Розовая пантера

Впрочем, он заранее с тоской предчувствовал, что в этот проклятый вечер ему едва ли удастся сосредоточиться даже на пейзажах, потому что в принципе они и были источниками его тоски, эти не нарисованные пейзажи. Предчувствия его оправдались, но оправдались каким-то странным образом. Он даже сначала не понял, в чем дело, откуда взялось это непонятное ощущение и почему оно крепло с каждой минутой: как будто в комнате присутствовал и наблюдал за ним кто-то посторонний. В комнате Алексей был один, он это точно знал, потому что мама смотрела за стеной телевизор, а в квартире, кроме них двоих, никого не было. Он все-таки открыл глаза, мысленно посмеявшись над самим собой, никого не увидел, конечно, снова закрыл глаза и тут же вскочил с кровати, внезапно догадавшись… Схватил со стола газету с кроссвордом – ну конечно, вот в чем дело.

– Не понимаю… Ты-то каким образом здесь оказалась? Чего тебе здесь надо и кто тебя сюда звал? Не понимаю…

Ответа, конечно, не последовало, но Алексей и не рассчитывал его услышать. Он пристально вглядывался в знакомые черты, отмечая про себя, что достаточно точно обрисовал и линию подбородка, и губы, и круглые глаза, которые казались живыми, а если добавить в них чуточку цвета, они бы точно заискрились… Шапка растрепанных волос и челка, которую она, видимо, только что убрала со лба только ей присущим движением пальцев…

«Ну надо же, – подумал он, – это ведь я сам сотворил. Пока с Людочкой беседовал про доллары и про погоду. Взял и нарисовал. Ох уж эти ручки шаловливые мои – творят, что им вздумается! Ведь и в мыслях не было никакого портрета…»

Он опустил газету на стол, какое-то время еще смотрел на портрет, изучая каждую линию, каждую деталь. Потом рассеянно обвел глазами комнату, шагнул к книжному шкафу.

– Четвертый… Да, кажется, это был четвертый том, где-то в начале…

Перелистав несколько страниц, он достаточно быстро нашел то, что искал.

«…дочка директора, Эммочка, в сияющем клетчатом платье и клетчатых носках – дитя, но с мраморными икрами маленьких танцовщиц, – играла в мяч, мяч равномерно стукался об стену. Она обернулась, четвертым и пятым пальцем смазывая прочь со щеки белокурую прядь, и проводила глазами коротенькое шествие…»

Бесшумно открылась дверь.

– Алеша?

Он опустил раскрытую книгу на грудь.

– Что читаешь?

– «Приглашение на казнь».

– Ну читай, читай. – Анна Сергеевна любила Набокова. – Ты Людочке-то позвонил?

– Позвонил.

– «Приглашение на казнь» ты уже читал вроде… Дай-ка я тебе шторы задвину. – Она прошла в комнату, остановилась возле окна. – Перечитать, значит, решил?

– Да, вспомнить кое-что…

– Ну читай, читай, – снова повторила она, постояла немного и, собравшись выйти из комнаты, заметила вдруг портрет на полях газеты, взяла в руки, поднесла к близоруким глазам. – А это кто?

Алексей молчал некоторое время, думая о том, что он сам, если разобраться, понятия не имеет, кто это. Кто она такая, откуда взялась – да и есть ли на самом деле?

– Это я так… Иллюстрациями баловался. Это Эммочка, помнишь, дочка директора тюрьмы…

– Эммочка? – Анна Сергеевна продолжала пристально вглядываться в абрис.

– Похоже?

– Не знаю, – задумчиво ответила мать. – Та вроде совсем маленькая была, девочка. А эта скорее на Лолиту похожа. Ладно, Алешка, спокойной ночи. Что-то у меня голова разболелась, пойду, лягу.

– Спокойной ночи, мама. Значит, говоришь, больше на Лолиту похожа?

– Ну да.

Анна Сергеевна закрыла дверь. Алексей некоторое время прислушивался к ее шагам, потом услышал, как щелкнул в родительской спальне выключатель.

