Поезд судьбы

Поезд судьбы
Ольга Брюс

Духи предсказали друзьям дату смерти. Странно, предсказание сбылось, но почему ребята умерли одной и той же смертью?

Ольга Брюс

Поезд судьбы

– Мамуль, я сейчас к Женьке поеду! – спешила я на свидание, бегая по квартире в поисках любимого серебряного браслета. – Ты меня не жди, мы поедем смотреть развод мостов!

Подняв диванную подушку и не обнаружив под ней украшения, я побежала в прихожую. Мама в это время сидела в кухне и перебирала гречневую крупу, и я не заметила её убитого настроения, потому что торопилась к нему, к моему солнышку, который ждёт в центре города, как мы и договариваемся каждые три месяца. Мы не созваниваемся перед встречей и не звоним друг другу, пока Женька колесит по стране, чтобы не отвлекаться от работы и не бередить душу. Тяжело расставаться, но ещё тяжелее слышать родной голос и не видеть скучающего взгляда, поэтому мы договорились не звонить.

– Олюшка, подойди ко мне, – мама отодвинула тарелку с крупой и тяжело вздохнула.

– Что, мам? Я уже опаздываю, – надевая куртку, я улыбалась своему отражению в зеркале и предвкушала нашу долгожданную встречу. Уверена, Женька принесёт букет моих любимых ромашек и обязательно коробку шоколадных конфет.

– Оля, подойди, мне нужно кое-что тебе сказать.

Услышав, как дрожит голос мамы, я обернулась.

– Что, мам?

Её глаза… Я до сих пор помню этот взгляд, застывший, бледный, пробирающий до сердца. Мама смотрела именно такими глазами на бабушку, лежащую в гробу.

– Мама, – у меня в горле как будто вспухли миндалины, и я начала задыхаться.

– Олечка, присядь, пожалуйста.

И тут я посмотрела на её губы – они стали синими. А потом на руки. Её тонкие пальцы словно вздрагивали, как заведённые, отстукивая на её коленях грустную мелодию.

– Оля, Жени больше нет, – и прозрачная слеза покатилась по её щеке…

***

Женьку я знаю давно, аж с детского сада, а вот то, что влюбилась в него, поняла в пятом классе. Он тогда произвёл на мои девичье-подростковые чувства самые яркие впечатления. На уроке физкультуры мы всем классом играли в пионербол. Кто-то из мальчишек кинул мяч, когда я переговаривалась с Юлей, выясняя, кто из нас сегодня моет доску после уроков. Стою, значит, доказываю, что сегодня дежурит именно она, и вдруг – удар в голову. Падаю, в глазах искры, под ногами пол превратился в нечто неосязаемое. Секунда – и я лежу на зелёных досках и пялюсь в белый огромный потолок.

– Оля, вставай! Тебе не больно?

Кто-то тянет меня за руку и пытается поднять. Моя голова в тот момент была настолько тяжела, что я не соображала, кто и что от меня хочет.

– Поднимаемся, – вдруг меня подхватили под мышки и поставили на ноги. – Как ты себя чувствуешь?

Обойдя мою тощую фигуру, Женя встал передо мной. Боже, я до сих пор помню эту милую улыбку красивого мальчика с кудрявыми волосами. Возможно, всему виной этот несчастный случай, может быть, если бы не Юрка со своими замашками доказать, насколько он меткий, то я бы и не обратила внимание на Женю. Хотя… Кто знает, может быть, мы бы начали встречаться в старших классах или после окончания школы. Ладно, это небольшое отступление от основной темы, которую я хочу вам рассказать. В зал вошёл физрук, девчонки успели рассказать, как меня сбили с ног, и Андрей Палыч бросился ко мне, потирающей покрасневший лоб.

– Миронова, как себя чувствуешь? – взволнованно спросил он, вглядываясь в мои мутные глаза. – Может, к врачу?

– Не-а, – буркнула я, пытаясь раскрыть глаза пошире.

– Садись на скамью и больше не играй. Отдыхай, – показав рукой на длинную лавку, сунул в рот свисток.

Я медленно потащилась к месту позора, как называли скамью ученики нашей школы, не желающие быть запасными или наказанными из-за мелкой шалости. Андрей Палыч был очень строг и, чтобы наказать виновных, сажал на лавку, и попробуй только встать. Усевшись, я краем глаза видела ребят, бегущих по своим местам, чтобы начать игру. Но я как будто никого не замечала. Мой потерянный взгляд был устремлён на него – Женю, шикарная улыбка которого запала мне в душу на всю жизнь.

Жили мы на разных улицах, пересекающихся между собой: он на проспекте Просвещения, а я – на проспекте Культуры. Учились в одной школе, но друзьями не были. Так, здоровались при встрече в классе или гардеробной, в столовой… иногда. В общем, не замечали друг друга. Мы – обыкновенные ученики обыкновенной ленинградской школы, дружные и весёлые, немного задиристые, но уважающие своих одноклассников.

