Дари

Моя немецкая родня была лютеранской веры, а русская – православной. Поэтому в нашей семье всегда праздновалось два Рождества и две Пасхи. Наш детский мир был счастлив от обилия праздников и подарков. Запомнился сказочно красивый рождественский адвент – календарь, который моя тётя делала своим детям из спичечных коробков на картонке и украшала новогодними картинками, а в каждый коробок клала сладости. В праздник Святого Николаса мы выставляли за порог свои детские сапожки и утром, радостные, обнаруживали в них конфеты. А как можно забыть бабушкин вкусный пирог? За четыре недели до Рождества в доме бабушки выставлялся венок со свечами, и в каждую предрождественскую неделю в ожидании праздника зажигали одну свечу. На православную Пасху мы с мамой пекли кулич и красили яйца.

Так случилось, что у моей немецкой бабушки в Таджикистане рос вишнёвый сад, а у русской бабушки в Узбекистане – яблоневый. Запомнилось, как осенью к бабушке Марусе съезжалась вся родня на сбор яблок: собирали, перемалывали, варили джемы и варенье. Мой русский дедушка был знатным печником и соорудил в доме необычную печь, в которой бабушка выпекала наивкуснейшие пироги. Дрова закладывались в печь со стороны кухни, а духовка открывалась в комнате. Запах от выпечки стоял по всей спальне, будил нас по утрам и выталкивал из постелей, зазывая завтракать.

Мой отец был членом коммунистической партии, убеждённым атеистом и был против всякой религии. Во время Великой Отечественной войны в СССР изменилось отношение к религии, стали открываться храмы, но крещение по-прежнему не приветствовалось и не одобрялось в обществе. Мне уже исполнилось десять лет, когда я с бабушкой Марусей приехала в Россию погостить на её родину. Родной брат бабушки был священником. Как-то утром меня повели в православный храм на службу. Службу я отстояла и сказала бабушке, что хочу креститься.

– А что надо, чтобы принять крещение? – спросила я бабушку.

– Надо, внученька, выучить хотя бы молитвы к Пресвятой Богородице и «Отче наш».

И вот настал день крещения. Крёстных мне выбрали заочных, а я так прониклась силой молитвы, что в момент крещения подошла к батюшке и по-детски искренне попросила: «Пусть моими крёстными будут Пресвятая Богородица и Иисус Христос». Так я стала православной.

Отец ушёл в мир иной рано, и, когда пришло время получать паспорт, моя мама под угрозой изгнания меня из дома запретила брать немецкую национальность. Она боялась повторения истории с выселением немцев. На дворе стояли «застойные» 80-е годы. По окончании училища мне как студентке СССР было предложено несколько вариантов для распределения на выбор. Пришла в гости к своему дяде, открыла энциклопедию, заглянула в атлас и изучила место предлагаемой «дислокации». Я выбрала Россию. В тот год не было распределения в Крым, хотя так хотелось к Чёрному морю, побывать на родине отца, взглянуть на родовое гнездо (дом, как ни странно, сохранился), и вот волею судьбы я оказалась у Японского моря. Как шутят местные жители: «Широта крымская, долгота колымская». Я из менталитета восточного нырнула в менталитет русский. Очутившись в России, я быстро поняла, что на исторической родине меня никто не ждёт с распростёртыми объятьями и что русская доброта присуща далеко не всем людям, окружавшим меня. Поскольку я выбрала по распределению город, в котором у меня не было ни родни, ни знакомых, то выживала, как могла. Проживала в общежитии. Случалось, и обманывали меня, и обкрадывали, и не раз я вспоминала добрым словом таджиков. Со временем я поняла, что «легенды» есть не только у немцев, но и у русских, адаптировалась к суровой реальности, а может, выросшая в любви и заботе, я просто была немного наивной.

Как-то раз я проснулась от того, что в открытое в комнате окно влетел небольшой полупрозрачный шар. Он подлетел ко мне, и я отчётливо почувствовала рядом с собой бабушку Марусю. Утром я побежала на переговорный пункт и узнала от тёти, что бабушка умерла. Быстро взяв отпуск на работе, и купив билеты на самолёт, я прилетела проститься со своей русской хранительницей, со своей бабушкой, со своим яблоневым детством. Хотя неправда, этот сад будет жить в моей памяти. Он навсегда останется со мной: с его умиротворяющей зеленью, с этим парадом висящих и падающих «планет», с ледяным Чирчиком и штанами на палочке, которые мы сушили по дороге, идя домой с соседскими детьми, в этом изобилии солнца, радости, счастья и любви.

