Триумфатор

Местные переплывают ее на долбленых лодках, плотах, или просто оседлав бревна. Многие тонут. Но их это не останавливает. Беспечный народ! Бывает, и просто надувают мехи из шкур диких свиней, держатся за них одной рукой, а другой гребут. Теперь придется проделать нечто подобное и его когортам. Утонул – плохой солдат, в легионе служить не годишься!

Сердце у проконсула привычно болело и тянуло к земле. Иногда он удивлялся, как лошадь носит его с таким тяжелым сердцем? Почему не падает?

Что он за человек? Боится в Болотных Землях отморозить ноги, а сам убил женщину и даже не жалеет об этом. Нет, изобразить жалость сможет, но чувство не проникнет в него глубоко – ему самому все равно. Именно поэтому болит сердце, именно поэтому такое тяжелое – пустота тянет.

Последняя мысль молнией прорезала сознание, а через пару толчков крови последовал и удар грома – новое видение. От него Авл чуть не выпал из седла. Ему почудилось, будто он сидит в укромном логове хозяина леса, напротив рогатого Цернунна и ведет с ним едва ли не дружескую беседу. Роковой камень лежит между ними, а Карра хлопочет, накрывая на него, как на стол. Причем на валуне лежит ее собственная кожа, но она как-то не сердится, справляется.

Хозяин леса радушно поводит рогами, вместо человеческой головы у него оленья морда, только ни у одного оленя Мартелл не видел такого плотоядного выражения. Цернунн облизывается, его язык длинный и красный, способный дотянуться до земли. Говорит протяжно, не человеческим горлом, а так, что сказанное становится внятным, только отдаваясь в голове уже законченными мыслями.

«Твои солдаты не перейдут Секвену, очень широка, и ты сам это знаешь».

Проконсул подумал про наплавные мосты.

«Водовороты», – возразил хозяин леса.

К Цернунну наклонилась Карра и что-то зашептала в оттопыренное оленье ухо. «И этому советует!» – с досадой подумал Авл.

«Она говорит, что надо принести дары богине Секвене».

«Опять потребуют жертву, людей не напасешься! – возмутился Мартелл. – Прожорливые у дикарей боги!»

«Нет, моя сестра не кровожадна, – покачал ветвистыми рогами Цернунн. – Ей довольно оружия. Ведь вы собрали мечи на поле боя?»

О да! Будет проконсул оставлять на земле оружие побежденных! Опыт учит. Они же потом вернутся и подберут свои вертелы, чтобы тыкать ими в спину его легионерам. Поэтому целые телеги были нагружены мечами, бронзовыми шлемами, нагрудниками, брошенными при отступлении – бегать надо налегке. Но зачем нести все это реке?

«Вы пойдете к ее истоку, – не допуская возражений, заявил Цернунн. – Там у берега опустите на дно оружие погибших. Так вы передадите богине их души, и они пойдут служить ей».

«А где они сейчас?» – задался вопросом проконсул.

«У Огмиса, нашего третьего брата. Он родился стариком и командует теми, кто в нашем мире уже ничего не стоит».

Мартелл пожал плечами: одному дикарскому духу, другому – какая разница? Зачем ей павшие в бою? Авл даже не успел задать вопрос, но уже получил ответ:

«Секвена лечит болезни. Тысячи людей приходят к ее источнику. Никогда не думал, куда деваются хвори? Ведь в мире ничего не пропадает бесследно. Души посвященных Секвене воинов высасывают болезни из страждущих и удерживают в себе, пока не настанет время выпустить мор на землю. Только для этого они и годятся. Ты не знал?»

Нет, не знал. Лучше бы души павших спускались в аид, или что тут у них предусмотрено?

«У Огмиса они бездельничают, – сообщил Цернунн. – А мертвые не должны успокаиваться. Ни на минуту».

Забавно. Авл всегда мечтал после смерти отдохнуть. Но ведь речь не о нем.

Тут проконсул осознал, что речь ведется не только не о нем, но и не с ним самим. Цернунн обращался к лару внутри Мартелла, отвечал на его вопросы, договаривался, пояснял… Вел себя как любезный хозяин только потому, что видел в нем собрата. А сам Авл – лишь мешок с костями, плоть, натянутая на чужого подселенца.

