Золотой братик

Ни наутро, ни к обеду Юм не вернулся. Дай несколько раз заходил в его комнату, садился посередине на пол и смотрел, как за открытым окном ветерок с моря ерошит круглые жесткие листья старого дерева. Но близнецы звали то кушать, то купаться, то еще зачем-то – и так и не дали ему посидеть в тишине и сосредоточиться. А ему все мерещилось что-то важное в пустоте комнаты и в солнечном зное, разбивающемся о глянцевые беспокойные листья. Как будто эта комната, хранящая присутствие Юма, полная запаха моря, деревьев и лета, напоминала непонятное пространство, где он дышал таким же светлым солнечным воздухом – но воздух этот был – жизнь Юма. Как будто сам Дай жить еще не мог, а Юм жил за него… Дай потряс головой. Примерещится же! Разве так может быть на самом деле? Он, услышав зов Аша, встал с пола и поскорее вышел из комнаты – ведь он встревожил близнецов, когда утром поднялся едва живой и зареванный, значит, надо слушаться, успокоить их. Они покормили почти силой и снова спать уложили – полдня Дай, сдавшись усталости, проспал.

Чего-то они, когда он проснулся, поели, потом Дай хотел было взяться за учебники – но все слова казались бессмысленными. Он поплелся к близнецам на веранду. Близнецы тоже выглядели мрачными, то и дело хмуро переглядывались, разговаривали обрывками фраз. Но Дай не чувствовал, что им мешает. Они не хотят, чтоб он ушел. Наоборот, после нескольких совместных трапез близнецы даже улыбались, а уж насколько искренне – их дело. Дай, правда, на всякий случай наблюдал за ними, не упуская ни звука, ни обрывка интонации – и что-то очень тоскливо этих наблюдений. Он думал о мостиках. Аш сидел в плетеном кресле с медицинским журналом, но смотрел в дрожащее марево над лужайкой. Ай вообще растянулся на циновке на полу – им было жарко. Сам Дай, как ящерица, лежал на широких, раскаленных каменных перилах в потоке солнечного огня. Так было легче ждать.

– Жара, – Ай перевернулся на спину. – Пекло.

– Седьмая луна на исходе, – успокоил Аш. – Еще недельки две-три, и будет легче. Грозы начнутся…

Седьмая луна? Дай сел. Древние легенды из книг ожили в голове. А почему бы нет? В тридцатый день седьмой луны день рождения бога, которого, может, давно нет, и даже леги о нем давно забыли. А между тем под маской этого божества скрывался кто-то из двоих первых. Скорей всего, именно Нирах Ниеигерен… И, если сделать все, как надо, то, возможно, он поможет… Даже если только близнецы и Юм хотя бы раз открыто взглянут друг на друга. А если нет, то это будет просто хорошая игра.

Дай ушел в сад и по обочинам дорожек набрал ровных продолговатых камешков. Расчистил площадку на пересечении двух идеально правильных, хоть географические меридиан с параллелью проводи, дорожек. Принес чистого белого песка с кварцевыми искринками, воды в пластмассовом зеленом ведерке, и стал играть.

Через четверть часа подошли близнецы:

– Что это такое ты интересное затеял?

Дай нарисовал на песке. Им, наверное, тоже была тягостна жара и было некуда себя деть. Поэтому они принесли именно такую, как нужно, медную миску, плавучие фонарики, помогали мокрым песком слеплять камешки и придерживали их, когда Дай своим голубым огнем расплавлял песок в подобие керамлита, накрепко схватывая камни. Они этому огню не удивились, только переглянулись, и Аш пробормотал:

– Ты, ребенок, уж поаккуратней.

Дай выглаживал из расплавленного песка нужные изгибы арок, Аш и Ай таскали песка и камней – строительство приобретало размах и смысл. Надо, чтоб пагода получилась именно такой, как тысячелетия назад где-то далеко-далеко отсюда… Дай торжественно и старательно возводил северную башенку для фонарика, когда краем глаза вдруг заметил невозможные в такой жаре черно-серебряные ботинки и черный тяжелый узорный край подола – Юм!

Он вскочил, опрокинув ведро с водой, и не вцепился в Юма только потому, что весь измазался в мокром песке. Юм улыбнулся. Он выглядел как кусочек космоса в своих черных храмовых одеждах, от него веяло величием и волшебством – такого его Дай почти успел забыть. А близнецы застыли, как статуи, опустив выпачканные руки, и смотрели во все глаза. Еще бы не застыть – во всех этих своих многослойных доспехах Юм и человеком-то не казался. Одни глаза – синие, родные.