Шло время. Вроде всё стало налаживаться, и жизнь шла своим чередом, и наступили 90-е годы. Россию накрыл глобальный кризис и начал громить всё вокруг: стереотипы, политический строй, СССР. Рухнула Берлинская стена, и Германия на этой волне, наоборот, воссоединилась. Начали вспыхивать межнациональные конфликты на окраинах СССР, и российские немцы в статусе военных беженцев потянулись на историческую родину. Кто жил в 90-е, не даст соврать – страшные годы. Вспыхнул национализм и в Таджикистане, и мои немецкие родственники в полном составе эмигрировали в Германию. Они слали мне письма, в которых рассказывали, как благополучно устроились, и звали к себе.

Я решилась и тоже подала документы на получение немецкого гражданства, но получила отказ. «Значит, ещё время не пришло пожить в Германии», – подумала я и с усердием продолжала учить немецкий язык. Отец дома никогда не разговаривал на немецком языке. Он знал язык, понимал, но не говорил. Слишком тяжелы были для него детские воспоминания, когда мальчишки-ровесники бросали в него камни только за то, что он был немцем по национальности, и обзывали фашистом.

Моя немецкая хранительница, моя бабушка Лора, умерла в глубокой старости в Германии. На её похороны я прилететь не смогла. До последних дней она обо всех помнила, переживала, заботилась. Когда мне удалось приехать к бабушке на могилу, то я увидела кладбище, которое находилось среди городских жилых кварталов и напоминало красивый, ухоженный парк. В парке призраков среди теней деревьев пряталась тишина, и слышалось пение птиц.

– Привет, вот я и пришла к тебе, бабушка, твоя Вероника, – тихо сказала я. – Вот твои любимые, – и к надгробию лёг букет огромных жёлто-красных чайных роз. Таких же пахучих, с вельветовыми листочками, как у тех, которые росли у бабушки в палисаднике перед домом в Таджикистане.

Немного постояв, я очень захотела присесть, как будто ноги стали ватными. Вышла с кладбища, завернула за угол и увидела скамейку, а над ней склонилась, словно обняв, красная вишня.

– Бабушка… – расплакалась я.

Я сидела в вишнёвых облаках. Воспоминания перенесли меня к большому медному чану, где бабушка Лора варила варенье из вишни, и к вкусной, ароматной розовой пене на тарелочке, которая заменяла нам в детстве воздушный зефир.

Как-то я приехала проведать маму в Таджикистан, и мы пошли в мечеть к знаменитому мулле. Он обладал даром как человек-рентген: видел ауру. Мог рассказать человеку, чем он болен. Когда я подошла к нему, он сказал, что у меня «сильные» руки и в будущем, научившись управлять энергией, я смогу лечить людей. Я очень удивилась такому пророчеству, но жизнь моя впоследствии нарисовала такой зигзаг, что я начинаю ему верить. Может, свершилось то, о чем говорила мама? Две сильные энергии, соединившись, родили дар?

Это что же выходит? Что я человек мира? Таджикистан – это моя малая родина, под чьим тёплым солнцем я родилась и выросла. Это моё солнечное детство. Узбекистан – это родина моей мамы и место, где я получила образование. Это место, где отзвенела моя юность. Россия – это родина моего папы и моих бабушек и дедушек и моя родина, где я встретила свою любовь, вышла замуж, родила и вырастила детей. Это родина моих детей. Германия – это тоже моя историческая Родина, которая приняла и обогрела мою немецкую бабушку и всю немецкую родню после долгих лет скитаний по свету. А может «человек мира» это сказка для наивных?

Я люблю голубой, потому что это цвет моего неба.

Я люблю жёлтый, потому что это цвет моего солнца.

Я люблю красный, потому что красивый.

Я люблю оранжевый, потому что оптимистичный.

Я люблю розовый, потому что нежный.

Я люблю радугу, потому что она чудо.

Я никому никогда не подарю свои любимые цвета,

они навсегда мои.

Моё солнце.

Моё небо.

Моя радуга.

Мои «папа» и «мама».

Я молюсь с верой, что завтра взойдёт над нами солнце и осветит небо, что ещё не раз прольётся дождь и улыбнётся мне радуга.

Я с верой уповаю на то, что меня нигде и никогда не заставят отказываться от моих родных языков, русского и немецкого, и выкрикивать чуждые мне приветствия.

