Слово в классе. Пособие для современного учителя литературы

прилежно разбирал сей двойственный собор
Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый,
Пружины смелые гражданственности новой.

Пушкину с сильными мира все ясно. Державину, много от них в жизни потерпевшему, пожалуй, тоже. Тем не менее в его оде еще звучит классический призыв к идеалу. В послании «К Вельможе» у Пушкина, идеал, пожалуй, разве что в самом утонченном старике Юсупове, который уже не участвует «в волненье дел мирских», символу утонченного «изящного» 18 века, противопоставленному высокопоставленным подлецам века Александра 1, «воспитанного под барабаном». 18 век многими культурологами понимается, как «век гармонии», и с этой точки зрения можно заключить, что в стихотворении Державина эта пресловутая «гармония» идеального с реальным присутствует – лишь опосредованно – в самом этом пафосном, но безнадежном призыве к идеальному образцу просвещенного абсолютизма, в тоске по этой самой «гармонии»; в стихотворении Пушкина проблема общественной «гармонии» ставится лишь как некая недостижимость, следовательно, достичь хоть какой-нибудь гармонии человек способен лишь в жизни частной – да и то весьма условно, и – ценой отказа от любых действий в пользу гармонии общей.

Различие обуславливает и жанровая задача. У Державина – «гневная» ода, призыв-обличение-призыв; у Пушкина – стихотворное послание, которое старому князю (он через год умрет) пожалуй, польстило. Тем не менее общий знаменатель этих двух произведений находится в сходном понимании истории и Державиным, и Пушкиным. У Пушкина ключ в том, что все послание описывает Прошлое, что «…все, все уже прошли», что жизнь старого вельможи подходит к концу – но не сатирически ли звучат строчки:

…Ты понял жизни цель – счастливый человек,
Для жизни ты живешь…

Для какой жизни? Для чьей? Стихотворение дает недвусмысленный ответ – для собственной. Точно так же и у Державина вельможа в своих чертогах наслаждается прихотливыми обедами и ласками лилейно-розовых Цирцей – зевая в пресыщении. Юсупов разве что «свой долгий ясный век» еще «смолоду умно разнообразил», то есть не пресытился благами жизни и искусством, будучи дипломатом, заведуя театрами и Эрмитажем. Пушкин посещал Юсупова с 1827 года, и очевидно, что Юсупов наверняка умом, утонченностью, ощущением и поиском во всем гармонии, свойственными 18 веку, и даже своей жизнерадостностью превосходил многих современников Пушкина и был ему интересен. Повторимся, послание польстило старику и в этом смысле идеально решило свою задачу стихотворного послания. Но итог жизни вельмож все таки один, еще державинский, тот самый, из 81 псалма («Властителям и судиям»), и Пушкин тоже не мог не помнить этих строк:

И вы подобно так падете,
Как с древ увядших лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!

2. «Недоросль» Фонвизина и «Горе от ума» Грибоедова

«…Люди и скоты, составляющие род животных, имеют между собою ту разницу, что скот никогда человеком сделаться не может, но человек иногда добровольно становится скотом.»

Д. И. Фонвизин

«Молчалины блаженствуют на свете!»

А. А. Грибоедов

Обе комедии являются шедеврами русской драматургии, остающимися злободневными и в наши времена – поскольку их общественная, социальная значимость неисчерпаема. К тому же идейно-тематическая направленность и композиционные решения «Горя от ума» во многом были предвосхищены «Недорослем». Еще Гоголь сопоставлял обе эти комедии и говорил, что обе эти пьесы по праву «можно назвать истинно общественными комедиями». А поскольку, по справедливому замечанию В. Г. Белинского, «…литература есть выражение сознания народа», то проблема здравого смысла как одного из параметров сознания нации и отражение этой проблемы в классических произведениях является достаточно значимой, чтобы подробно рассмотреть, каким же образом здравый смысл программирует поведение персонажей этих комедий.