«А моя-то душа где? – ужаснулся проконсул. – Я сам ничего не стою?»

Нет, сам он, без сомнения, стоил недешево. Ведь его люди – где бы и с кем бы он ни служил – ценили именно его надежность, справедливость, тепло. Да, ему не раз говорили, что от него тепло. Лар принес с собой боль и страх, к которым привыкаешь, но которые нельзя полюбить. Только вспышки ярости от подавленного гнева разрушали душу. А Мартеллу на его постах приходилось многое в себе давить. По молодости чаще перекашивало от гнева, чем теперь – он был горяч. Сейчас настала пора общего охлаждения. Но, как этими уродливыми вспышками, так и попытками их сдерживать, он калечил душу – расшатывал, как гвоздь в гнезде. Не этого ли добивался лар?

Взамен на позволение жить внутри него, мучитель предлагал многое – звериное чутье, интуицию, умение видеть людей насквозь, угадывать, чего на самом деле они хотят, знать наперед их шаги, причем еще до того, как собеседники сами о них догадаются.

Нет, лар был нужен. Авл не хотел с ним прощаться. Несмотря на боль, удерживал в себе, ибо дух демонстрировал полезность. Кто кем владел? Это было все равно что держать волка за уши – в любую минуту вырвется и сожрет хозяина. Но и без лара в его деле никак. Подставят. Растопчут.

Что, собственно, и произошло. Почему дух не появлялся в последнее время? Проконсулу казалось, что жизнь стала безмятежной, он замедлился, расслабился и вот – гром среди ясного неба. Так почему этот лежебока спал? Почему не подсказывал хозяину правильных действий? Обиделся. Надулся. Замолчал.

Когда? Как?

От догадки проконсул даже дернул поводья лошади. Конь встал в свечку, но командующий привычно привел животное к повиновению. У него еще крепкая рука. Напрасно Валерий Друз всполошился. Решил, видно, что лошадь проконсула наступила на острый камень. Хотел поймать за поводья. Авл сам. На такое он еще способен!

С благодарностью кивнул другу и снова впал в оцепенение. Ушел в себя.

Нетрудно понять, что задело лара. Хозяин слишком близко подошел к жителям катакомб, к тем, кто исповедовал Невидимого Бога. Эти оборванцы пришли в Вечный Город из пустынь Иордалиды, с берегов бездыханного соленого озера, и вели рассказ о бескровных жертвах: ибо все жертвы бессмысленны, раз божество, сотворившее мир, само принесло Себя в жертву, чтобы люди освободились от вечно возвращающегося им воздаяния. Только покайтесь, признайте вину, скажите, что согрешили.

Через гордость. Через стыд. Трудно. Почти невозможно. Для Авла, во всяком случае. И про лара говорить? Что он столько лет кормил в себе зверя и пользовался им? Говорить, на какие мерзости тот его подбивал? Ронять себя?

Как они вообще ведут свою проповедь? Ведь нищие, живут по подвалам, спят на одних скамьях с уличными девками, бродягами и землекопами. Но, о чудо! Куда бы ни пришли, у них – сирых и убогих – оказывается множество высокопоставленных покровителей вроде него, которые сами бы никогда не решились примкнуть к поклонникам Невидимого, однако душа болит, значит, полна сочувствия к этой детской, наивной проповеди.

У проконсула просто мед потек по ранам. Стала отваливаться короста. И лар взбесился. Замолчал. «Поживи-ка без меня. Я твое божество. Я тебя сто раз вытягивал из бед. Не изменяй мне».

Вот, оказывается, в чем дело! Авл давно подозревал жителей катакомб. Подгадили! Испортили все. А он-то их жалел! Огнем надо было выжечь всю эту дрянь из подземелий! Чтобы вперед неповадно было!

Его ли это мысли? Или то, что внушает лар? Как теперь разделить, если всю жизнь прожил с таким подселенцем? Можно ли самого себя выпутать из смертельных объятий? Через сито, что ли, душу просеивать? Это, свое, – так-сяк. Это, змеиное, – однозначно злое.

?

