Зеленый мост

– Зайчик мой, вот я вернусь, и будет уже апрель, солнечная погода, я тебя возьму, и мы пойдём с тобой гулять долго-долго, только вдвоём, все детские площадки обойдём. Хорошо? Даже на ту большую в парке сходим, с самолётом, помнишь? И на пруду хлебушком уток покормим, да?

Митька кивнул. Вздохнул, как взрослый, отлип и пошёл в группу, не оглядываясь. А из группы сладко пахло молочной лапшой, какао и безопасностью. Заботой взрослых.

Пока от садика мчалась в школу, пустая рука без Митькиной лапки мёрзла, и все думалось, что врать нехорошо, что маме бы надо как-то помочь и с бабушкой тоже – но разве она не помогает тем, что заботится о Катьке? И говорить маме, что Катьку заберёт чужой человек, потому что Мишке очень надо в этот английский лагерь, – разве не значит расстроить её ещё больше, потому что понадобится снова решать, куда деть Катьку? И лагерь тогда точно накроется медным тазом, а отношения с Ангелиной Поликарповной испортятся?

Школа успокоила запахом рыбы и киселя из столовки – запахом идущего своей чередой дня. Всё будет нормально. Игнат встретил у кабинета химии и вдруг в пиджаке и белой рубашке с галстуком снова показался аниме-принцем инкогнито, слегка зловещим и таинственным.

– Ты чего такой правильный?

– Так фоткаемся же на выпускной альбом, – усмехнулся он. – А-а, Маша-забываша! Ну и что делать будешь, Золушка?

А Мишка и правда выглядела как сиротка: серый мальчишечий свитер, джинсы, кроссовки. Даже если домой отпроситься переодеться – то наряжаться, в общем, не во что.

– Ничего, ты мне такая в сто раз больше нравишься, – хмыкнул Игнат, наслаждаясь её замешательством. – На девчонок посмотри – ну ни о чём, кроме себя, красивых, думать не в состоянии!

А девчонки и правда пришли нарядные, притащили с собой тяжёлые косметички, на химии им не училось – последний день четверти вообще! Фотографирование! В классе пахло духами и косметикой так, что запах реактивов из лаборантской уполз в тёмные углы, а там под плинтус. Духи-то зачем для фотографирования? То и дело в классе кто-нибудь да чихал.

На перемене Мишка пошла посмотреть в зеркало: там опять скалился мальчишка. Даже дико смотреть на него рядом с прихорашивающимися девчонками. Но она ведь тоже девочка. Хотя, в общем, что-то жизнь так складывалась, что она даже не вспоминала про прежние свои защитные игры в мальчишку. Ей было всё равно, кто она. Управиться бы со школой, с курсами, с Катькой и Митькой и с макаронами на ужин… Так что какая разница, кем быть.

Мишка отошла. Но всё-таки интересно, если переодеться в платье, как у нормальных девчонок, то какая она станет? А если б она была вот как все эти красотки-одноклассницы, в тугих колготках и дорогих платьях, в красиво струящихся вокруг бёдер юбках, в нежнейших блузках, приподнимающихся спереди так невесомо и так сладко – ну просто как крем на пирожном? Если б Мишка была – девочка-девочка, без ожогов почти на все ноги спереди, выше ростом и сама вся милее и нежнее, – родители б, наверно, и её бы любили. А так запросто-то что в ней любить, чем гордиться? Вот на Катьку смотришь и сразу улыбаешься, потому что та – да, «дивный ребёнок» и «красавица растёт». Может, и Мишка в свои десять была бы дивным ребёнком, но тогда она полгода провела в ожоговом центре, а потом, пятнистая, как обваренная мышь, ещё полгода, отвыкнув от нормальной жизни и боясь всего на свете, не выходила из дома, ей был нужен уход, а мама только родила Митьку, и Мишка ей больше мешала, чем помогала. На кой чёрт такая дочь. Гулять с коляской она брала с собой пятилетнюю Катьку в нарядном платье, хорошенькую, с толстыми гладкими ножками… От чувства вины, что она – это просто она и всё, у Мишки сжалось сердце. Прихорошиться и всё-таки сфотографироваться, чтоб папа и мама увидели, что и она, в общем, вовсе не дурнушка? Что у неё густые-густые тёмные волосы, большие глаза, правильные черты?