В обыденном смысле «здравый смысл» не является негативной составляющей нашего мышления. Наоборот, он представляется набором неких, проверенных многими поколениями житейских правил, благодаря которым мы не совершаем множества повседневных глупостей и имеем возможность не думать самостоятельно. Возможно, правила «здравого смысла» с какой-то стороны граничат с требованиями этикета, поскольку и то и другое в значительной мере облегчает нам общение с самыми разными – приятными или отвратительными – людьми. Благодаря тому и другому мы избегаем неприятностей, удовлетворяя собственный эгоизм – подальше от хлопот. И если мы продолжим полагаться на тот же самый здравый смысл в ситуациях, которые требуют более-менее серьезного нравственного выбора, – ведь так заманчиво снять с себя ответственность за выбор, переложить ее на плечи большинства, – и поступать не так, как подсказывает совесть, а так, как удобно, то очень скоро деинсталлированная из сознания, неиспользуемая совесть отомрет, а «здравый смысл» превратится сперва в житейскую хитрость, как у Молчалина, а далее в подлость, как у господ, объявивших Чацкого сумасшедшим, и затем в то самое скотство, которое демонстрирует госпожа Простакова, в эгоизм животный, пищеварительный, особенно омерзительный потому, что голос совести в среде развращенного крепостничеством и алкоголизмом провинциального русского барства, оправдывавшегося непонятым, извращенно истолковываемым православием, глушился в сознании ребенка еще в «нежном возрасте». Здравый смысл, как оправдание любого эгоистичного поступка, любой подлости, неискореним потому, что он удовлетворяет инстинкты, которые лежат в основе нашей физиологии, которые гнездятся в стволе мозга – и является идеальнейшим способом заглушить голос совести. Особенно когда человек поставлен в рамки какого либо жесткого испытания – и тогда становится ясно, кто подвластен своей животной натуре, а у кого еще живы высшие функции коры головного мозга – честь, честность, совесть, благородство, целомудрие, альтруизм, гуманность, чувство справедливости и тому подобные уязвимые качества сознания, которые в условиях современной российской действительности для подавляющего большинства особей не только не являются императивом поведения, но и в системе убеждений несут отрицательное значение, так как являются причиной дискомфорта.

Здравый смысл – и как правила общения, и как способ не думать самому, и как оправдание собственной гнусности – действительно важный фактор поведения героев той и другой комедии. Он является тем начальным стимулом, который вынуждает действовать отрицательные персонажи – и противопоставлен человеческому уму положительных. Сам Грибоедов называл Чацкого человеком, который именно своим умственным превосходством над фамусовским обществом «…разумеется в противуречии с обществом, его окружающим». Но именно это общество объявляет его сумасшедшим; ум и образование Чацкого ничего не стоят в их глазах, потому что он грубо нарушает общепринятые, подразумеваемые всеми и во всем правила так называемого здравого смысла. Простакова так же объявляет бессмыслицей и дурацкой наукой все, что превосходит ее понимание – вспомним ее на уроке у Митрофанушки: «Врет он, мой друг сердечный. Нашед деньги, ни с кем не делись. Все себе возьми, Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке». А теперь сравним это со словами Стародума, когда он говорит Софье: «Не тот богат, кто отсчитывает деньги, чтобы прятать их в сундук, а тот, кто отсчитывает у себя лишнее, чтоб помочь тому, у кого нет нужного… Дворянин считал бы за первое бесчестие не делать ничего: есть люди, которым помогать, есть отечество, которому служить». Разве в состоянии Простаковы, Скотинины, Фамусовы, Репетиловы, Молчалины понять такие странные вещи? Кому-то помогать, чему-то служить – во имя чего? Впрочем, Стародум потому и именуется в комедии «Стародумом», что призван выражать довольно-таки наивные идеи уходящего 18 столетия с его надеждами на просвещенный абсолютизм, когда, как в стихах Державина, «вельможи – здравы члены тела» и служат «подпорами трону». «Опасный человек» Чацкий уже ни на что подобное не надеется. Для него это «век минувший», когда «дома новы, а предрассудки стары». Потому он и уезжал из Москвы, что ему тут тошно от всевластия этого самого здравого смысла, которое превращает людей в скотов:

Душа здесь у меня каким-то горем сжата,
И в многолюдстве я потерян, сам не свой.

