Маршрут перестроен

– Ну, раз вы обе так довольны, значит, и мне положено радоваться, – ответил отец, пряча улыбку и слёзы. – Только я по-настоящему обрадуюсь, когда Ната экзамен сдаст и в университет поступит. Вот это будет реальный повод для радости. А сейчас пойдёмте-ка ужинать, девчонки. С вашими мечтами да разговорами с голоду тут помрёшь.

***

Белка заходилась возбуждённым лаем, и рыхлый снег фонтаном летел из-под её лап с крыши будки, а пушистый рыжий хвост вращался, как пропеллер, в то время как замерзший Сашка топал изо всех сил ногами, обутыми в тяжёлые зимние ботинки на меху, и колотил обоими кулаками в калитку. Наконец, дверь дома отворилась, и в облаке белого пара на крыльце показалась Наташа: она на ходу застегнула молнию своего пуховика и, нахлобучив на голову шапку, побежала к калитке.

– Ты хочешь, чтоб я совсем окоченел? Дубак, капец! Чего ты так долго-то? – недовольно пробурчал Сашка, беря девушку под руку и искоса глядя на её лицо с непривычно яркими губами и какими-то блёстками около глаз. – Накрасилась, что ль?

– Да я ещё днём накрасилась… чуточку совсем, помада только и – вот, – она дотронулась варежкой до сияющих звёздочек на скулах. – Нравится тебе?

– Ну, так, ничего. А если днём накрасилась, то чего сейчас возилась-то?

– Я не возилась, мы с Ольгой Александровной занятие заканчивали. Сегодня связь прорвалась, и мы целых сорок минут без перерыва говорили… Столько всего успели разобрать!

Парень и девушка вывернули из узенького переулка на главную улицу посёлка, слабо освещённую только горящими окнами домов. Фонарей здесь не было и в помине. Утоптанный снег тоненько поскрипывал под их ногами, от губ при каждом слове шёл густой пар.

– Ну, понятно. Всё учишься! – хмыкнул Сашка, сморщил нос и покрепче прижал к себе Наташин локоть. – Поступишь в свой университет и – до свидания! А мне что делать?

– Ну, как что делать, Саш! Тоже поступать! В городе же много всяких ПТУ, туда не так трудно попасть, – весело говорила Наташа, стараясь шагать в ногу со своим спутником.

– Тебе просто сказать… А я вот не знаю даже, на кого учиться. Да и зачем это мне? Буду, как батя, охотой и рыбалкой промышлять… На кетовой икре в этом году, знаешь, сколько денег срубили, да и на кедровом орехе…

– Ох, Саша… Охота, рыбалка, собирательство… Ну, это же первобытно-общинный строй какой-то получается!… Зачем Пётр Первый из Европы столько учёных в Россию пригласил? Зачем Елизавета Петровна Московский Университет основала? Чтобы ты через триста лет вот так же в лесу за кабаном охотился? Орехи собирал всю жизнь?

– Знаешь, Натаха, если все вот так будут рассуждать, как ты, то кто же вас, учёных, кормить будет, а? Небось икорку-то красную на Новый год все трескают в городе-то твоём?

Наташа хотела что-то возразить, но они уже подошли к высокому забору, украшенному мишурой, из-за которого виднелась заснеженная двускатная крыша дома их одноклассницы Настюхи.

– Ты подарок-то наш не забыла? – озабоченно спросил Сашка, глядя на Наташины пустые руки.

– Не забыла. Во внутреннем кармане лежит. Только, Саш, я ненадолго, у меня заданий очень много от Ольги Александровны, я завтра всё не успею сделать…

– Только и слышно: Ольга Александровна, Ольга Александровна! – передразнил её Сашка, открывая калитку. – Заходи уже!

– В десять мне нужно уйти. Ты проводишь меня домой?

– Провожу, провожу. Зубрилка.

– Молчи лучше, а? Охотник, тоже мне!

В небольшой комнате, освещённой только мигающими огоньками новогодних гирлянд, собрались все одноклассники Наташи и Сашки, все десять человек. Именинница Настюха, в обтягивающей мини-юбке и блестящей кофте со спущенным плечом, хлопая накладными ресницами, бросилась навстречу припоздавшим гостям.

– Оууу, какие люди-и-и-и! – пропела она своим чуть сипловатым голосом, стараясь перекричать грохочущую из колонки музыку, и поочерёдно чмокнула обоих в щечку. От неё уже заметно пахло кедровкой: видимо, ребята начали отмечать, не дожидаясь Наташу с Сашкой.

Наташа вручила подруге подарок, завёрнутый в нарядный пакетик, и та, не разворачивая, небрежно сунула его в общую стопку даров, возвышавшуюся на комоде.

Сын начальника заготконторы Витька, здоровенный детина со смазливым насмешливым лицом и непокорной русой шевелюрой, налил гостям спиртное в бордовые пластиковые стаканчики «под богемское стекло» (это Наташа их так про себя окрестила, ибо только она одна из всех знала, что такое богемское стекло). Ребята болтали, смеялись, подпевали, вернее, «подговаривали» своим любимым рэперам, раскачиваясь из стороны в сторону и жестикулируя руками с растопыренными пальцами.

