Anotherland

– Вам нравится здесь работать, сонбэ[3 - Здесь используется для обозначения наставника, но не в прямом смысле этого слова, а также для более знающего человека в профессии.]? – вполголоса спрашивает новенькая.

– Ну как сказать? Коллектив хороший – это плюс. Директор – умеренный самодур. Сама работа, конечно, вообще не по мне. Терпеть не могу общаться с малознакомыми или вообще незнакомыми людьми, а тут ещё надо навязывать свою продукцию.

– Да? А какая работа вам по душе?

– Вот библиотека была бы в самый раз! Во-первых, тихо, безлюдно, а самое главное, книги – бери не хочу, да и еще и платят за это. А тебе нравится тут?

– Я тоже люблю книги, – с воодушевлением ответила новенькая.

– И я, – вступил в беседу менеджер Хон.

– Давайте обращаться друг к другу по именам, хоть это и не принято здесь. Я самая старшая и разрешаю обращаться по имени, без позиции, фамилии, не прибавляя вежливое окончание -щи. Просто Элли.

– Тогда меня зовите Беном, – улыбнувшись, произнёс менеджер Хон.

– Я – Мисо, – подхватила новенькая.

– Ну вот, теперь стало легче, – просияв, сказала я. – Мисо, как тебе здесь?

– Мне всё чуждо, не только работа. Раньше я жила совсем в другом мире, где всё было более понятно и однообразно. Там есть целый свод правил на каждый день, и самой мне не нужно было заботиться о будущем. Нужно просто делать, что тебе говорят. А здесь человек практически предоставлен самому себе, должен думать и беспокоиться обо всём сам. Слишком много свободы – это пугает даже больше, чем ее отсутствие.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь. На моей родине лет 20 назад тоже всё было по-другому. Но даже не знаю, что страшнее: капитализм, насаждённый по желанию граждан, или тот, что построен на остатках коммунизма? – отвечаю я, пытаясь подобрать нужные слова.

– Я знаю, что такое государственная религия – искажённая копия христианства, где Бога заменили конкретным человеком. В Бога я не верю, но думаю, если Он есть, то карает за подобное. Может, в этом причина несчастий моей страны? – срывающимся голосом произнесла Мисо.

– Всё это очень сложно, – добавил Бен. – История беспощадна, и её невозможно изменить. Я даже не могу сказать, что лучше, помнить о прошлом или навсегда похоронить его. Страдания и боль велики. Надо ещё поискать столько земли, чтобы навсегда похоронить когда-то уже погребённого великана. Не предадим ли мы своих предков, забыв о прошлом? Не навредим ли мы потомкам, напоминая о нём, возбуждая ненависть? Что, если истукана невозможно похоронить навечно, что, если чем дольше он лежит, тем страшнее будет его пробуждение? – с возрастающим накалом в голосе проговорил обычно невозмутимый Бен.

– Мне нелегко вспоминать о прошлом: и о том, что я лично пережила, и о том, что пережили родители, бабушки и дедушки, – сказала Мисо.

– Те, кому прошлое не даёт покоя, должны что-то с этим делать! Ради самих себя. Не для того, чтобы помнить или забыть, а чтобы разобраться и отпустить, – немного резко добавила я.

– Интересно. В прошлом мы все были одним народом, но разделились, и в итоге каждый пережил свою трагедию, – подытожил Бен.

Глава 2

Эшелон медленно тормозил перед очередной безымянной станцией. Люди, кучно столпившиеся у напоминающих узкие окошки щели, наклонились. Алёша упал с нар и сильно ударился головой, его младший брат, Серёжа, так сладко спал, что даже не проснулся. Дверь вагона отворилась, и в щель просунулась голова в форменной шапке. На этот раз Алёша не вздрогнул, так как был занят – растирал ушиб, – остальные же пассажиры притихли, а сутулый мужчина с землистым цветом лица навострил уши.

– Умершие есть? – сонно проговорила голова, принюхиваясь.

