Оазис

– Надоело, хлопцы, во время дождя с тазиком по дому бегать, – рассказывал за ужином. – То там потечет, то там польется… Помню, пришел с фронта, из госпиталя, только пристроился было женку погладить – как плеснет сверху… Цурком! Чуть инвалидом и по этой части не сделался! И чтоб подтвердить драматичность ситуации, а заодно похвастать, залепил широкой ладонью по роскошной заднице хозяйки.

– Ну ты, конь! – яростно взмахнула рукой, огрызнулась весело.

Оценили. Баба!

Хорошо было сидеть за столом.

И наконец последний раз ударили молотком.

– Принимай работу, хозяин.

Залез со своим костылем на чердак, прыгал-прыгал – ни одной щелки не нашел.

Принесли несколько ведер воды, вылили на крышу – ни одного потека изнутри.

– Все, – сказал хозяин. – Гуляем!

– Подожди, – сказал Андрей. – Теперь ты с хозяйкой помоги мне. Уезжаю я на днях. Хочу хлопцев угостить на прощанье. Вот от меня деньги – разреши пригласить к тебе.

– Хоть батальон, – ответил хозяин.

Пришли Адам, Максим, Рубидон с женой. Рубидон принес гармошку, Максим бубен. Ну, а талант Адама был всегда при нем.

Гуляли полдня и вечер, а когда водки не хватило, пошли к Изе Либанову, подняли с постели, купили еще несколько бутылок. Либанов лишних денег за водку не брал, но поскольку поднимали частенько, а характер имел слабый – держал дома бутылки две-три, чтобы среди ночи не плестись в ларек.

И еще гуляли полночи.

Переговорили обо всем, что было, и обо всем, что будет. Что деньги скоро поменяются и нет никакого смысла их копить. Что Черчилль оказался сукин сын. Что атомная бомба будет и у нас, а может, и уже есть. Что жизнь ожидается хорошая, надо только продержаться года два-три.

Малец Андрея смирно и терпеливо дожидался конца праздника, клевал носом. Хозяйка несколько раз предлагала уложить его в постель, но тот отрицательно вертел головой.

– Скажи напоследок, откуда у тебя этот пацан?

– Не знаешь, откуда дети берутся?

– Ну, а куда поедешь?

– О-о… Есть местечко.

– Оставался бы здесь. Чем тебе плохо? Девку найдем с домом. Целку!

– Одну вы уже нашли.

– А я видел Юзефу на днях. Кается! Из-за тебя, пьянтоса, говорит, хорошего человека обидела. Может, заглянем?

– Нет, хлопцы. Есть у меня в теплых краях одна… птичка.

– Может, мамка его? – кивнул Рубидон на Тишка.

– Может, и мамка.

Посмеивался.

– Нет, не пойму я тебя, – сказал Рубидон. – Думаешь, там сало с салом едят?.. Максим, расскажи ему, как на юг ездил!

Однако Максим только поскучнел он такого напоминания и не захотел рассказать.

Дело в том, что он действительно ездил на «юг».

Вернувшись после войны домой, Максим, Рубидон и Адам очень быстро нашли друг друга. Адам работал водовозом при горсовете – возил в старой бочке, на старой лошадке воду из Кагального колодца для разных контор; Рубидон устроился сторожем, а Максим сапожничал на дому – и все считали, что обделены городским начальством, судьбой, а так же настоящей женской лаской.

Городское начальство, не глядя на их явные солдатские заслуги, не нашло приличной работы, женщины… Какая ласка?! Поедом едят за каждый червонец, брошенный на дружеский стол, словно смысл жизни в деньгах, в сытом брюхе, а не в товариществе, не в мужском солдатском союзе. По их, женщин, мнению, раз война кончилась, то и говорить о ней нечего, а надо брать топоры, лопаты и пахать, пахать… Словно можно забыть первый бой и последний, первое ранение и последнее, все, что было между ними, всех фронтовых друзей!.. Да и вообще покажите того мужчину, который в субботу скажет, а в воскресенье подтвердит, что – вот она, моя женщина, самая лучшая, самая красивая и ласковая, другой не надо… Не покажете.

Однажды, разругавшись вдрызг со своими сужеными, они решили, что достойны лучшей участи, лучшей земли и неба и, конечно же, лучших жен. Было это вскоре после войны.

