского и женского, или рубедо и нигредо, итога и начала. В наиболее распространенном варианте толкования мастей игральной колоды они соотносятся с четырьмя общественными сословиями: трефы – это священство, пики – дворянство, бубны – купечество, а черви – крестьянство. В классическом Таро немного другая атрибутация, однако, если рассмотреть масть жезлов как правителей, чаш как священников, мечей как солдат и пентаклей как земледельцев и ремесленников, в этом можно найти определенную логику.

При желании мы можем найти огромное количество других соответствий мастей. Например, четыре расы, четыре времени года или четыре психологические функции. Самое известное из соответствий – традиционные четыре стихии, которые стоит скорее рассматривать как четыре модуса бытия.

Не стоит обманывать себя – не существует никакого единственного изначально правильного значения. Все соответствия – правильны, даже те, которые вы откроете за обедом, прочитав эту книгу. Дело в особом статусе числа четыре, который подчеркнут в Таро четырьмя мастями и четырьмя рангами фигурных карт. Четверка – это число целостности, завершенности и полноты, число, появление которого указывает на стремление души к интеграции и порядку.

В малых арканах число сочетается с мастью. Число – это не просто порядковый номер, это весьма конкретная психодуховная идея. Карл Густав Юнг в эссе «О синхронистичности» пишет:

Широко распространено убеждение, что числа были «изобретены» или выдуманы человеком и поэтому являются не чем иным, как концепциями количества, содержащими в себе только то, что было вложено в них человеческим разумом. Но не менее вероятен и другой вариант – числа были «обнаружены» или открыты. В этом случае они представляют собой нечто большее, чем просто концепции: они являются автономными сущностями, содержащими в себе еще кое-что помимо количеств. В отличие от концепций, они базируются не на психических условиях, а на качестве «умения быть самим собой», на «неподражаемости», которую невозможно выразить никакой интеллектуальной концепцией. В таком случае вполне возможно, что они обладают качествами, которые еще только предстоит открыть.

В конце этой книги мы очень подробно проанализируем символику каждого из чисел в связи с его положением на Древе Жизни и его корреляцию с мастью, или стихией, карты. Сейчас нам важно понять сам принцип: каждая карта числовых арканов – это сочетание числа как автономной сущности и масти, или стихии.

То, что Вселенная состоит из четырех стихий, предположил еще Эмпедокл. Огонь, вода, воздух и земля. Античная картина натурфилософии представляется наивной поверхностному наблюдателю, однако и современная наука говорит о четырех базовых состояниях вещества – твердом (земля), жидком (вода), газообразном (воздух) и плазменном (огонь).

Эзотерическая традиция открывает нам важную тайну: не только видимый мир, но и вселенная нашей души, наша внутренняя бесконечность состоит из четырех стихий (о пятой, или квинтэссенции, мы будем говорить отдельно). Даже в обычном разговоре мы постоянно используем метафоры стихий как состояний сознания – про человека, склонного к сильным эмоциям, мы говорим, что он «вспыльчив», гнев «обжигает», воздушная стихия проявляется в том, что некто «витает в облаках», «строит воздушные замки», в то время как человек, слишком привязанный к своим ощущениям, определяется как «земной», «заземленный», «твердо стоящий на ногах». В «Психологии и алхимии» Карл Юнг говорит о том, что четыре стихии – это четыре психологические функции восприятия – ощущение (земля), мышление (воздух), чувства (вода) и интуиция (огонь).

Фигурные карты формально также принадлежат к малым арканам. Однако, чтобы понять Таро, нам стоит выделить их в отдельную подгруппу. В практике прорицания любой числовой аркан – это всегда событие или переживание. А вот фигурные карты, как правило (хотя бывают и исключения), суть указания на конкретных людей в нашей жизни – друзей, врагов, возлюбленных, родственников.

Если числовые карты малых арканов – это сочетания чисел и стихий, то фигурные – это сочетания стихий и субстихий, т. е. оттенков стихий внутри стихий, ибо все в природе взаимосвязано. Не только масть, но и ранг карты указывает на ее стихийную атрибутацию: король – это огонь, королева – вода, принц – воздух, а принцесса – земля. И у нас получаются двусоставные композиции – такие как «огонь огня» (Король Жезлов), «вода огня» (Королева Жезлов), «воздух огня» (Принц Жезлов) и «земля огня» (Принцесса Жезлов).