Но что противопоставляет здравому смыслу Чацкий? Ученье, то самое, которое «чума» для Фамусова? Просвещение? Но «дурно понятое» (Гоголь) просвещение в дворянской среде оборачивалось чаще всего лишь «смешением французского с нижегородским». Гоголь писал о Чацком: «…сам Чацкий показывает только стремление чем-то сделаться, выражает негодование противу того, что презренно и мелко в обществе». Чацкий еще никто, он только представитель той социальной группы, которая «головой бьет в каменную стену общественных предрассудков», «тип декабриста» (Герцен) – и тем не менее он носитель таких качеств, которые противопоставлены общему «здравому смыслу», прежде всего – неотступного стремления сохранить верность своим идеалам правильного мироустройства, благородству, честности, жажде справедливости.

Понятно, что одна из функций образа Чацкого, а также и образов Стародума, Софьи, Милона, Правдина у Фонвизина – это именно своим антагонизмом глубже и отчетливей подчеркнуть омерзение и убогость Фамусовых и Скотининых, глубже прорисовать социальный портрет этой огромной общественной группы. В чем же проявляется этот антагонизм? Именно в постоянном нарушении и презрении правил привычного, житейского, такого удобного и проверенного поколениями общего здравого смысла, в стремлении к таким правилам жизни, которые будут честны, справедливы и одухотворены высокими идеалами.

