Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

– Ты полбатона съел, конечно, не голоден. Давай хотя бы пять ложек. Как маленький, помнишь? За маму. За папу.

Сын ест борщ. Ровно пять ложек бульона. А месиво из овощей, увенчанное лимоном, оставляет в тарелке. Он выходит из-за стола и обнимает меня.

– Я ненавижу супы, но из всех супов на свете твой борщ – самый вкусный.

– Подлиза, – говорю я и тереблю его макушку. Это он у отца научился.

Мимо проходит муж.

– Доешь, пожалуйста, – прошу я, кивая на тарелку сына. – Жалко выбрасывать.

– С удовольствием! – говорит муж. И доедает.

– Вкусно?

– Непривычно как-то есть борщ без двух солонок соли в нем, – шутит муж.

Я смеюсь.

Я варю один и тот же борщ по своему фирменному рецепту много лет, и он выходит всегда одинаково, хоть я и добавляю ингредиенты на глаз. В этом борще живет лимон. Потому что я так вижу. Я художник по борщам.

Мой борщ – объективно вкусный. Очень много зависит от того, кому ты его варишь, с каким настроением и кто его будет есть. И лимон здесь нИ при чем.

Просто в проплывающих облаках каждый видит своих зверюшек.

Выпавшие из гнезда

Однажды я прочитала в одной соцсети эмоциональный пост незнакомой мне женщины о том, что ее ударил муж и она не знает, что делать. У них семья и маленький двухмесячный ребенок. И больше никаких подробностей. От поста пахло отчаянием и обреченностью.

На тот момент моему сыну исполнилось три или четыре года, и этот пост меня потряс: во-первых, силой и смелостью этого признания, во-вторых, я немедленно примерила на себя эту ситуацию и ужаснулась – я отлично помнила, как чувствовала себя первые месяцы после рождения ребенка: такой неуверенной, слабой, тревожной, переполненной материнскими страхами я не была никогда в жизни. От стресса у меня в тот период случались проблемы со здоровьем, я даже временно оглохла на одно ухо.

Никогда в жизни я не зависела от мужа так, как тогда. И я даже не про финансы, а про моральную сторону вопроса.

Под этим смелым постом было около пятисот комментариев. Писали женщины. В основном: «Уходи! Беги! Ни минуты не живи с ним!»

«Наверное, это и есть единственно правильный ответ, не могут же пятьсот женщин ошибаться в едином порыве», – решила я. Но при этом мне показалось очень странной такая единодушная категоричность. Никто не спросил, «как ты и что», все только «уходи».

Однажды я ехала на машине на праздник. Я была очень красивая и нарядная, настроение – шикарное. Я редко бываю на праздниках в качестве гостя, чаще ведущей. Я ехала и предвкушала, как мне сейчас будет вкусно и весело.

И вдруг движение замедлилось, впереди я увидела много людей и машин, проблесковые маячки полиции и «Скорой».

Тут совсем недавно случилась авария с пострадавшими, место это оцепили, и движение из пятиполосного стало двухполосным. Проезжая мимо, я увидела мужчину, который сидел прямо на земле у разделительной полосы и держался за голову, обвязанную бинтом. Может, ему было больно. Может, в этой аварии пострадал самый дорогой ему человек. Может, он вообще не понял, что случилось.

Когда я проезжала мимо, он вдруг поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Это было очень страшно. Он будто спрашивал меня: «Что мне теперь делать? Как мне теперь жить?» – а я не знала ответа.

Что я, нарядная, с локонами и макияжем, знаю об его жизни? Кто он, сидящий на дороге мужчина? Он явно выбит из колеи на обочину, на разделительную полосу, несчастный, с кровавой головой. Мы вообще в этот момент живем с ним на разных планетах, в разных измерениях. Чем я могу его поддержать? Сказать «успокойся»?

Слово «успокойся» для взбешенного или растерянного человека – худшее успокоительное в мире.

Сзади резко поклаксонили. Мол, что встала, поехали! Люди спешили в свои жизни, семьи, дома. Меня ждали друзья, ресторан, шутки и салаты. И я нажала на газ, ускорилась, чтобы не создавать пробку.

Мне кажется, когда кто-то из нас попадает в жизненную аварию, то она очень похожа на ту, дорожную. Вот девушку ударил муж. Она сидит на дороге, она растеряна, рушится ее семья, она не знает, что делать, где бинтовать. Как забинтовать сердце, разрывающееся от боли?

Она написала пост. Мы все увидели ее аварию. Мы все едем мимо в своих машинах, в капсулах своей жизни. Что мы знаем о ней? Ничего. Только то, что у нее есть малыш. Это, кстати, усугубляет ситуацию: куда ей, милые советчицы, в ночь с грудным ребенком «уходить, бежать, чтобы ни минуты не жить с ним»?

Мне захотелось поддержать эту попавшую в семейную аварию девушку, и я стала писать свой комментарий. Я не знала, как его сформулировать, ибо все приходившие в голову варианты были созвучны голосу толпы. Мол, уходи, беги, ни минуты не живи… Я боялась написать что-то, что не совпадет с пятью сотнями женщин, которые в теории знают, как правильно вести себя в аварии.

Однажды на курсах аварийного вождения тренер пояснил, что если вы едете на скорости по шоссе и вдруг дорогу перебегает собака, то… спасая себя, добавьте газу, давите собаку. Я четко усвоила это правило. В теории.