Гораздо более сложным является мир больших арканов. В некотором смысле все большие арканы мы можем соотнести с пятой стихией, или духом (вот почему стремление некоторых тарологов расширить колоду за счет введения пятой масти, с моей точки зрения, бессмысленно). Дух, эфир, эйдос, архетип – вот лишь маленькая часть прямых соответствий карт больших арканов. В то время как четыре стихии достаточно конкретны и однозначны (даже воздух с его склонностью к «отлету» в абстракции), отличительное качество пятой стихии – многозначность и сложное символьное поле.

Поэтому и интерпретация больших арканов оказывается сложным искусством. Одна и та же карта может означать «освобождение из тюрьмы» и «крах всех начинаний». Или, скажем, «обретение любви» и «слишком сильное влияние матери». Зачастую смыслы, с которыми связана одна и та же карта, кажутся настолько далекими друг от друга и даже противоположными, что начинающий просто хватается за голову: а как же тогда вообще гадать?

Мне кажется, именно здесь заключена главная тайна Таро. Слово тайна звучит странно для современного слуха. В конце концов, можно ли называть «тайной» то, что продают и рекламируют на каждом углу? Что более таинственно – колода Таро или самый обычный медицинский диагноз, записываемый врачом обязательно непонятным почерком на непонятном 99 процентам пациентов языке (сильно искаженной латыни)?

Конечно, мы понимаем корни эзотерических тайн. В дохристианской цивилизации, когда посвящение в мистерии могли позволить себе только аристократы, знания строго охранялись, а за разглашение полагалась смертная казнь – с этим все понятно. Что только ни входило в тайны, запрещенные к разглашению, помимо тайных символов, – математика, физика и особенно геометрия… Почитайте историю жизни Пифагора, и вы поймете, что я не шучу.

В средневековье – когда сохранение тайны означало шанс не изжариться на медленном огне – причина сокрытия тоже понятна. Но о каких тайнах вообще можно говорить в эпоху Интернета и эзотерических семинаров? Тут и захочешь докричаться до публики с «разглашением» – не докричишься, захочешь сказать – не услышат.

И все же слово тайна имеет особый, психологический смысл. Как писал Карл Густав Юнг, «тайны психического развития невозможно разгласить». Любую науку при должной усидчивости и наличии грамотного преподавателя вы можете освоить на твердую четверку. На пятерку – нужен талант, а на четверку, в принципе, может каждый.

С другой стороны, для постижения того, что мы называем «оккультным» или «эзотерическим», помимо формального знания (Даат), которое можно усвоить, читая книги и слушая лекции, нужен еще и совершенно особый духовный опыт, который может быть обретен только при наличии особого рода предрасположенности, избранности. Очень сложно объяснить природу этой избранности – тем более что чаще всего о ней кричат те, кто ею не обладает.

В качестве метафоры стоит рассмотреть образ из «Трилогии о Льде» Владимира Сорокина: переход в состояние избранного сопровождается ударом ледяного молота. И герой либо «начинает звучать», либо умирает. В жизни, конечно, не все так фатально, хотя и примеров «духовной смерти» (то есть сумасшествия) неподготовленных субъектов предостаточно. Научить тайне невозможно – можно лишь подготовить сознание к восприятию тайны.

Чтобы действительно понимать Таро, нужна способность к особого рода парадоксальному мышлению. Можно, конечно, освоить Таро на уровне «гадателя для профанов», но, как вы можете догадываться, не в этом счастье. Чтобы понимать Таро, надо иметь то, что Алистер Кроули называл «двойными мозгами», или особую духовную структуру, которая в принципе пригодна для восприятия сокровенных тайн. Структуру, которая делает способным одновременно воспринимать противоположные идеи и смыслы как части целого.