Проанализируем поступки героев обеих комедий. Начнем с комедии Фонвизина, где диктат «здравого смысла» доведен до логического апогея, где он превращает людей в скотов, с комедии, где, по справедливому замечанию первого биографа Фонвизина, П.А.Вяземского, автор «негодует на порок и клеймит его без пощады, если же и смешит зрителей картиною выведенных злоупотреблений и дурачеств, то и тогда внушаемый им смех не развлекает от впечатлений более глубоких и прискорбных». В наши дни кажется, что комедия Фонвизина построена на гротеске, на огромном сатирическом преувеличении, но, вчитываясь, начинаешь понимать, что преувеличения-то большого не было, что есть в человеческой природе то самое животное начало, которому так легко дать волю, прикрываясь удобными правилами общепринятого здравого смысла. «Все в этой картине кажется чудовищной карикатурою на русское, а между тем ничего в ней нет карикатурного: все взято живьем с природы и проверено знанием души» (Гоголь) Это действительно так, да ведь и главный принцип сатирических произведений – выставить напоказ что-то привычное, с чем все прекрасно сжились, и тем самым показать, насколько омерзительно и убого это привычное в сравнении с идеалом, с тем, что могло бы быть, живи люди честно, по совести, соблюдая хотя бы уже тысячи лет назад явленные человечеству Заповеди Моисея – но нет! Простакова ведь не старуха, от обжорства и злобы впавшая в маразм, нет, ей нет еще и сорока лет. Дело в том, что деградация человека происходит очень быстро, а если вдобавок и более-менее нормальный уровень человечности никогда и не достигался? Если поколениями задача воспитания сводилась лишь к тому, чтобы в обожравшегося пятью булочками дитятю впихнуть еще и шестую? Совесть – это высшая функция неокортекса, это что-то столь уязвимое и нежное, что стремительно утрачивается при неиспользовании. И к тому же так ловко заглушать ее голос общепринятыми правилами здравого смысла вроде: «своя рубашка ближе к телу». Пожалуй, что главным стержнем здравого смысла является именно животный эгоизм, а невежество и скотоподобие Простаковой и ее брата делают этот их порок откровенным. Простакова злобствует и издевается надо всеми окружающими, кроме Стародума, Правдина и Софьи, перед которыми заискивает из своих корыстных соображений – вот как бы хорошо женить Митрофанушку на Софье да взять богатое приданое – но эта игра в благородство требует от нее невероятных усилий, и из-под маски всегда виден звериный оскал жадности и грубости. Естественно, что, видя, как Софья ускользает из рук, Простакова прибегла к привычному насилию. Но похищение не удалось, и здравый смысл подсказывает вести себя подобострастно, прикинуться раскаявшейся – и как только ее прощают, здравый смысл ее покидает, и она вопит о страстном своем желании дознаться, кто Софью «из рук выпустил». Животная хитрость отказывает ей, когда нужно преодолеть свою привычку к самовластью. Самостоятельно соображать она не способна. Да и что такое ум как таковой? Стародум в пятом действии говорит: «Ум, коль он только что ум, самая безделица. С пребеглыми умами видим мы худых мужей, худых отцов, худых граждан. Прямую цену дает им благонравие». Но какого благонравия можно ждать от Простаковой, которая никогда в жизни не встречала себе возражений и могла удовлетворять любые свои страсти без ограничений – что пороть крепостных и измываться над мужем-рохлей, что баловать деточку и потакать всем его желаниям, что обирать крестьян и обжираться? Здравый смысл изменил ей, поскольку даже житейской хитрости не за что зацепиться в оскотинившемся уме. Простакова и Скотинин ненавидят все, что превосходит их понимание, своеволие – основа их натуры, и, чтобы не разрушать собственную самоуверенность, извращенный «здравый смысл» делает доминантой их общения с другими презрение к другим, к учености, ко всему, что разрушает сытый мирок. В основе их здравого смысла лежит также и животная, пищеварительная жадность. «По пяти рублей на год да по пяти пощечин на день» – а зачем больше платить «старой хрычовке» Еремеевне? «Мастерски» собирающий оброк Скотинин все свои убытки от соседей сдирает со своих же крестьян – ведь здравый смысл ему подсказывает, что искать законности дороже обойдется: «бить челом – себе дороже». Здравый смысл, наконец, ловко истолковывает в свою пользу и Указ о вольности дворянства: «Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не может: да на что же нам дан указ-от о вольности дворянства?»

Герцен, оценивая «Недоросля», писал: «…Фонвизин… успел поставить на сцену свой скотный двор диких помещиков». На протяжении всей комедии Фонвизин выявляет скотскую сущность их «здравого смысла», и то, как точно наследует его Митрофанушка. «Не хочу учиться, хочу жениться» – да зачем ему при этакой-то милой жизни грамматики да географии? Да и маманя поддерживает: «Ты, благодаря бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек». Картина ясна во всех подробностях, и справедливо замечает Стародум, выражающий в комедии авторскую позицию: «Тщетно звать врача к больным неисцельно».

В комедии Грибоедова «Горе от ума» (правда, Блок называл ее не комедией, а «гениальнейшей русской драмой») здравый смысл в сознании всех – кроме, разумеется, Чацкого – персонажей играет еще более очевидную роль. Только у Чацкого, как персоны идеальной, этот здравый смысл отсутствует напрочь, он «глуп сердцем» – что и позволяет ему не замечать, например, двуличности Софьи, недооценивать Молчалина, рассыпаться в монологах, которые никто не способен понять да и вовсе не слушает. Здравый смысл как фактор поведения других героев этой комедии (исключая разве что служанку Лизу, которая, хотя и довольно оправданно впадает в цинизм, наряду с Чацким является резонером – то есть выражает авторскую позицию) является проблемой достаточно тревожной. Тот же Блок в статье «О драме» писал: «Трагические… прозрения Грибоедова… остались: будущим русским поколениям придется возвращаться к ним… глубже задуматься и проникнуть в источник художественного волнения, переходящего так часто в безумную тревогу…»