Полночь

– Рукой зажал, рот-то, – тихо ответила Лена, уставившись в одну точку.

– Вот кочерыжка облезлая. Утконос бесхвостый. Да я б ему… я б… я… – Клаву так завёл чужой незнакомый отчим, что она забыла любимый лексикон, любезно подаренный ей родной бабулей-кочегаром. – А потом что?

– Я всё выкрутила так, как будто между нами ничего не было, и Стёпке по пьяни привиделось. А когда живот показался, то мать мне Стёпку-то и припомнила. Оттаскала за волосы, чуть не убила. А я смогла убедить её, мол, это вообще не Стёпкино дитё. Наврала с три короба, чтобы из дома не выгнали. Клава, а куда я пойду? Ни бабушки, ни дедушки. Все померли. Есть тётка в другом регионе, но она с нами не знается. Уехала, и забыла о нас.

– А сколько вас детей? Девки ещё остались?

– Сестра Нюрка да Гришка с Федей.

– Он же, поди, и до Нюрки домогался, – ахнула соседка, приложив ладонь ко рту.

– Не знаю. Я как замуж за Ваську вышла, он быстро все связи обрубил. Даже с подругами общаться запрещает.

Дверь тихонько распахнулась, и в комнату заглянул пьяный муж. Глаза красные, бычьи, рот перекошен.

– Поднимай задницу и домой. Быстро!

Лена послушно встала, держа на руках дочь, и двинулась на выход.

– Шевелись! – гаркнул Вася и со всего размаху треснул жену чуть пониже спины, когда она проходила мимо.

Клава не стала одёргивать опьяневшего соседа, чтобы Лене дома не досталось ещё больше. Она отлично знает таких, как Василий: стоит только заступиться во второй раз, то дома, когда рядом не будет свидетелей, жена огребёт по первое число. Лена надела калоши, прижала к груди спящего ребёнка и вышла на улицу. Следом выперся и Вася.

– Что ты там Клавке о своих бо?тала? – прикурив на крыльце, Вася качнулся и чуть не упал.

Свежий вечерний воздух ударил в голову, и мужик опьянел ещё сильнее.

– Ничего, – Лена несла дочь и шагала, не спеша.

Ей было стыдно за себя, своё бессилие и за Ваську, который умеет привлечь чужое внимание, проходя по улицам деревни пьяным. Любит он веселить народ, выставлять себя дураком, кривляясь перед соседями. Соседи подначивают, а он, знай себе, раззадорится и песни орёт матерные. Никто из старушек и дедов, проживающих на этой улице, не посмеет вслух осудить Ваську, знают его дрянную натуру: кулаками махать да разносить всё, что под руку попадётся.

Лена шла и думала, зачем она родилась, для чего? Чтобы нести свой крест, на роду написанный? Но почему такая нелёгкая судьба уготована только ей? Вон Клавка с Петром живут, и давно. Да, дерутся, Петька тоже выпить не прочь, но у них полная идиллия. Деток нет, может, в этом кроется загадка? А если бы были, так же скандалили, как и Васька? Это вряд ли. Клавка – баба боевая, смелая. Если что, и вдарить сумеет. Петя – тоже не слабак, лезет на рожон и ручищами машет. Отлупцуют друг друга, а потом в койку ложатся. Неужели секрет… в этом? Лена бы тоже так могла, но жуткий запах перегара всю душу выворачивает. Тут не то, что поцеловать, рядом лежать противно. Пробовала, но не получается. Хочется сразу бежать к колодцу, напиться ледяной воды и облить себя ею с головы до ног, чтобы избавиться от въевшейся в волосы вони спиртяги.

– Чего молчишь? – затягиваясь ядовитым папиросным дымом, Вася косился на синяк, который он же и «нарисовал» на миловидном личике жены. – Спрашиваю ещё раз, что ты там Клавке натрепала?

– Она спрашивала, есть ли у меня братья и сёстры, – сквозь слёзы ответила Лена, прикусывая язык, чтобы не расплакаться.

– И что?

– Я сказала, да.

– А зачем ей это знать? Сбежать надумала? – выплюнув изо рта окурок, Вася сжал кулак и засопел, как дикий зверь перед прыжком. – Ну? Говори? Надумала?

– Ничего я не надумала, – Лена открыла калитку и пропустила обозлившегося мужа вперёд.

– А то смотри, я тебя где хочешь найду, – входя во двор, Вася обернулся и сразу заметил деда Панаса, ковыляющего с котомкой через плечо. – Оу! Дед! Постой!

Махнув рукой, оттолкнул жену, закрывающую калитку, и поспешил к пожилому соседу. Лена поняла: сейчас доколупается до него со своими пьяными разговорами, психанёт и опять к Петьке свалит. Дед Панас не любит пьяных разговоров, не уважает пьющих. Сам ни разу в рот не брал и всем в округе советует не заниматься травлей своего организма, потому что жизнь одна и прожить её надо с улыбкой на лице и светлой памятью. Почему он так здраво рассуждает? Да потому, что рос в детском доме и знает цену каждому дню, когда и голод – не тётка, и штаны одни на всю ораву. Дед рассуждает так: хочешь выпить – возьми в руки косу и иди в поле, коси, пока седьмой пот не сойдёт, тогда и пить не захочется. Первая мысль будет – помыться, а потом и в койку потянет. Мышцы-то не железные, им отдых требуется. А поутру, как глаза продерёшь, берись за дрова и коли, пока спину не сможешь разогнуть. Отдохнул, и опять за работу. В деревне работы – непочатый край. Трудись на благо своё и общественности. Человек для того и создан, чтобы пользу приносить, а не заливать зенки и в споры бросаться.