Проконсул и сам не заметил, как дошли до берегов Секвены. Лазутчики из литенов, ребята Дождя, доложили, что путь свободен. Только после них на прибрежные луга четкими порядками выступило остальное войско, намереваясь строить лагерь, ибо наводить мосты – дело времени. Авл приказал коннице пустить лошадей пастись, а всадникам, какими бы белоручками те ни были, помочь пехоте. Работы в ближайшие дни будет много.

Друз и молодые легаты распоряжались очень умело. Ему, как командующему, вообще оставалось только отдавать общие приказы. Мартелл вспомнил, что в молодости у него плохо получалось отделять другим часть своих полномочий – все норовил сделать сам. Пока отец Папеи, его добрый гений, не сказал однажды, что вечно бегая по постам или проверяя доставку продовольствия, Авл роняет себя как начальника. Проверять надо тех, кому сначала доверил за чем-то проследить, за что-то ответить. Причем негласно. Незаметно. Потому что чужому глазу никто не рад: всегда найдутся недочеты. А ругать ближних людей следует наедине, никого не теша своим недовольством. Из твоего раздражения сделают выводы, а подчиненные не должны знать, что у командира на уме.

«Говори как можно меньше, – внушал тесть. – Не маши руками. Жесты оставь при себе». Легко сказать, когда у Авла такой яростный, такой прямой характер! «Учись». Он научился, и теперь, отмечая недочеты в построении лагеря и в размещении войск, не торопился ругать ни префектов, ни легатов. У них ведь были свои резоны сделать так, а не иначе. На докладе выслушает, и отдаст приказ переменить, если надо.

Лагерь встал. Вкопались в землю. Для командующего разбили новую палатку. А он, помахивая длинным алым плащом, прошел к ней по дощатым мостовым – единственному, что приказал сделать, – вдруг дождь, в грязи потонем.

Валерий Друз доложил, что лазутчики видели за лесистым взгорьем, как по дороге к берегу Секвены тянутся бесконечные вереницы паломников. Все они идут в святилище богини, которое расположено в излучине реки. Там есть деревянный храм, больше похожий на амбар. Из него жрецы каждый день выводят лодку со статуей богини-утешительницы и возят ее по реке, благословляя воду.

Вскоре показалась и сама ладья – длинная, с лебединой головой на носу, от которой к бортам спускались гирлянды цветов. Со стороны выглядело, будто лебедя взнуздали.

Авл распорядился задержать ладью. Местные не осмелятся напасть, будут знать, что и жрецы, и их деревянный кумир у врагов. Чужаки смогут в любую минуту сжечь колоду с подобием человеческого лица – она для них не имеет цены.

Как Мартелл и ожидал, жрецы даже не попытались сопротивляться. Под конвоем легионеров, направленных на перехват в двух лодках, они причалили свою долбленку к берегу и жались к деревянному кумиру, будто охраняя его.

Проконсул вышел посмотреть на Секвену, вернее на ее неумелое, плохо обтесанное изображение, которое приводило дикарей в такой восторг. У богини была костяная голова, совершенно черная от времени. Ниже шло воображаемое тело из колоды, укутанное красной тканью, увешенное множеством ожерелий и блях – приношениями богатых, но бесплодных женщин, моливших о потомстве.

Сколотая бронзовыми фибулами пелена обвивала бочкообразное туловище, не скрывая отвратительных подробностей – обвислая до пояса грудь, вывороченный пупок на громадном беременном животе, слоновий зад. Так могла выглядеть немолодая, много раз рожавшая баба. Авл глянул ей в костяное лицо и испытал мгновенное, ничем не объяснимое желание. Взмок от макушки до самых пят.

«Я болен, – сказал себе проконсул. – Рехнулся». Не могло же его тянуть к деревяшке! Однако тянуло. Он еле выдержал, чтобы не накинуться на колоду и не поискать в ней отверстия. Черная, скручивающая душу в жгут, похоть охватила его. Авл протянул руку и рванул красную ткань, обнажив темное дерево с едва наведенными долотом подробностями. Чего тут желать? Тем не менее, его трясло.

Жрецы переглянулись между собой, довольные тем впечатлением, которое кумир произвел на вражеского командующего. Они стали одевать свое божество, закрывая его бесформенное деревянное тело.

Авл не мог бы сказать, что с ним, пока не осознал: к Секвене потянуло не его, а лара. Одна тварь желала другую. Вот и все.