Комплекс полуночи

– И?.. – Я вопросительно посмотрел на воспитателя.

– И ей это удалось, – с горечью заметила Полина Тимофеевна. В уголке ее глаза блеснула слеза. Что случилось дальше, было понятно и без слов, однако мне требовались подробности.

– А потом вернула?

– Да.

– Почему?

– Слушайте, – Кочетова мысленно перенеслась в тот день, когда высокая блондинка с массивными золотыми серьгами и грубым голосом тренера по футболу переступила порог детского дома. Она объяснила, что хочет взять ребенка, однако не совсем маленького, около четырех-пяти лет, и желательно девочку.

– Да, девочку, – повторила женщина, давая сотрудникам полюбоваться перстнем с огромным аквамарином. Потом ее водили по комнатам, и дама указала на Яну:

– Пожалуй, эта.

Полина Тимофеевна сжала локоть Валентине Петровне, смотревшей на блондинку с каким-то подобострастием:

– Не отдавайте ребенка. Она не будет ухаживать за ним как надо.

Директор строго взглянула исподлобья:

– Здесь, что ли, ухаживают как надо? Разве не вы все время повторяете: детям нужны родители.

– Но у нее нет мужа.

– Зато есть деньги.

Когда блондинка окончательно остановилась на Рыбиной, ей подсказали, куда обращаться, и вскоре пакет документов был готов. Полина Тимофеевна, до последнего лелеявшая надежду, что Яночку не отдадут в неполную семью, приуныла. В назначенный день женщина подкатила на новенькой иномарке, и Валентина Петровна с воспитателями наблюдали, как она втискивала ребенка на сиденье.

– Эта не будет хорошей матерью, – констатировала Кочетова.

– Поживем – увидим, – отозвалась директор, сжимавшая в кармане пакет с приличной суммой. Однако слова Полины Тимофеевны оказались пророческими. Девочку вернули через два года. Воспитатели боялись за психику ребенка, но Яна как будто обрадовалась возвращению в детский дом. Позднее она рассказывала Кочетовой:

– Евдокия Артемьевна (так звали крутую даму) играла со мной, как с куклой. Да, она покупала мне красивые платья, но никогда не говорила о моих проблемах, никогда не интересовалась делами, только постоянно следила, чтобы я не украла драгоценности или деньги.

– А ты ничего не украла? – осторожно спросила Полина Тимофеевна. Яна рассмеялась:

– Я не воровка. И потом, за мной присматривала домработница. Правда, однажды я нашкодила, и этого оказалось достаточно, чтобы меня вернули.

Воспитатель погладила Яну по голове:

– Что же ты натворила, негодница?

– Ничего особенного, – проворковала девочка. – Когда меня оставили одну в квартире, я зашла в спальню к матери и обнаружила на трюмо много разной косметики. Мне захотелось накраситься, как это делают взрослые, понимаешь?

– И ты накрасилась, – вздохнула Кочетова, не видевшая в этом ничего предосудительного.

– Ну да, – хихикнула Яна. – Накрасилась. Я не знала, что это плохо. Это очень плохо, да?

Полина Тимофеевна замялась:

– Раз тебе запрещали, не следовало этого делать.

– Она тоже так сказала, – согласилась Рыбина. – Точнее, не говорила, а орала, как дворник в соседнем доме, когда напьется. Обзывала меня плохой девчонкой, испортившей дорогущую косметику, и поклялась вернуть обратно. Как видите, обещание она сдержала.

– А больше ты ничего не сделала? – осведомилась воспитатель.

– Ничего, клянусь, – заверила ее Яна. – Знаете, я рада, что вернулась. Два года я чувствовала себя не в своей тарелке, два года от меня ждали неприятностей. А в такой обстановке тяжело живется.

Кочетова обняла девочку:

– Мы никогда не расстанемся. Если только я не увижу, что очень хорошие люди хотят стать твоими папой и мамой.

– Договорились, – Яна доверчиво прижалась к груди женщины.

Дальше можно было не рассказывать. Хороших родителей Рыбиной не нашли.

– А в последнее время вы не замечали странностей в ее поведении? – поинтересовался я.

– Год назад они с Должиковым решили пожениться и сняли квартиру, – объяснила воспитатель. – Сначала дети навещали нас вместе. Потом стал приходить один Петя. Когда я спрашивала, почему он без Яночки, мальчик смущался. Петенька вообще был очень честным, и если бы кто-нибудь усыновил его, то получил бы прекрасного ребенка.

– Почему же… – начал я, однако Кочетова меня перебила:

– Петенька сам не хотел уходить от нас. Правда, когда он был совсем крохотным, часто болел, а будущие родители жаждут здорового ребенка. Они не слушали наших объяснений, что парень обязательно поправится. Когда же Должиков подрос, он сам противился нашим стараниям найти ему родителей.

– Значит, Петр не мог объяснить, почему Яна перестала вас навещать? – спросил я.

– Именно так.

Я внимательно посмотрел в глаза женщины. Она вернула мне взгляд. Такие, как она, никогда ничего не скрывают, и я был уверен: Полина Тимофеевна рассказала все, что знала.

– Спасибо, – поблагодарил я, вставая с кушетки. – Но у меня еще одна просьба. Видите ли, у меня нет фотографий Должикова и Рыбиной…

Она тут же вскочила:

– Пойдемте. Их снимков у нас сколько угодно.

Мы поднялись на второй этаж в кабинет директора. Худенькая дама неопределенного возраста, которой можно было дать как тридцать, так и пятьдесят, с кроличьим лицом и серыми волосами, быстро печатала на компьютере.

– Ада, где последние снимки наших выпускников? – поинтересовалась Полина Тимофеевна. – Молодой человек хочет взять фото Рыбиной и Должикова.

Секретарь улыбнулась, обнажив кроличьи зубки:

– В верхнем ящике шкафа. В зеленой папке.

Воспитатель отодвинула ящик и достала скоросшиватель:

– Здесь?