– Нет, – хором ответили мужчины, не переставая почёсывать головы. Некоторые из тех, кто стоял у входа, включая отца мальчиков, были готовы спуститься, чтобы добыть кипяток, что-нибудь съестное и опорожнить вёдра. Всё это делалось под бдительным надзором конвоиров.

– Ну хорошо, что нет. Тогда ты и ты, можете идти. Только недолго и без фокусов!

Смотрящий ещё раз оглядел людей и отошёл. Женщины из шести семей, уместившихся в вагон, облегчённо вздохнули. У одной из них, с которой мама Алёши успела подружиться за первые несколько дней, несмотря на холод, выступили капельки пота над верхней губой. Она постаралась незаметно вытереться рукавом, из-под которого выглянула розовая кожа со следами свежих ожогов. Женщина закрыла спиной длинный тюк, лежащий позади неё на нижнем ярусе нар.

Охранники стояли у вагонов, изредка поглядывая на вышедших мужчин.

– В этот раз хотя бы не надо шеренги строить, чтобы местных от переселенцев отделить, – произнёс первый охранник.

– И не говори. Терпеть не могу узловые станции, вечно толпы людей, – пожаловался второй.

С быстро темнеющего неба падали крупные хлопья, медленно ложась на крыши товарных вагонов и сглаживая их убогость. Самые молодые пассажиры с любопытством разглядывали снег. Печка почти потухла, и холод становился нестерпимым, так что матери засмотревшихся на снегопад мальчишек безуспешно пытались заставить их раздеться по пояс, чтобы вытряхнуть надоедливых вшей. Матери же девочек вычесывали их чёрные густые волосы специальными гребешками. У особо зажиточных на гребешках красовалась перламутровая инкрустация.

Первыми не выдерживали нечеловеческих условий малолетние дети и старики. Во время остановок их тела принимали сопровождающие и оставляли вдоль путей. Если времени было немного больше, то мужчин заставляли копать неглубокие могилы. Бывало, что поезд не останавливался вовсе, тогда трупы просто выкидывали из поезда на ходу. После одного из таких случаев у девятилетнего Алёши, подбежавшего к открытым дверям, навсегда запечатлелась в памяти картина железнодорожной насыпи, усеянной босыми и раздетыми «манекенами». Трупный запах, казалось, въелся во внутренность вагона, в одежду и кожу пассажиров, отказываясь выветриваться, несмотря на холод и сквозняк.

Перед посадкой у всех отобрали паспорта и метрики и передали их коменданту. Бездокументным же, о которых не было известно, как они оказались в регионе, предложили вернуться на родину предков. В начале пути поезд следовал без пункта назначения по железной дороге длиною в восемь тысяч километров. На перегоне между станциями произошла авария. От резкого толчка пассажиры свалились на пол, а после мощнейшего треска и скрежета произошёл второй толчок, тормоза завизжали, и наконец состав остановился. Выходить из уцелевших вагонов людям не разрешили. Спешно отцепили перевернувшийся состав, похоронили 21 погибшего, как могли подлатали полусотню пострадавших. Чудом удалось избежать пожара: он принёс бы ещё больше жертв, а главное, задержал бы другие 123 эшелона.

Дело спорилось и в руках расследователей происшествия. Комиссар госбезопасности через три дня установил причину аварии. Машинист и кондуктор поезда признались в заговоре и шпионаже в пользу Японии. Интересно, что через год сам расследователь бежал и сдался в плен той же стране. Работая на когда-то вражескую разведку, он рассказал не только о дислокации войск в регионе, кодах для военных сообщений и шифрах радиосвязи, но и о терроре и репрессиях в своей стране. Будучи их активным участником, перебежчик поведал о методах, использовавшихся центральным органом управления по обеспечению государственной безопасности. Его рассказы не нуждались в преувеличениях. После того как новообретённое отечество проиграло войну, отложенный расстрел всё же настиг бывшего комиссара.

***

– Сами скажете или мне намекнуть? – сипло произнёс сутулый, обращаясь к новой подруге мамы. – Это же опасно для всех нас.