Я каждый раз смотрела на Женьку влюблёнными глазами и ничего не могла с этим поделать. Он сводил меня с ума. Годы напролёт я думала о нём и мечтала заговорить первой, признаться в своих чувствах. Он взрослел на моих глазах: ломающийся голос пробирал до дрожи в ногах, кудрявые локоны… Господи, как я хотела к ним прикоснуться! А глаза такие… пронзающие, что я теряла дар речи, когда меня вызывали к доске. Я начинала заикаться, запинаться и напрочь забывала выученный урок. Кстати, у нас была спортивная секция по волейболу, которую посещал Женя. Было рвение записаться, но… Я не ходила на спортивные кружки, потому что часто болела, а после очередного гриппа нам было запрещено присутствовать на уроке физкультуры целых две недели. Естественно, и на волейбол нельзя приходить. Поэтому не было смысла записываться. Я искала причину заговорить с ним, подружиться. То ручку дома забыла, то линейку. Женя сидел позади меня, и я часто обращалась с просьбой. Потом одноклассники заметили моё рвение одолжить у него какой-нибудь предмет из школьных канцелярских принадлежностей и придумали глупую считалочку:

«Оля плюс Женя – равняется ручка. Женя плюс Оля – равняется ластик. Ручка у Оли – равно закорючка. Ластик сотрёт закорючку и пластик».

Про пластик это они имели в виду мой пластмассовый пенал, который я обклеивала наклейками. Они были на такой жёсткой клеевой основе, что потом отодрать невозможно. Но я нашла выход: мочила верх наклейки, а дальше стирала жёсткой стороной ластика. Помните, такие ластики были, когда одна сторона мягкая, а другая – твёрдая? Так вот, твёрдая могла справиться даже с чернилами, хотя и прилично портила тетрадный лист. В общем, ребята заметили мои знаки внимания Жене, и я ретировалась. Где-то на год. Или два. Много было моментов, когда мы могли просто поговорить и нам никто не помешает, но одноклассники отбили у меня эту охоту напрочь. Мы с Женей часто пересекались взглядами на экскурсиях, субботниках, задерживаясь после уроков или в столовой, украшая класс к Новому году, участвуя в школьных праздниках, но я упускала эти моменты, чтобы ребята не смеялись надо мной. Да, они подшучивали именно надо мной, а Женьку не трогали. Он был душой класса, шутил, конечно, так, как никто не умел. Он мог придумать шутку, сидя за партой, и ляпнуть что-нибудь такое, что даже учитель не выдерживал и хохотал вместе с нами. А потом, в классе девятом, я заметила, как на него смотрит Юля, моя неблизкая, но подруга. Я не говорила ей о том, как меня тянет к Полянскому. Никому не говорила, даже маме. Стеснялась. Мама всегда учила главному: сначала учёба, потом всё остальное. С одной стороны, она права, а с другой… Ох этот юношеский максимализм! Все мы это проходили. Мы считали, что мы умнее взрослых, которые ничего не понимают в наших проблемах, усталости, уроках, дружбе, чувствах, наконец. Мы были «умнее» всех. Из-за постоянного ощущения грусти, потому что мне нужен был только он, я не могла сосредоточиться на домашних заданиях. Представляете, читаю книгу, как говорится, а вижу фигу. Ничего в голове не откладывалось, до такой степени не могла взять себя в руки. Это сейчас модно говорить: депрессия, а раньше и слов-то таких не знали. Если не сделал уроки – значит ленился. Если не понимаешь тему – значит не хочешь понимать. Не хочешь есть – не голодный. Нет настроения – не выспался, ложись пораньше и встанешь, как положено. Кем положено? Кто придумал этот режим? Да я до сих пор, будучи уже в столь почтенном возрасте, не могу подняться в семь утра. Вот не могу, и всё тут. И без разницы, в котором часу лягу, в девять или час ночи, утром глаза открою по будильнику и буду ощущать себя разбитым стеклом, который вчера пинали ногами все, кому не лень. И так всю мою сознательную жизнь. И как люди встают в шесть, а то и в пять? Ума не приложу, это ж какое-то издевательство над собой, грубое, насильственное издевательство. Ладно, что-то я опять не туда свернула.

Итак, Юлькины попытки увлечь за собой Полянского увенчались успехом. Я тогда так сильно на него обиделась, что возненавидела. Как он мог? Почему она? Что в ней такого, что Женя начал вести себя как-то по-иному: то сумку её несёт по коридору, то помогает надеть куртку. Джентльмен недоделанный. Нет, я конечно много слышала разных способов, как можно завлечь парня, мне-то уже было шестнадцать, и много разной информации полезло наружу, то бишь с экрана телевизора: экстрасенсы, привороты, магия. А может, Юлька именно так и поступила? Что-то дала моему Жене заговорённое, тем и влюбила его в себя? А? Мы в то время безумно верили во всякую чертовщину, боялись, сторонились и соблюдали приметы. А однажды мы своей дружной компанией решили погадать… Никогда не забуду тот день, когда прочитали предсказания на блюдце.

Нам было по восемнадцать, когда Толик предложил погадать, чтобы узнать будущее каждого из нас. Мы охотно согласились, хотя не верили, что это возможно. На Рождество мы собрались в квартире Толи, когда его родители были в деревне на даче. Условие было таким: гадать необходимо в полночь, чтобы в помещении горели свечи и стояла полная тишина. Толя уже заранее нарисовал алфавит на ватмане, цифры; подготовил всё, что нужно, и ждал нас. Мы приехали всем скопом, уселись за стол, и Толя потушил свет. Мы переглянулись. Стало как-то неуютно, даже страшно, когда Толя поднял над горящей свечой блюдце и опалил внутреннюю сторону, и она почернела от копоти.