Васька выплыл к деду на качающихся ногах и отдал честь, приложив ребро ладони ко лбу. Панас притормозил, глянул с укором на Иванова, усмехнулся и перебросил котомку на другое плечо.

– Дед, постой, – Ваське не понравилась высокомерность старого соседа.

Догнав старика, он встал перед ним и ещё раз ткнул себя в лоб.

– Ответка-то будет? – нахмурив брови, парень сплюнул за обочину.

– Какая ответка? – дед сделал вид, будто не понял Васю.

– Ты ж вроде как служил, – хмыкнул Вася, сунув руку в карман трико за папиросами. – Иль набрехал?

– Я-то? Служил. А по какой причине тебя этот вопрос волнует?

– Так почему честь не отдаешь? – прикурив, Васька уставился на деда с кривой пьяной ухмылкой.

– Я, Вася, кому попало честь не раздаю, – уверенно ответил тот и тоже вынул из кармана старенького кителя пачку.

– А-а, вон оно ка-ак.

– Да, так, – чиркнул спичкой и поднёс к папиросе. – И перед тобой, хлыщом, стоять по стойке смирно не обязан.

Волна возмущений охватила Ваську. Сжав кулак и разжав его, он моментально схватил деда за грудки.

– Ты о чём мне тут втираешь, дед? – уронив папиросу, парень прижался потным лбом к морщинистому лбу спокойного старика.

Стойкий запах намешанной бодяги ударил в нос Панаса, и тот зажмурился.

– На меня смотри, – зашипел Вася, упираясь лбом в старую кость. – Что, страшно стало?

– А чего мне боятся, Василий Игнатьевич? – Панас открыл глаза. Он говорил ровным голосом, без единого намёка на испуг. – Хочешь бить – бей. Ежели прибьёшь – значит, тому и быть. Я не за себя боюсь, родимый, а за ваших деток.

– Чего-о? Каких ещё деток? На старости лет совсем умом тронулся?

– Может, и тронулся, но об одном волнения закрались. Ежели война, а, Вась, кто за твоих деток оборону держать будет? Ты, что ли?

Пальцы пьяного Васьки разжались. Иванов стоял перед стариком и смотрел в его бесстрашные глаза. В них, в этих двух серых пуговках, покрытых молочной пеленой, не осталось ничего, кроме уверенности в своей правоте. Развернувшись, Васька отправился к Петьке, заливать обиду на Панаса и жаловаться на свою скучную жизнь.

Лена, проводив мужа опечаленным взглядом, ушла в дом и сидела там до ночи, ожидая возвращение Васьки, который приходит от соседа в одно и то же время, на карачках. В 00:00 ч.

Так и в этот день, когда кукушка из настенных часов прокричала двенадцать раз, дверь распахнулась, и Вася переполз через порог, захлёбываясь слюнями. Его руки были покрыты ссадинами, а по виску текла тонкая красная струйка, на носу содрана кожа и не хватало переднего зуба.

Услышав надрывное кряхтение и шлепки по деревянному полу, Лена вышла посмотреть, кто там пришёл. Увидев Васю, стоящего на четырёх точках, всего в крови и расстёгнутой рубахе, на которой не хватало несколько пуговиц, шёпотом задала вопрос: что случилось.

– М-м-м, – Вася не смог вымолвить ни слова, потому как был смертельно пьян.

Лена хотела поднять его, чтобы уложить в постель, но восьмидесятикилограммовая туша не поддавалась слабой, хрупкой девушке. Тогда Лена сходила за подушкой и покрывалом. В это время парень свернулся калачиком у печи и захрапел, выпуская ноздрями клубы прозрачных пузырей. Подложив под его потную голову подушку, Елена накрыла обмякшее тело покрывалом и села за стол, пребывая в смешанных чувствах. Вроде и любит Ваську, жить с ним хочет, но его частые пьянки, оскорбления, беспочвенные подозрения всю душу вымотали. А с другой стороны, даже если собраться и уйти… куда? К кому? Да не нужна никому молодая девушка с ребёнком на руках! Тем более, ребёнок этот не от мужа. Засмеют люди , заклюют, задушат сплетнями. Никто не поверит в честность Ленкину, если уж мать своему «мужу» доверяет, как себе, то кто ж из чужих возьмётся судить отчима? Выставят Лену виноватой, мол, молодая, бессовестная, задом крутила перед парнем и добилась своего, а теперь носится с результатом тайной любви и ищет понимания, облив честного человека помоями. Раньше надо было думать, когда юбку перед мамкиным ухажёром задирала. Сама виновата, вот и расхлёбывай.

Подперев щеку худеньким кулачком, Лена не заметила, как задремала на стуле. Ей снился отчим в бане, мать, орущая диким голосом и размахивающая кулаками, и Вася, предлагающий пожениться и переехать к нему в Горловку.