В моей жизни было много потерь, и каждый раз, когда, казалось, всё – нет сил, я как птица Феникс, сгорая, возрождалась снова. Спасибо, крёстные, что бережёте, и я о вас не забываю и благодарю за каждый прожитый день.

Вот и солнце прячется за горизонт и окрасило море в красный цвет.

– Солнце, пошли нам мира и добра. Пошли мне любви большой и чистой.

Солнце ничего не ответило, и лишь золотая дорожка прибежала по морю и коснулась меня, и морская волна неожиданно выкинула на берег к моим ногам вайю папоротника. Она была вся запутана в красных водорослях, как будто цвела.

Я обернулась и увидела за собой шамана. Он стоял немного поодаль и смотрел на мой букет, а потом исчез, растворившись в лучах заката.

«Эх, не успела спросить, где же мне счастье искать», – подумала я, рассматривая на ладони линию своей судьбы.

Роза без лепестков

«Бронебойный! Фугасный! Осколочный! Рядом громыхнуло! Не попал, но перепонки на грани! Ой, зараза, царапнул! Ай, шальной, пробил всё-таки! Автоматная очередь бьёт в форточку. А он бывает и весёлый, озорной! Бывает отважным. Бывает острой бритвой. Бывает, как укус собаки, рваный и больной. Бывает ли он тоскливым и плачущим? Да, бывает».

Это не про войну. Это про мат.

Как-то один мой знакомый попросил меня написать рассказ о вреде мата. Не о его бронебойной силе, которая вылетает из уст командира и пробивает сжатым импульсом. Не о мате на войне. Не о лагерном сленге заключённых. А об обычных женщинах, которые грешат, употребляя мат в повседневном общении. Как написать о вреде мата для женщин? И всегда ли мат во вред? Есть ли дно у этой темы? Не утонуть бы.

«Так что же такое женственность? С чем её можно сравнить?»

Может, женщину можно сравнить с розой? Крепкий стебель, острые колючки и бутон с лепестками и прекрасный аромат. Убери нежные лепестки – и что останется? Сплошная мужественность? Вроде по-прежнему роза, а вроде видоизменённый кактус. Казалось бы, исчезли нежные лепестки, а на самом деле исчез образ женщины, стёрся.

«Когда вы впервые услышали мат?»

Мой дед был гуру в мате. Он никогда не матерился при нас в повседневной жизни, но были секунды, которые запомнились мне на всю жизнь.

Когда деду было четырнадцать, конь домой привёз в телеге убитого отца. Было это после Великой Октябрьской революции. Из татарской деревни, что находилась под Казанью, дед отправился в Москву. Стал бродягой, беспризорником. Бесы на танке проехались по душе деда. Строил Беломорканал, потом метро в Москве, в годы Второй мировой войны служил матросом на судах торгового порта Владивосток. После войны работал в порту капитаном на катере.

Три внучки, а дед так мечтал о внуке! Бабушка, которая, пережив голод в детстве, очень заботилась о нашем питании. Утро. На столе в тарелках остывает молочный суп, яйца всмятку ждут удара от чайной ложки по макушке, сливочное масло и икра минтая в предвкушении прикосновения ножа, чтобы улечься на кусочек белого хлеба. Сладкий чай уже налит в кружки и парит, зазывая его хлебнуть. Мы, беззаботные, на очередных каникулах, приехали погостить к бабушке и дедушке. Умылись, оделись, заправили постели и сели за стол.

Дед, как всегда, сидит слева от нас, и его место неприкосновенно. Начинаем завтракать, щебечем и начинаем баловаться. Вдруг взлетает ложка, бьётся о стол, и вылетает мат. Что за мат, даже не припомню, но он был похож на взрыв, на раскат грома. Воцарилась такая тишина. Воздух сжался и разжался, и странно, что не загорелась на потолке лампочка от напряжения. И всё понятно без слов. Взрыв был не прицельный, все живы и здоровы, никого не покалечило, но что в деде прячется такая термоядерная моща, запомнилось.

«А может, дело в человеке?»

Вспомнился мой крестник, который, будучи военнослужащим, воспользовался силой устава и одержал маленькую победу над матом, сохранив своё достоинство. Вы только не подумайте, что мой племянник – сумасшедший донкихот и решил искоренить мат на флоте. Наоборот, чувствую, что мат взял его уже на абордаж и вот-вот пленит. Просто одно дело – стрелять по целям, а другое – по рыбам от нечего делать. Мат – это ведь тоже оружие, и использовать его надо с умом.