Но когда эта ситуация действительно произошла со мной, а я была в машине с детьми и ехала достаточно быстро, и вдруг – откуда? откуда? – прямо перед капотом возникла собака, я… не смогла. Не смогла нажать на газ. Я стала тормозить, выкручивать руль и совершила все ошибки, какие только было возможно совершить в той ситуации. И чудом мы остались живы. Вот и все отличие теории от практики.

Я спрашивала себя: если бы в тот период, когда я очень зависела от мужа, он изменил, ударил или сделал еще что-то ужасное, я смогла бы «уйти, сбежать, ни минуты не жить с ним»? Смогла бы? Я не знаю ответа. Знаю, но в теории.

Так какого черта я улюлюкаю вместе с толпой и даю «правильные» советы, сидя в уютном браке, теплом и защищенном, как себя вести, когда холодно и больно? Что я об этом знаю?

Я так и не доформулировала свое мнение, когда прямо передо мной всплыл вдруг еще один комментарий. Его написала взрослая женщина, старше 50 лет. Я не помню его дословно, но смысл был такой:

«Тут все советуют девочке бежать. Правильно советуют. Надо бежать от психа, от человека, склонного к насилию. Но бывают разные ситуации. Моему сыну сейчас 32. Он алкоголик. А еще четыре года назад у него была семья и работа. Однажды он пришел ко мне какой-то нервный, взбешенный и вместе с тем потерянный, попил чай, а потом признался: «У меня только что бизнес отняли, мам. Я теперь нищий и безработный». Для мужчины его дело – это ребенок. Очень много значит. Я стала его успокаивать, что-то бормотала, но он ушел домой, к жене. Злой. Желваки ходили. Я не знаю, что там у них произошло, но он ее ударил. Первый и последний раз в жизни. Просто он в том состоянии был не он. Будто в состоянии аффекта. Жена от него ушла. Все науськали ее, что тот, кто однажды ударил, ударит еще. Ударить – это слабость. Но иногда мужчины и правда бывают очень слабыми и уязвимыми. В общем, он еще год держался, вымаливал прощение, восстанавливал бизнес. Но все разрушилось. Сейчас он пьет. Я теряю сына и перспективу внуков. Знаете, мой сын не был тираном, не любил насилие, наоборот, таскал раненых животных домой все детство, лечил, у нас была ветеринарная клиника на дому, соседи со всего района приносили выпавших из гнезда птенчиков. Я к тому, что он не гнилой. Можно было бы и простить, спасти, войти в положение, понять. Видела же, что он выпал из гнезда».

Я не стала дописывать свой комментарий. После этого крика души мои «беги и уходи» как-то померкли.

Прошло время, у нас с мужем родилась дочь. Мы были счастливы вчетвером, идеальная семья, двое детей и смешная пушистая кошка. В девять месяцев дочка заболела и перестала реагировать на звуки. Мы повезли ее в клинику на диагностику. В клинике сказали: глухота. После диагностики мы ехали в машине домой, я была погружена в отчаяние. Внутри целый массив чувств: слезы, гнев, страх, бессилие, растерянность, почему я? Я мгновенно возненавидела этот мир, его несправедливую сущность. Градус внутренней злости и отчаяния превышал все возможные пределы. Меня раздражало всё вокруг, включая мужа и сына. Мне хотелось лечь лицом в подушку и лежать, притворяясь мертвой. А надо было чем-то кормить, что-то отвечать, во что-то одевать, что-то решать.

Я сжала руки в кулаки. Я хотела драки. Муж о чем-то спросил меня злым и отчужденным тоном. Я огрызнулась в ответ. Отчаяние разливалось по венам: мы оба не умели с ним справляться.

Мы жили тогда в съемной квартире, делали ремонт в новой. Там, на съемной, не было мебели, и даже в качестве кровати мы использовали большой надувной матрас.

Мы приехали домой, дети стали прыгать на матрасе, как на батуте. Меня это раздражало. Я ушла на кухню, чтобы не видеть, и стала готовить еду. Сын что-то спросил, но я, еле сохраняя самообладание, ответила:

– Сегодня я не могу разговаривать, я заболела, отойди, пожалуйста.

Маленькая дочка хотела играть, ластилась ко мне. Она еще не ходила толком, но активно ползала. Я смотрела на ее личико, а видела диагноз. И новую искаженную диагнозом жизнь.

Внутри бился протест. Я убрала ладошки дочери со своих колен. Я очень надеялась, что муж побудет с ней, пока я занята на кухне.

– Я пойду погуляю, – вдруг сказал муж.

– Один? Возьми детей! – Я очень хотела остаться одна, проораться, проплакаться, прожить эту боль наедине с собой.

– Нет, я один.

– Возьми детей погулять, – ледяным голосом приказала я: меня заполняло бешенство.

– Я пойду один! – со злостью отчеканил муж. У него ходили желваки и раздувались ноздри.

Через секунду громко хлопнула входная дверь.

Сказать, что я была зла, – ничего не сказать. Я фурией влетела в комнату, увидела, что мужа нет, встала на колени и стала бить матрас. Избивать. Изо всех сил лупить по нему ладошками и кулаками. Он был мягкий и податливый, как человек.