Дело в том, что большие арканы Таро представляют собой набор биполярных архетипов, которые…

Но стоп! Многие из читателей, возможно, еще не знают, что такое архетипы и почему они биполярны. Здесь надо сделать очень важное отступление, которое, на первый взгляд, не имеет отношения к Таро, но без которого все, о чем я буду говорить, станет повисать в воздухе. А с воздухом связана масть Мечей, которая, как правило, ничего хорошего не предвещает. Так что попробуем встать на более твердую почву.

Таро и аналитическая психология

Прежде чем говорить о Таро, следует сказать о том влиянии, которое оказала аналитическая психология на оккультное сообщество. Не будет преувеличением утверждать, что открытиями аналитической психологии для эзотерической науки началась новая эпоха. Впервые со времен картезианской революции вся глубина символической и духовной Вселенной, отвергнутая рационалистами как предрассудок, получила возможность триумфального возрождения в новом качестве, как сокровищница внутренней бесконечности нашей психики, которая, оказывается, едина с миром.

Вхождение аналитической психологии Юнга в силу фактически разделило весь западный оккультизм на два непримиримых лагеря. Наиболее разумные и культурные эзотерики, желающие диалога с академическим миром и интеграции в академическую реальность, приняли открытия Юнга и стали использовать его модель как одну из базовых карт, позволяющих понять природу оккультного познания. Самыми яркими примерами такого подхода являются супруги Цицеро, Израэль Регарди, Стефан Хёллер (епископ Гностической католической церкви) и многие другие эзотерические авторитеты.

Маргиналы же, дорожившие своей «исключительностью» и предпочитавшие выдавать свой доморощенный оккультизм за Единственную Истину, шарахались от Юнга и юнгианской психологии как от чумы, ибо он «субъективировал их великие истины».

Это противостояние, в одинаковой степени актуальное для западного мира и современной России, имеет глубокие психологические корни. Точно так же как средневековому человеку было сложно принять, что не Земля центр Вселенной, а обывателю XIX века осознать, что человек – лишь звено в цепи эволюции, многие люди не могут принять относительность своих идей и мнений. Рабство духа компенсируется псевдогосподством позы непререкаемого духовного учителя, владеющего абсолютным и священным знанием, либо ученика такого учителя, который, хоть и в статусе ученика, приобщен к тому, что делает его выше всех когда-либо живших людей – делает обладателем Единственной Истины.

Этот комплекс власти, лежащий в основе большинства базовых животно-инстинктивных программ человека, не имеет никакого отношения ни к поиску истины, ни к тому уровню знания реальности, который мы при всей ограниченности нашего познания имеем.

Соблюдая интеллектуальную честность, попробуйте ответить: какие данные доказывают вам, что ваш Орден, Группа или Школа обладает Единственной Истиной, а все остальные пребывают во мраке заблуждения? Историк «малой традиции»[2 - То есть совокупности культурных оппонентов доминирующей в христианском мире парадигмы («большой традиции»).] найдет десятки различных противоречащих друг другу идей, так что при ближайшем рассмотрении окажется, что любые притязания на эксклюзивность – это субъективизм, провинциальность и нелепость.

Подобно Будде, Юнг предпочитает хранить благородное молчание относительно объективной или субъективной природы оккультных феноменов. Заметим, что он никогда не утверждал, что это «только психическое», в смысле «принадлежащее психике отдельного индивида». Феномены синхронистичности, предвидения, телепатии и др. позволяют уйти от наивного позитивистского образа «Эго, инкапсулированного в кожу». Однако и в этом Юнг непреклонен, мы не можем безусловно объективировать каждый психический опыт. Ибо любой опыт – субъективен и относителен.

Это и есть та неопределенность, которую по достоинству может оценить только настоящий аристократ духа. Понятия объективного и субъективного вообще весьма относительны; с точки зрения буддизма, например, весь наш объективный мир не обладает ни малейшей онтологической реальностью.

Впрочем, мы слегка забежали вперед. Раскрывая значение юнгианской психологии для новой оккультной революции, мы забыли сказать, что же такое психология Юнга и почему он для нас так важен.

Все началось с того, что в 1875 году в швейцарском местечке Кесвиль родился Карл Густав Юнг – человек, которому было предначертано полностью изменить сами основания картины мира.