Тайная вечеря происходила у Либанова, который опять налил по граненому стаканчику в долг. Хватит, решили единодушно. Помучались, натерпелись. Чаша переполнилась. Пусть попробуют жить без них. Отправятся сегодня же, сейчас же – куда-нибудь на Украину, там хлеб белый, девки, как булки, мягкие, или вообще – на юг, к морю. «Я и досвиданькаться не пойду!» – заявил Максим. «Мне бы только орден забрать», – сказал Адам. «Устроюсь, сразу вышлю ей тысячу рублей, а обратный адрес не дам!» – мечтал Рубидон.

Ничего, что на дворе вечер. Ничего, что до Ходос – ближайшей железнодорожной станции – двадцать километров. Им, фронтовикам, не привыкать. К утру доберутся до станции и – ту-ту!.. «Дай, Изя, еще сто грамм!..» – «Ой, хлопцы, – ответил Либанов. – Что вы придумали? Кто вам утром похмелиться даст?» – «Ты, Изя! – ответили. – Мы тебя берем с собой! Ты – наш человек». – «О-о! – запел от неожиданности Либанов. – У-у!.. Так хочется поглядеть мир. Я никогда не был на Украине… Только вы не знаете мою Цилю. Она пойдет за мной на край света! Найдет и прибьет…»

«Ну… встали!» – скомандовал Максим как старший по званию. И в эту минут Адам грохнулся под стол. «Черт с ним, – решили. – Изя, оттарабань его домой».

Когда покидали город, стемнело. Максим шагал быстро, решительно рубил единственной рукой воздух, Рубидон едва поспевал за ним. А когда скрылся за пригорком последний городской огонек, Рубидон вдруг сел на траву и заплакал: «Не видать мне золотой Украины… Болит!» – ударил кулаком по протезу. И дальше Максим зашагал один, делая строевую отмашку рукой.

А утром – Максим как раз садился на товарняк – настигла его супруга, верная Самовариха. «Миленький ты мой, дороженький! – запричитала, увидев Максима в тамбуре. – А что ж ты такое надумал?.. А на кого ж ты кидаешь меня? – заголосила, как по покойнику. – А любый ты мой, хороший! Чем же я тебе не угодила, не уладила?..» Тут поезд тронулся. «Слезай, дурень! – завопила она. – Слезай, пока не поздно, чертово семя, собачья кость, волчий глаз, бычий потрох…» Машинист, говорят, чуть не наехал на семафор.

Вернулся Максим через два месяца – прихрамывая, с дергающимся веком левого глаза, с носом на правый бок. «Да, хлопцы, – сказал. – Все правильно. И хлеб у них белый, и девки, как булки. А лучшего места, – тут Максим оглянулся и всхлипнул, – нет на Земле!»

Так и не рассказал никому, что там с ним произошло в южных краях. Вот и сейчас значительно поглядел на Андрея.

– Пусть съездит, – сказал. – Узнает что и почем…

За полночь связный разговор расклеился. Кричали каждый свое, умывались пьяными слезами. Хорошо Рубидону – женка поволокла домой, костыляя по спине во время передышек, а Максим и Адам тут же приземлились. Инвалиды…

Хотел хозяин уложить у себя и Андрея с Тишком, но Андрей отказался.

– Нет… – твердил. – Нет. Мы с Тишком… Два одеяла есть… Все как надо. Идем, Тишок!

Добирались к своему шалашику чуть не до утра. Андрей спотыкался, падал, а Тишок его поднимал. То есть теребил, чтоб не заснул на дороге. Поднимался и опять падал, мальца валил с собой, и – не плакал парнишка, хоть, понятно, и больно ему было и страшно. А может, и плакал, кто знает?

Но кое-как дотащились до шалашика.

Проснулись поздно, солнце давно светило и грело.

Спустились к реке, умылись.

– Ой, тяжело, – сказал Андрей. – Сейчас пойдем, Тишок, в город, поедим. Пить не буду, полечусь только. Давай тридцатку.

И тогда-то раздался ужасный – немой – крик. Царапал ручонками по груди. Кинулся и Андрей обшаривать тельце, пять раз перевернул, а потом начал бить его – молотил кулаками, как взрослого, пока не упал малыш. Видно, растерялся человек, или отчаялся, или не протрезвел как следует к той минуте.