Проповедь

Лихих ребят было трое: Стриж, Бык и Тимофей. Сами к ней не приставали, а клиентов подбирали приличных, богатых и чаще всего семейных.

Новая «работа» Марии нравилась. Секс, на который рассчитывали клиенты, случался редко, но денег выходило больше. К тому же ее многому научили. Показывали, как нужно ходить, как держать себя, чтобы внимание привлечь, как разговор завязать, так что Мария постепенно постигла и науку обольщения.

И все бы ничего, если б однажды у нее не случился передоз. Этого парня Мария запомнила на всю жизнь. Высокий голубоглазый блондин с худощавым болезненным лицом в светлом костюме и галстуке цвета пляжного песка. Его пасли давно. Кажется, заказали его машину, а машина была шикарная – огромный бегемотоподобный «мерседес».

Снять парня удалось не сразу. Несколько раз Мария маячила в ресторане, где он ужинал. Только когда прямо перед его носом она сделала вид, что подвернула ногу и упала ему на руки, он обратил на нее внимание и усадил за свой стол. Слово за слово, и к вечеру она пила шампанское на ковре в его большой квартире. Он снял пиджак, галстук и уже смотрел на нее вожделенным взглядом, но возникла сложность – он совершенно не пил алкоголь. По инструкции, клофелин нужно было подливать после того, как клиент немного охмелеет, а этот даже шампанского не пил. Пришлось добавить лекарство в сок. Парень только успел снять рубашку и оголить свой щуплый торс, как вдруг качнулся вперед-назад и свалился на ковер.

Она спокойно выгребла все из его стильной барсетки, забрала деньги, документы и ключи от заказанной машины. Походила по квартире, полазила по ящикам и, сняв с его шеи толстую цепочку с большим золотым крестом, бросила последний взгляд на свою жертву. Блондин лежал на ковре, а его лицо стало совершенно белым. Что-то екнуло в ее очерствевшем сердце, но ту самую малость сострадания она безжалостно подавила в себе, ухмыльнувшись, спокойно вышла и передала ожидавшим ее на улице подельникам все, что украла, только крест оставила себе.

Машину угнали той же ночью, а на следующий день приехали Бык и Тимофей, затолкали Марию в багажник и долго куда-то везли. Сначала по ровной дороге, потом – по ухабистой. Остановились, о чем-то спорили, опять куда-то ехали, вновь останавливались, ругались и снова ехали. Поняла она тогда, что убить ее хотят, лежала, плакала и с жизнью прощалась. Мир, в котором она жила, жестокий, законы бесчеловечные, но есть что-то и над этим миром. Может, звезды сложились так, а может, судьба ее была иная, но в этот день не суждено было ей умереть, не наступил еще час расплаты, да и берут ли плату смертью…

Свернувшись в темном багажнике калачиком, она прислушивалась к звукам, пытаясь понять, о чем говорят в салоне, но ничего разобрать не могла, мешал гул двигателя. Вдруг машина остановилась, стукнула дверь, разговоры прекратились, и ее повезли уже без остановок. Ехали долго, она успокоилась и, несмотря на затекшие ноги, заснула. Наконец приехали, машина остановилась и заглохла. Послышались голоса, затем открылся багажник и ее выпустили. На улице уже была ночь, сплошная темень, не так, как в Москве.

– Поживешь тут, – услышала она голос Тимофея. – Иди в дом, тебя ждут.

В свете фар Мария увидела забор с открытой калиткой, а за ней – дом и нависавшую над порогом лампочку слабого света. У двери, скрестив руки на груди, стояла женщина, запахнутая в широкий платок.

– Подожди, – внезапно заговорил Тимофей, – нам менты нашептали: твой вчерашний умер, в ресторане дали твое описание. Тебя будут искать, а через тебя и нас найдут. Иди, поживешь здесь. Это моя мать. Никуда не выходи. Сиди в доме. Маме про наши дела ни слова. Я не придумал, что ей сказать. Сама придумаешь. Ну, иди. Мам! – крикнул он. – Я поехал.

Пока Мария шла к дому, завелся двигатель и машина уехала. Мария не оглянулась.

– Как зовут-то тебя? – спросила женщина на пороге.

– Маришка, – произнесла Мария, отчего-то вспомнив то имя, которым ее дома называла мама.

– Стало быть, – поправила хозяйка, оценивая ее строгим взглядом, – Мария. И меня Мария. Мария Ивановна, так величай, а тебе, если хочешь, буду говорить Маришка.

Она поселилась в маленькой узкой комнате с кроватью, столом и множеством книг, аккуратно расставленных в шкафах на полках и прямо на полу. Первое время все попытки Марии Ивановны поговорить с Маришкой наталкивались на немую стену. Маришка не произносила ни единого слова, только махала головой, если «да» или «нет». Она упрямо молчала, и хозяйка, со свойственным мудрым женщинам тактом, подозревая, что девушка пережила тяжелый стресс, стала разговаривать с ней, как сама с собой. Она приходила в комнату Маришки и как бы невзначай рассказывала о себе, рассуждала о новостях, а то и жаловалась на мелкие неурядицы.

Так Маришка узнала, что живут они в поселке Рыкань около Воронежа, Мария Ивановна работает учительницей в школе, а ее сын Тимофей учится в Москве. Может, и учится, но Маришка-то знала, кто такой Тимофей, но, если бы и захотела говорить, все равно бы не рассказала, чем действительно он занимается в этой самой Москве.

Проходили месяцы. На улицу Маришка не выходила и, не находя иного занятия, стала читать книги. Вначале детские, потом ее увлекли приключения и романы. И вот однажды, когда для чтения она брала уже все книги подряд, без разбору, ей попался роман Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Книга ее поразила, она несколько дней перечитывала заложенные страницы, а потом, глядя на расцветавшую сирень, долго сидела у окна и думала о чем-то для себя важном.