Нет.

Обойдутся.

Классная увидела её в коридоре и пригвоздила к месту останавливающим жестом:

– Косолапова, это что за вид?

– А можно, я фотографироваться не пойду?

– На каком основании?

– Альбом брать не буду.

– Альбом ты можешь не брать, а сфотографироваться обязана, – сверкая синим колье и хмуря свежевыщипанные бровки, распорядилась Классная.

– Да я встану во второй ряд и всё, – вежливо сказала Мишка. – Меня будет незаметно.

– Ладно, только ты и отдельно сфотографируйся, – велела Классная, погрозив пальцем с длинным, как у дракона, синим со стразиком ногтем. – Ты же часть нашей жизни, Косолапова, мало ли что ты не хочешь, а в альбоме должна у всех быть. Ведь девять лет в одном классе!

Мишка не стала напоминать, что вовсе и не в одном, что год между четвёртым и пятым классами она пропустила, а до того училась с другими ребятами. Для Классной с пятого класса она своя, хоть она о Мишке ничего и не знает. И Классная ей – своя. Добродушная тётечка, но временами свирепеет на ровном месте. Вообще-то, с давних пор Мишка зря к ней старалась не приближаться: уж очень она громко разговаривала. А сейчас даже немного пугала: крупные кудри на ожиревшей, просвечивающей розовеньким голове казались твёрдыми, как сложная конструкция из крашеных чёрным втулок от туалетной бумаги, и отливали синеватым блеском: синее платье, синее колье, синий маникюр, перстень с синей стекляшкой и подводка тоже синяя. И даже пахло от неё, кажется, чем-то синим. Мишке хотелось зажмуриться от такой космической нарядности, но она вежливо кивнула и тихонечко отошла в сторонку.

Так что фотографироваться она пошла как есть, причесалась только немножко. Некоторые девчонки ворчали, что она испортит фотку, но Мишке было плевать. Выздоровевшая Танька в розовом платье, делавшем её похожей на колбасу с перетяжками, с сантиметровым слоем тональника на лице, чтоб заштукатурить следы от ветрянки, ничего им не испортит, ага, и лохматый Кулябкин в клетчатой красно-чёрной рубашке не испортит, и прыщавый, как мухомор, вороватый Крысаченко не испортит, и его пассия Исимова в чёрном с люрексом платье, с бюстом взрослой тётеньки и от помады кровавым, как у обожравшегося вампира, ртом не испортит, и сами девки, в свои пятнадцать напялившие лодочки на каблуках и вечерние платья вместо школьной одежды, – тем более. Несколько мелковатых девчонок в блузках и юбках и парнишки в костюмах казались рядом с этими расписными кобылами сущими детьми – и вот этих-то ребят фотографы и поставили в первый ряд, пытаясь замаскировать зелёные и розовые платья, толстые локти и крутые гладкие бока. От девчонок пахло всевозможными ароматами – Классная аж чихнула. Наконец распустили, и Кулябкин, чтоб скорей отвязаться, пошёл отдельно фотографироваться первым – и под софтбоксами в своей фланелевой рубахе вдруг стал похож на актёра из американского вестерна. Мишка потрогала для уверенности волшебные браслетики и пошла второй – сфоткаться и в столовку, спокойно пообедать, пока урок и там никого. Встала к серому заднику. А фотограф поднял голову от камеры и сказал:

– Ой. Замри. Божики-ёжики, какой красивый ребёнок!

Второй фотограф оглянулся и хмыкнул:

– Эта – да! Природная красота! Я такую только на дореволюционных фотках видел! Куда уж этим крашеным!

Хорошо, что девчонки, роняя расчёски и помаду, опять сбились в кучу в углу кабинета у настольного зеркала и фотографов не слышали. Зато слышал Игнат:

– А я? А я тоже – природная красота! Сфоткайте нас вместе, пожалуйста! – и влез к Мишке, обнял за плечи.

– Друзьяшки, да? – спросил фотограф. – Да пожалуйста, порадуйтесь… Не, Марк, ты только глянь, как природа шутит: вместе – ну, ангел и демон, право слово!