С раннего детства Юнг видел сны и даже видения наяву, которые любой его, да и наш современник счел бы странными. В три года – жуткий сон с пещерой, в которой находится ритуальный фаллос с глазом. В семь – раздвоенность и воспоминания из предположительно прошлой жизни сто лет назад. В двенадцать – видение, в котором Бог разрушает собор куском дерьма. Юнг хорошо понимал, что его видения не вписываются в картину мира его семьи, и предусмотрительно их скрывал даже от самых близких людей.

Сами по себе эти видения не делают Юнга исключительным – в истории было предостаточно визионеров и мистиков. Уникальность Юнга в том, что, в отличие от большинства таковых, он обладал удивительно цепким и сильным аналитическим умом. Поэтому вместо того, чтобы воспринимать послания бессознательного буквально и сойти с ума (либо стать очередным «пророком»), Юнг в поисках ответа к семнадцати годам перечитывает всех доступных ему философов и теологов от Платона до Шопенгауэра.

Самое большое впечатление произвел на него Кант. У Канта есть очень важная идея «вещи в себе». Согласно Канту, мы не можем знать сущность явлений; мы можем знать только то, как эти явления проявляют себя в нашем восприятии. Наше восприятие может быть физическим (наблюдение внешних объектов) или психологическим (наблюдение объектов внутренних), но в любом случае мы наблюдаем лишь проявление, феномен, а не ноумен. Вещь в себе, истинная причина причин, остается для нас сокрытой.

Это и есть гносеологическая скромность, которой так не хватает 99 % занимающихся оккультными практиками. Позиция гносеологической скромности является лучшей защитой от любого впадения в безумие, гордыню или другую одержимость – состояния, которые Юнг называл «психической инфляцией».

Выбирая профессию, Юнг чувствует острый внутренний конфликт между потребностью в чисто духовной, абстрактной теологии и потребностью в эмпирической науке. В последний момент выбор падает на психиатрию.

Итак, Юнг становится психиатром, практикует несколько лет под руководством доктора Блейлера, пока наконец не становится партнером и другом Зигмунда Фрейда. Союз их длится около десяти лет, но в конце концов они со скандалом расходятся и более никогда не встречаются.

На этом стоит остановиться поподробнее. Разрыв между Фрейдом и Юнгом – это не просто конфликт двух старых друзей, которые не поделили прекрасную даму по имени Сабина Шпильрейн. Это конфликт мировоззрений, установок, культур, который скрыто существовал с первой встречи, но вырвался на поверхность только через восемь лет сотрудничества.

В чем же состоят эти различия? И Фрейд, и Юнг знали, что человеческая психика – это не только сознание, не только то «дневное» Эго, которое говорит о себе «Я». И Фрейд, и Юнг согласились бы с тем, что психика – это множество пластов бессознательного, о котором зачастую наше Эго не только не знает, но и не догадывается.

Но для Фрейда бессознательное ограничивается телесными и инстинктивными реакциями. И бессознательным оно становится только потому, что наше Эго не желает о нем ничего знать. Эго по Фрейду – это страус, навсегда погрузивший голову в песок. И кто бы спорил, что так бывает! Беда только в том, что по Фрейду бывает только так. Поэтому и искусство, и религию, и науку, и политическую жизнь Фрейд понимал как определенные формы сублимации подавляемой и осуждаемой сексуальной энергии.

Странная теория. Более того – теория, имеющая весьма неприятный привкус пуританства. Дескать, культура и творчество возможны, только если сексуальность подавлена, а Эго находится в состоянии расщепления и комплекса вины. Но скажите мне, что подавлял император Адриан, когда приказал строить Пантеон? Да и вообще в Римской империи взгляды на секс были далеко не викторианские. А какая культура родилась! А греческая античность? А Древний Египет? Достаточно посмотреть документальные фильмы о древних цивилизациях, чтобы понять, что отношение к сексу у них было куда более естественным и адекватным, чем у современного человека, отравленного фантазией о грехе. И какие были цивилизации, какая архитектура, какое искусство! А что, господа фрейдисты, подавлял великий бабник и повеса Александр Сергеевич Пушкин, для того чтобы стать гением номер один? Вопросы, на которые в рамках фрейдизма невозможно дать адекватный ответ.