В один из таких дней скрипнула дверь и в комнату вошла Мария Ивановна.

– Тимофей приезжал, – сообщила она с порога, – с тобой видеться не захотел, спешил очень, деньги мне привез и на тебя оставил, хоть ты мне и не в тягость, ешь совсем немного и за собой сама убираешься. Да, вот и вещички твои привез.

С этими словами она поставила посреди комнаты чемодан папы Вана и уже изрядно потертый магнитофон. Маришка бросила мимолетный взгляд на вещи, а потом, исподлобья глядя на хозяйку, впервые заговорила:

– Мария Ивановна, можно, я вас буду мамой называть?

В этот момент приоткрылась ее душа, и впервые за многие годы ей самой стало видно, что там происходит.

Удивленная тем, что девушка начала разговор, Мария Ивановна, глядя на ее просящий взгляд, согласилась.

– Можно, Маришка, можно.

– Можно, мама Мария? – все еще исподлобья, глядя виновато, спросила Маришка.

– Можно, если тебе так легче.

Девушка перенесла взгляд на книгу Гарсиа Маркеса и, показывая на нее, спросила:

– О чем эта книга?

Мария Ивановна прищурилась и прочитала название вслух:

– «Сто лет одиночества», – затем перевернула несколько страниц и, как бы вспомнив, о чем книга, объяснила: – Этот роман про одиночество. Все герои были одинокие, и город, в котором они жили, тоже был одинок.

– Почему?

– Потому что никто никого не любил. Если не любить, обязательно наступает одиночество.

– А вы одинокая, мама Мария? – внезапно спросила Маришка.

– Я? – усмехнулась Мария Ивановна. – Я – нет. Хоть живу одна, у меня есть сын, которого я люблю. Школа. Я люблю своих учеников, да и к тебе мое сердце открылось. Нет, я не одинокая.

– А я? – грустно вздохнула Маришка. – Я одинокая, никого не люблю и даже школу не закончила.

Мария Ивановна подавила в себе желание о чем-то у Маришки выспрашивать и, понимая, что еще не настало время, что все душевные разговоры еще впереди, сказала только:

– Ну, не сетуй, не сетуй, а со школой мы что-нибудь придумаем, – и, желая закрепить возникший контакт, веселым тоном попросила:

– Пойдем кушать. Я вареники приготовила. Тимофей не захотел, как всегда, спешил, а мы попируем.

При имени Тимофей Маришка одернулась, бросила злой взгляд на чемодан и кивком головы согласилась поесть вместе с хозяйкой.

После молчаливого ужина варениками Маришка вернулась в свою комнату. На полу стояли ее вещи. Магнитофон она отставила подальше, а чемодан открыла. Внутри все было так, как она оставила. Никто не рылся. В московской квартире в шкафу оставались еще какие-то вещи, но спасибо, что хоть чемодан вернули. В углу под тряпками она нащупала шкатулку с деньгами и украшениями, ее накоплением за годы «тяжелой» работы. Перетянутую резинкой толстую пачку долларов, весь заработок за годы проституции, она с отвращением, но аккуратно приложила тряпками. Сгребла в руку и достала из шкатулки увесистую горсть драгоценностей. Змейка на запястье, две золотые цепочки, бусы из натурального жемчуга, несколько кулонов, зодиак с рыбами, кольца, сережки… Она потянула за свисавшую цепочку и вытащила из шкатулки тот самый крест. Взяла в руки, рассмотрела. Крест крестом, но необычной формы. В центре квадрат, а по углам – как треугольники. Увесистый.

Бесспорно, люди владеют вещами, но неизвестно, какую власть имеют вещи над людьми. В те моменты, когда Маришка прикасалась к этому кресту, в ее жизни происходили перемены. Как тогда, когда ее кошмарная жизнь привела к убийству человека, она впервые взяла его в руки; как тогда, когда она спрятала крест в чемодан, ее увезли убивать; так и сегодня он оказался в руке, когда она открылась и впервые за многие годы задумалась о своей жизни. Нельзя точно сказать, плохо или хорошо эта вещь влияла на ее судьбу, но Мария почувствовала, что этот крест каким-то образом был связан с ней и появлялся в руке, когда жизнь Маришки внезапно менялась. Окончательно она убедилась в этой связи, когда приехали забирать ее в Москву.

Приехали Тимофей и Стриж. Маришка уже спала, когда среди ночи в ее комнате зажегся свет. Открыв глаза и пытаясь рассмотреть лица, она не сразу узнала бывших компаньонов.

Сын мамы Марии Тимофей, который однажды спас ее жизнь, выглядел совсем неухоженным. Его лицо заросло неопрятной бородой, а взгляд пугливо бегал по сторонам. Стриж тоже изменился, исчезла его легкая привычная веселость, он выглядел угрюмо и смотрел, хмуря брови. Маришка сразу заметила, что теперь верховодил Тимофей.

– Собирайся, Машка-малолетка, – подергивая за край одеяла, нарушив ночную тишину, вполголоса заговорил Тимофей, – поедем на работу. Хоть ты и не малолетка уже. Сколько тебе натикало, пока ты тут загорала?

Еще не вполне понимая спросонья, что происходит, она ответила:

– Скоро двадцать один будет.

– Старушка уже, – усмехнулся Тимофей.

– Выйди, я оденусь, – наконец-то сообразив, в чем дело, и прикрываясь одеялом, попросила она.

– Оденься, оденься, – усмехнулся Тимофей и добавил двусмысленно: – Да не очень, скоро все равно раздеваться будешь.

Он вышел из комнаты, выволакивая за рукав заржавшего над его шуткой Стрижа.