Рябина на снегу

Бабушка тем временем с удовольствием смаковала ягоды, да так заразительно, что у Оли от зависти слюнки потекли.

Она сама сощипнула с дерева самую крошечную рябининку и осторожно положила в рот. Замороженная ягодка моментально оттаяла, одаривая кислым, приятным вкусом.

– Вкусно!

– Еще бы! Горечь мороз забрал. Гляди, больше не ешь, горло застудишь, а там и до нутра дойдет.

– Куда дойдет?

– В грудину.

– Сюда? – спросила Олюшка, прикладывая руку к животу.

– До кишок, думаю, не дойдет. Чуть выше бери.

Оля всегда отличалась своенравным характером. Упрямая, делала все наперекор, не потому, что хотела навредить или позлить, а чтобы показать свою взрослость и самостоятельность.

Подхватив с упругих веток ядреную морозную кисть, расщелушила по ягодке и принялась жадно всасывать, прищелкивая язычком.

Лопнула очередная оттаявшая рябининка и разбрызгалась ярким соком на губы и щеки девочки.

– Мало тебе конопушек? – рассмеялась бабуля, – еще рисуешь.

Оля обтерла липкие пятна с лица мохнатым рукавом и подставила мордашку поближе к бабушке:

– Сейчас, лучше?

– Пятном – больше, пятном – меньше, все равно – рыжая!

Олечка – странное солнечное создание. Курчавые рыжие волосы в мелкие кольца не поддавались воздействию ни одного частого гребешка. Маленький вздернутый носик, полностью покрытый веснушками, делал личико милым и трогательным. А огромные синие глаза с пушистыми светлыми ресницами, загнутыми вверх, всегда широко распахивались от удивления.

– Солнышко тебя поцеловало, – объясняла бабушка.

И это было истинной правдой. Едва яркие лучи солнца сливались с пышной шевелюрой, вокруг головы девочки создавалось огненное свечение.

Бабушка развернула процессию обратно к дому. Оле в ношу досталось легкое пустое покрывало, а старушка волокла полную корзину ягод, периодически меняя руку и выставляя ношу на снег для передышки.

– Торопись, Олюшка, не отставай! – покрикивала бабушка, оглядываясь назад на внучку, – чего тянешься! Нам еще на автолавку угадать надо, а то без пряников неделю сидеть будем.

Такой убедительный довод заставил девочку махать сильнее ручонками. Выглядела малышка комично. Среди высоченных сугробов, по пояс под снегом, этакая барахтающаяся козявка.

Как только Оля сняла шубенку, сразу оказалась перед суровым взглядом бабушки, грозно нахмурившей брови.

– Ах ты, зараза такая! – всплеснула та руками по бокам, – смерти моей преждевременной хочешь. Портки, почему не одела? Полны валенцы воды!

– Баб, – надув обиженно нижнюю губку, запричитала девочка, – коли было штаны-то надевать? Проснуться-то не успела, а ты: «Вставай, пойдем!»

– По-твоему я виновата? – вконец осерчала бабушка, – Твоя голова, на что или ты мягким местом думать научилась?

Оле было обидно слушать такие слова в свой адрес. Она обидно хлопала длиннющими ресницами боясь расплакаться.

– Чего, Федул, губу надул? – продолжала язвить бабушка, – Заболеешь – родители шкуру с меня сдерут.

– Не буду я болеть.

– Болезнь не просится, с краю заходит, отколь не звали. Распоясать бы кушак, да взгреть по попе докрасна, чтоб наперед науку выучила.

Тут, уж, Оля не стерпела и разревелась в два ручья. Крохотный подбородок мелко дрожал в такт каждому новому всхлипыванию, а огромные бусины-слезинки катились беспрестанно по румяным после прогулки щечкам.

Бабушка не терпела внучкиных слез. Старое выносливое сердце, пережившее много на своем веку, сжималось от взгляда на зареванное детское личико.