– Вот и поди-ка разберись, на кого ты похожа. – Он снова поднялся, искоса глянул на портрет. Закрыл книгу, поставил ее на полку и принялся стелить постель.

Предстоящий день обещал быть таким же серым и скучным, как и предыдущий. Правда, погода немного наладилась: небо не было голубым, но и не свинцовым, ветер – теплым, и, казалось, пары солнечных лучей хватило бы для того, чтобы получить все основания причислить этот день к погожим. В окне на фоне безрадостно-серого неба покачивались из стороны в сторону абсолютно голые и серые ветки деревьев, как гигантские высохшие веники, торчащие из оконной рамы, как будто из нее, а не из земли произрастали эти угрюмые чудища.

Алексей стоял возле входа в вестибюль, равнодушно взирая на родителей первоклассников, которых он по идее был обязан не пускать в здание школы. Но родителей, он это знал, ничем не остановишь, и если он сейчас остановит хоть одного, то образуется такая пробка, что вовеки не рассосется. Поэтому Алексей смотрел на свои утренние обязанности сквозь пальцы, лишь для виду через определенные промежутки времени достаточно вяло повторяя:

– Родителям в здание школы нельзя. Оставляйте детей в вестибюле, – и вздыхал, задумываясь о тщетности своих усилий и суетности бытия.

Прозвенел звонок, толпа стала редеть – теперь она в основном состояла из старшеклассников, которые, несмотря на свое очевидное опоздание, не выказывали никаких признаков беспокойства, потихоньку шнуровали кроссовки, девчонки непременно пялились в небольшое зеркало возле гардероба, придирчиво оглядывали себя, поправляли прически, – Алексей с интересом человека из другого мира наблюдал за их движениями, искренне не замечая разницы между прической до всех этих манипуляций и после. Но разница эта, по-видимому, была, потому что девчонки от зеркала отходили вполне удовлетворенные и довольные собой. Спустя пять – десять минут последние опоздавшие потихоньку поднялись наверх, и Алексей снова остался в вестибюле один.

От этой работы на самом деле можно было сойти с ума. Целый день напролет сидеть и глазеть по сторонам, не оставил ли кто-нибудь в вестибюле сумки или пакета, в котором может оказаться несколько килограммов тротила, выискивать среди проходящих лиц подозрительных, проверять пропуска у преподавателей. Быть готовым ко всему… Непонятно к чему. Утром, по дороге в школу, Алексей купил в киоске газету с объявлениями о работе, твердо решив подыскать для себя что-нибудь более… «Что-нибудь более… более приемлемое, – сознание наконец выдало подходящий по смыслу вариант, – в конце концов, мало ли возможностей приложения силы для настоящего мужчины у нас в стране…»

Он разложил газету на столе, оглядевшись по сторонам, – читать на рабочем месте вообще-то было запрещено, но, кроме лиц из администрации, иных свидетелей нарушения порядка не было, а если таковые и появятся, то он, пожалуй, успеет заблаговременно запихнуть газету в ящик.

Первые страницы пестрели объявлениями о поисках работы. Затем пошли предложения – Алексей старался вчитываться внимательно, но чем больше он читал, тем более им овладевала тоска. Наконец, не выдержав, он отложил газету в сторону, снова припомнив любимое выражение начальника погранотряда: «Те же яйца, только в профиль». Грубовато, но очень метко сказано. Что ж, придется, пожалуй, заняться своей непосредственной работой. Благо, на этот раз лестница была совершенно пуста, можно было пялиться на нее сколько душе угодно, чем Алексей и занялся. Он смотрел на лестницу, а мысли блуждали, перескакивая по воображаемым ступенькам – вверх и вниз бесцельно.

«Может, заболела. А может, просто прогуливает. Ну не может же быть такого, чтобы я ее проглядел. Ведь только этим и занимался, что искал ее взглядом в толпе. Неужели пропустил?»