У женщины затряслись губы, она силилась что-то сказать, но не могла.

– Нечего угрожать! Вы не комендант поезда, – пришла на помощь мама. Подсев к женщине, она обняла её, и они тихо заплакали. Мужчины молча укладывались на нары, а женщины сильнее прижали к себе спящих детей.

На следующее утро тюк с тельцем трёхлетнего малыша, в самом начале путешествия опрокинувшего на себя котелок с кипятком, передали конвоиру с просьбой о захоронении. Охранник только оскалился и пригрозил жестоко наказать, если подобное повторится.

– Нам ещё слишком долго ехать, вы бы всё равно не смогли скрывать смерть, – сказал конвоир под звуки плача матери, потерявшей не только сына, но и всякую надежду похоронить единственное дитя по-человечески.

Какое-то время назад бедолагам довелось плавать и на корабле. Вот уж когда становится известно всё о слабости человека: даже те, кто твердо стоял на земле, в условиях качки не всегда могли сдержать рвотные позывы. В этом случае голод почитался за меньшее зло. Морская болезнь не щадила никого, косила кого вздумается независимо от возраста, пола и образования.

В последнее время почти на каждой станции охранники заглядывали в вагоны, выкрикивая имена всех бывших военных, партработников и интеллигентов. Получивших чёрную метку уводили под молчаливыми взглядами других пассажиров.

В пути люди со многим свыклись. Удивительно, как быстро ропот сменился на простое желание добраться до места назначения, о котором они, конечно, не знали. Неизвестность, страшившая их, уже касалась не географического местоположения, но того, сколько ещё времени они проведут в пути. Сердца устали страдать и сострадать. Мужчины иногда садились в угол вагона и тихо переговаривались на родном языке:

– Дядюшка, как вы думаете, куда нас везут? – спрашивал самый молодой, который уже успел взять себе русское имя – Николай.

– Нам не следует задавать вопросы, – понижая голос, произнес мужчина с седой бородой.

– Мы ведь знать не знали, что нас повезут так далеко. Говорили брать продуктов на три-пять дней. Моя бабушка незадолго до отъезда зарыла где-то на участке семейные ценности и деньги, да так и померла, не рассказав, где спрятала клад. И все три дня, что дали на сборы, мы искали его, позабыв обо всём остальном. Собраться толком не успели. Родителям больше всего жалко урожай – пропал впустую. Мы трудились над ним целый год. Что будет с ним теперь, с домами и скотом? Неужели всё зря? – не унимался Коля, чем привлёк внимание мужчины с землистым цветом лица, державшегося подальше от всех.

– Сейчас уже нет смысла заботиться о таких вещах. Мы так же, как и наши предки, через многое прошли. Первое поколение на новой земле смогло начать новую жизнь и провело здесь почти сорок лет в прошлом веке, ровно столько мы прожили в нынешнем. Деды и отцы бежали от голода и бедности, врождённой или приобретённой. Одни бежали от наводнений, другие пострадали от «неудачного рождения» – когда старшему сыну переходит по наследству всё имущество родителей, а остальные дети остаются ни с чем. Кто-то покинул родину из-за гнёта захватчиков или чтобы бороться с ними извне. Какими только путями ни шли наши отцы и деды с семьями в эту землю обетованную: кто-то шёл по суше, перейдя границу у устья реки или по заставе соседнего государства в обход постов; другие приплывали по морю на шаландах. Вон тот мальчуган, мой сосед. – Старший из собеседников указал на Алёшку – тот играл с деревянной фигуркой, слегка напоминающей машинку. – А тот угрюмый и молчаливый мужчина на нарах – его отец. По-русски его зовут Антон. Так вот, отец Антона ходил на заработки через границу с напарником. Однажды, возвращаясь домой с вырученными деньгами, напарник, позарившись и на чужую долю, убил его. Сын отправился в лес, чтобы отомстить за отца. Он долго бродил по тайге с ружьем и убивал всех, кто встречался ему на пути. Через какое-то время границу закрыли, и Антон оказался на противоположной стороне, так и не вернувшись домой. Поколению наших родителей было совсем непросто. Пришлось от многого отказаться: принять новую веру, манеру одеваться, обрезать косу и привыкнуть к новым именам. Но мы все же выстояли, построили школы, техникумы, институты, чтобы обучить детей родному языку. Мы не сдавались даже перед лицом страха и неизвестности. Кроме того нас учили, что ропот никогда не приносил пользы. Сейчас нужно готовиться к следующему году, к посевной – хорошо, что самые благоразумные захватили с собой немного пшена, овса и гороха на семена. Мы должны думать о том, чтобы строить новые дома, если останемся живы. Вот всё, что от нас требуется, – выжить, несмотря ни на что. Вы же знаете, у нас принято говорить: «Наш народ всегда ожидает катастрофы, поэтому мы всё ещё живы».