Так что, хотя Фрейд и обвинял Юнга в пуританстве за то, что тот не принял его теорию, на самом деле пуританином, верящим в обязательность репрессивного подавления сексуальности культурой, был сам Фрейд.

Юнг не мог принять столь одностороннего понимания бессознательного. Он не спорил с тем, что Фрейд открыл важную истину: он просто не хотел соглашаться, что к этому можно свести всю палитру психической жизни. Беда Фрейда в том, что он выдает часть за целое, писал Юнг, и был прав. Ибо даже столь важная штука, как секс, не может объяснять все. Впрочем, ближе к концу жизни это понял и сам Фрейд, когда предложил концепцию двух движущих сил человека – Эроса и Танатоса, полового влечения и влечения к смерти. Но разве их всего две? А как же, например, Воля-к-Власти или инстинктивное любопытство, свойственное даже животным? Нет ли в примитивизации фрейдовской модели остатков психического монотеизма, когда к одной причине возводили все следствия?

Наблюдая многие годы за людьми, Юнг открыл, что за личным бессознательным – всем тем, к чему подход Фрейда вполне применим, – скрывается еще один уровень. Тот, который Юнг назвал коллективным, или объективным, бессознательным.

Это объективное бессознательное, в отличие от личного, или субъективного, обладает удивительными свойствами. Во-первых, структуры, которые в нем находятся, не приобретаются в результате личного опыта. Они там есть изначально. Априори. И именно они создают, оформляют и активируют наше восприятие всего, что нас окружает и что с нами происходит. Нечто подобное более двух с половиной тысяч лет назад предположил Платон, говоря об идеях, или эйдосах, но для Юнга архетип – это не просто интеллектуальная идея. Это данность внутреннего опыта.

Изначальная заданность архетипической матрицы объясняет и тот факт, что мифология разных народов до такой степени похожа. До Юнга это объясняли заимствованиями. Дескать, шаман Чукотки мог на досуге заглянуть в гости к африканскому колдуну и поделиться своими последними фантазиями. Просто потому, что других объяснений, которые могли бы объяснить фантастическое сходство мифов с точки зрения рационального ума XIX века, не существовало.

Интересно, что совпадение мифологий происходит не только на уровне образов (в конце концов, все мы видим Солнце, и что удивительного, если разные народы решают ему поклоняться?), но на уровне того, как образы сплетают сеть мифологических объяснений, структур, концепций. Например, такой сложный мифологический сюжет, встречаемый и в Индии, и в Скандинавии, как сотворение мира из тела убитого или умершего великана (или Бога). Или сюжет о странствии героя ради спасения принцессы. Или миф об утраченном золотом веке. Антропологи часто объясняют эти сюжеты определенными социальными обычаями и ритуалами, но для нас важно то, что даже современные дети, понятия не имеющие о реалиях жизни в древности, спонтанно начинают порождать фантазии по тем же самым законам. Подробнее эти сюжеты мы будем рассматривать позднее, когда перейдем к Таро, которое воистину дает ключ к сокровищнице общечеловеческого наследия.

Но это – только внешняя сторона учения Юнга. В конце концов, в самом наличии общечеловеческих архетипов нет ничего невероятного. Из маленького сперматозоида всегда развивается существо с заданным набором рук, ног, зубов. Что принципиально невероятного в том, что психические образы и символы могут иметь один и тот же набор «генов»?

Самое удивительное: когда чистый архетип поднимается на поверхность сознания, меняется и внешняя, окружающая реальность. Иными словами, пока мы находимся в границах личного бессознательного, наших сознательных и бессознательных надежд и страхов, комплексов, – мы находимся в привычной реальности. У нас есть четкая граница – граница между «я» и «другим», между внешним и внутренним, между желаемым и запретным. Но когда происходит прорыв архетипа, сознание оказывается «затопленным» (поэтому прорыв архетипа часто сопровождают метафоры воды) – сама реальность начинает вести себя, как будто подчиняясь этому архетипу, этой идее.