Словно прочитав его мысли, она внезапно распахнула дверь и появилась в вестибюле. Еще более лохматая, чем накануне, если такое вообще было возможно. С заспанными, припухшими ото сна глазами.

«Сто процентов, даже не умывалась», – подумал Алексей, продолжая с заметным интересом наблюдать за ее действиями.

Она вытащила из сумки кроссовки, бросила на пол, сняла ботинок, постояла на одной ноге, сверкнув розовой пяткой, обтянутой прозрачным капроновым носком, наклонилась, зашнуровала, обернулась к нему:

– Привет.

Она так и стояла, вполоборота, на одной ноге – ботинок, на другой – кроссовка, второй ботинок в руке. Потом опустила ботинок в пакет и зачем-то пригладила волосы.

– Привет, – ответил он, чувствуя легкое оцепенение от созерцания всего этого невероятного беспорядка. Невозможно было себе представить, чтобы в реальной жизни девчонка, неумытая и непричесанная, с опухшими глазами и непонятно во что обутая, могла казаться настолько обворожительной.

– Вот, опять проспала.

– Это я уже понял.

Она наконец закончила переобуваться, перекинула уже знакомым движением сумку через плечо, бросила короткий взгляд в зеркало, поправила кофточку, даже не подумав о прическе, и вихрем пронеслась мимо него.

– Ты куда? – бросил он ей вслед.

– На немецкий! – донеслось уже сверху, и она снова скрылась из поля видимости.

«Наверное, она очень любит этот свой немецкий, если так старательно его посещает», – подумал он почему-то с легкой обидой. А ощутив эту обиду, разозлился на самого себя – ну в самом деле, неужели он думал, что она теперь все время у него на столе сидеть будет? Чтобы ему не так скучно было? И собственно, чем плох немецкий? И что с того, что вчера он нарисовал ее портрет? Она ведь его об этом не просила, в конце концов.

«Слишком много вопросов». Вздохнув, он пододвинул газету и принялся настойчиво изучать объявления. Минут через десять, перевернув третью по счету страницу, он наконец понял, что предыдущая целиком и полностью была посвящена вакансиям официанток, барменш и крупье в казино. Захотелось позвонить Андрюхе, старому приятелю, который всегда готов был поддержать, когда речь шла о выпивке, да и вообще поддержать любое «мужское» начинание. Который так же, как и Алексей, бредил живописью и рисовал немного странные картины. Так сильно захотелось ему позвонить, но эта чертова работа требовала неотлучного торчания в вестибюле, а поскольку телефона там не имелось, оставалось ждать до конца смены. А до этого конца было еще черт знает сколько времени, потому что смена началась всего лишь час назад. Придется ждать до вечера… И тут он вспомнил, что вечером они с Людмилой идут в театр, и от этой мысли ему и вовсе захотелось прямо-таки раствориться в воздухе и исчезнуть из этого мира, в котором категорически нет никаких радостей.

После пятого урока он увидел ее снова – она прошла в толпе одноклассников, мелькнула ее белая грива. Они шли и громко смеялись, как и полагалось смеяться подросткам. Алексей проводил эту толпу взглядом, утешая себя мыслью о том, что до конца смены остается всего лишь два с небольшим часа. Потом будет театр с Людочкой, но об этом можно пока не думать, в конце концов, еще три часа тягомотины, три часа для него – это совсем не срок, он закаленный в борьбе со временем боец. А потом – два выходных, и ради этого, наверное, стоит жить. Стоит даже напиться, подумал он, вспомнив о том, что собирался после работы позвонить Андрею, и тут же подумал, затосковав, что напиться перед посещением театра было бы настоящим свинством и неуважением в искусству.

После работы он заехал в охранное агентство, получив причитающийся ему в этом месяце аванс, от чего настроение явно поднялось. Даже мысль о посещении театра стала казаться не настолько кошмарной – ну и что с того, что ему придется идти туда в малоприятной компании, по крайней мере насладится великолепной игрой актеров, отдохнет душой, забудет суетность окружающего мира, наполнится энергией…