Наташа сидела рядом с Сашкой, её стакан с нетронутой смесью кедровки и колы стоял на краешке комода. Неловко было бы не прийти и не поздравить Настюху с семнадцатилетием, всё-таки они с самого детства дружили, и сколько раз она была уже в этом доме, играя в Барби и делая уроки вместе с Настюхой,…. но сегодня Наташа чувствовала себя здесь как-то неспокойно и неуютно. Её раздражали шум и гам, громкая назойливая музыка, и ей ужасно было жаль времени, которое она могла бы потратить на самое важное для себя дело. Девушка забилась в уголок старого, продавленного дивана и погрузилась в свои мысли. Её очень занимал вопрос о многовековых сложностях во взаимоотношениях России и Польши: во-первых, потому что именно эту тему они разбирали сейчас с Ольгой Александровной, а во-вторых – Наташа знала, что в её семье со стороны отца были предки-поляки. Она стала припоминать события начала семнадцатого века, и унеслась в своих раздумьях в Москву, занятую польско-литовскими войсками… Перед её мысленным взором мелькали картинки, имена, названия, даты… Смута, 1605, Лжедмитрий, Василий Шуйский, 1610, польская интервенция, голод, Сигизмунд, Семибоярщина, 1612, Минин и Пожарский, 1613, Михаил Романов… Она уже брела по дремучему зимнему лесу вместе с Иваном Сусаниным, в её ушах звучал пшекающий польский говор, колебалось пламя факелов, алела кровь на снегу…

– Натаха, слышь? – Сашка, дыша кедровкой, теребил её за рукав.

– Ну, что тебе?

– Пойдём потанцу-эм, Натах… ну?

Наташа рассеянно обвела взглядом полутёмную комнату. Из колонки звучал «медляк», и три или четыре пары, почти соприкасаясь друг с другом, двигались в такт музыке: парни крепко прижимали к себе партнёрш, а девушки склонили голову на плечо своему кавалеру.

«Потанцуем один танец, и – домой», – подумала Наташа, нехотя поднимаясь с дивана. Сашка потянул свою девушку на середину комнаты, обхватил за талию, прижался горячей щекой к её виску и стал медленно переступать под однообразные, глухие аккорды песни. Наташе было жарко, тесно, очень хотелось пить, но она терпеливо сносила эту короткую пытку, думая лишь о том, как дома, в своей комнате снова погрузится в опорные конспекты, схемы и хронологические таблицы. Снова углубившись в размышления, она не заметила, как Сашка «дотанцевал» с ней до двери в соседнюю комнатушку, впихнул её туда и плотно закрыл дверь. Там, в полной темноте, часто дыша, он стал водить ладонями по её плечам, спине, потом прижал к стене и стал целовать шею, подбородок, губы.

– Саша, перестань, хватит… – Наташа пыталась оттолкнуть парня, но он тяжело навалился на неё всем телом, и она почувствовала, как его рука скользнула ей под водолазку.

– Я люблю тебя. Люблю. И ты моя будешь, поняла? Вот сейчас будешь моя, и никуда ты не поедешь, поняла?

– Отпусти меня! Сейчас же отпусти, слышишь? Ты…пьяный дурак!

– Я люблю тебя, – он закрыл ей рот поцелуем и неловкими пальцами стал расстёгивать на ней джинсы.

«Нет, нет, нет, я не хочу этого! Я не хочу этого сейчас. Только не сейчас!» – вихрем пронеслось у Наташи в голове, и она, быстро и резко извернувшись, как змея, изо всех сил укусила Сашкино плечо через тонкий рукав футболки. Он взвыл, чуть ослабил хватку, но этого ей было достаточно, чтоб вырваться и, дёрнув дверь, выскочить из комнатки в «зал».

Проскользнув между танцующими парами, метнулась в прихожую, схватила свой пуховик из общей кучи на тумбочке. Стала искать угги среди дюжины почти одинаковых пар… Её трясло, сердце колотилось, как бешеное.

– Натах…

Она резко обернулась.

Сашка стоял перед ней, виновато опустив голову.

– Чего тебе? Я ухожу!

– Провожу тебя…

– Сама дойду!

– Нет, не дойдёшь… Провожу, – он накинул куртку, и они вместе вышли из жарко натопленного дома в морозную тьму декабрьского вечера.

До самой Наташиной калитки оба шли, не проронив не слова. Только скрип снега нарушал тишину… И Белка почему-то не встречала их, – может быть, крепко спала, пригревшись на старой медвежьей шкуре в своей будке. Прежде чем войти, Наташа повернулась к Сашке, остановившемуся чуть поодаль. В темноте она почти не различала его лица, только глаза ярко блестели из-под низко надвинутой на лоб меховой шапки.

– Спасибо, что проводил!

– Да не за что… Натах…

– Ну, что? Что?

– Ты извини меня… Извини. Я…Я просто… Просто не хочу, чтоб ты уезжала.

– Ты просто дурак, Сашка, – сказала девушка без злости и без обиды и, открыв калитку, скрылась за высокой оградой своего дома.

***