Договорив, старший бросил взгляд на землеликого, стоявшего в углу.

– Мне кажется, раньше наш народ был более смелым. Я слышал, что захватчики как могли пытались остановить переселение. Тех, кто хотел бежать с родины, пытали и казнили. Но они всё равно покидали страну, кто в одиночку, кто группами. Мой отец и его братья сначала перешли границу незаконно и считались «белыми лебедями». Со временем они обжились и влились. Потом они сражались наравне с другими за равенство, за свободу. В их отряде было целых тридцать тысяч человек – выходцев из нашего народа. Они думали, что это поможет освободить их родину от оккупантов. А что с ними стало? От них просто избавились. Высшие чины расстреляли, остальных отправили в лагеря. Моего старшего брата, как и многих других студентов, срочно вызвали из столицы, где они обучались на учителей, инженеров и докторов. Сейчас они все в этом поезде. Почему у нас тогда не открылись глаза? Почему мы не поняли, куда всё шло? И как после всего вы можете продолжать оставаться на их стороне и позволять увозить нас, словно скот, неизвестно куда?

– Я на своей стороне, – цыкнул третий собеседник на молодого. – Даже если бы глаза открылись, то ничего нельзя было сделать. Старики и дети не могут подняться с оружием, даже те, у кого есть опыт партизанской борьбы.

– В этом мире, как бы человек ни старался, невозможно достичь равенства и свободы. Истинная свобода возможна только в Господе, – почти шёпотом возразил четвёртый.

– Истинная свобода, говоришь? Не за неё ли ваш пастор загремел, да так и сгнил в лагере? Нет, такая свобода мне не нужна. Я ещё хочу пожить. Старик же сказал, что для нас сейчас главное – это выжить, чего бы это нам ни стоило, – сказал третий.

– Пастор пострадал за верность Господу, за то, что почитал наивысшим приоритетом Его, а не людскую власть. А подстраивание под меняющиеся правила новых господ не приносит добра. Вот вы, дядюшка, говорили о наших родителях. Вспомните, что сначала власть была рада нам, ведь с нами сей безлюдный и необработанный край стал заселён, обжит и благоустроен. Когда местные не хотели ехать сюда, наших родителей встретили с распростёртыми объятиями, выделили наделы, льготы. Но потом ветер переменился, и власти начали всячески сдерживать приток переселенцев. Правители приходят и уходят, принимают одни законы, затем их отменяют и возвращают первые, а Бог – Предвечный и Неизменный. Нельзя служить двум господам сразу: или одного будешь ненавидеть, а второго любить; или одному усердствовать, а о другом нерадеть.

Позднее на станции одного из крупных городов назначение у поезда всё же появилось, но менялось несколько раз. Вторую половину дороги эшелон следовал по «стальному пути», возведённому семь лет назад, когда на смычке в местечке под названием Зеркальный ручей машинист – в прошлом пастух – провёл первый рабочий состав по всей магистрали. Паровоз через 30 лет будет установлен на почётную стоянку, а ещё через два десятка лет и вовсе продан в соседнюю страну на металлолом.