Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Данные о целях мы получали иногда очень скудные. Бывало, что бросали бомбы на глазок, и они падали в районе цели, не поражая ее. Другая бы махнула рукой, не обратила внимания, вроде бы ничего особенного: человек не автомат – бывает, и ошибается… А Нина думала по-другому: промах экипажа – это брак в боевой работе. Она требовала от меня тщательной подготовки. Вместе со мной изучала характер бомб, возилась с прицелом, все время мне напоминала, что люди неделями не выходят из цехов, полуголодные и озябшие, делают бомбы и наша обязанность сбросить их «точнехонько». Когда на пути встречалась непогода, Ульяненко не спешила возвращаться домой с бомбами. Она была поистине хозяйкой неба. У нее опасность увеличивала собранность для борьбы со всякими особыми случаями. Нина не бравировала своей смелостью, бесстрашием, но спокойно говорила: «Пойдем, пока можем». Я училась у Нины выдержке, хладнокровию, штурманскому мастерству. Думая о Нине, я уснула.

– «Вставай, подымайся, рабочий народ!» – громко пропела Маменко над нами, и мы с Ниной враз проснулись.

Люди на войне много работали и смертельно уставали. Научились спать сидя, стоя, на ходу. В любых условиях. Но, заслышав сигнал побудки, любой зов, тут же просыпались и готовы были действовать.

– Машина к полету готова, товарищ командир!

– Пойдем посмотрим, – отозвалась Ульяненко.

– А вы молодцы. – В голосе механика слышалось восхищение. – Олейник и Жигуленко доложили, что вы подавили огонь двух артточек.

– В этом и твоя заслуга, – сказала летчица. – Это ты у нас молодец!

– Спасибо… – Маменко запнулась. – А я… я думала… – И замолкла.

– Что же ты думала? – Нина вплотную подошла к Вере.

– Что… Что вы не доверяете мне. Всегда так придирчиво предполетный осмотр производите.

– Эх ты… – Ульяненко натянула Вере пилотку на глаза и передразнила: – Я… ду-у-мала. В авиации есть золотое правило: доверяя, проверяй. Пора бы тебе к этому привыкнуть.

Ульяненко нисколько не сомневалась в механике. Маменко была внимательна к самолету. Вся машина у нее блестела и сияла чистотой. Она хорошо усвоила, что авиация не признает ни маленьких, ни больших неисправностей. Любая, даже самая пустяковая, неполадка, даже грязь, будь она в моторе или в кабинах, – все может привести к катастрофе. И тем не менее Ульяненко всегда перед полетами производила личный осмотр. Такая уж традиция в авиации.

Приняв доклад, что машина готова, Нина вместе с Верой покачала лопасть винта – люфта не было. Присела около стойки шасси – все в порядке. Переходя от одной точки осмотра к другой, Нина миновала элерон, стабилизатор, горизонтальный и вертикальный рули и добралась до кабины. Заглянула внутрь: привязные ремни были исправны, ремешки на педалях целы, пол чист. Ничто не предвещало беды.

– Скоро? – спросила меня Ульяненко, видя, что я все еще вожусь, укладывая в кабине САБы, мелкие осколочные бомбы, листовки, газеты. Она заглянула в мою кабину и присвистнула: – Жадность тебя погубит. Куда сама сядешь? Сдует…

– Сдуть не сдует, а в ледяную сосульку превращусь, это точно.

Обычно в штурманскую кабину набирали так много всего, что сидишь как ямщик на облучке, выше ветрового стекла, а воздушный поток хлещет по лицу и свистит в ушах. Продувало до самых костей.

– Давай быстрей, – торопит летчица, забираясь в кабину.

– Быстрей, быстрей, – огрызаюсь я, – зря только тратим бумагу. Нужны им наши листовки. Как же…

В самые первые боевые полеты По-2 поднимал 100 килограммов груза, потом летчицы, экспериментируя, брали по 150, 200, 300, а иные экипажи, имея новые машины, брали и по 400 килограммов.

Нам разрешили подвесить еще 100 килограммов бомбового груза.

– Но листовки взять! – приказала замполит.

– Есть! – повернулась я и на бегу закричала: – Бомбы! Скорее! Бомбы-ы!..

– Мы уже подвесили. – Из темноты вынырнула техник по вооружению Нина Бузина.

– Нам разрешили больше. Давай!..

Тут же подъехала машина с бомбами, и вооруженцы стащили из кузова две пятидесятикилограммовые бомбы и поволокли их к плоскостям. Вооруженцы Поля Петкилева, Валя Лучинкина, Оля Яковлева – все, как на подбор, маленькие, худенькие девчонки – ловко подхватили одну за другой бомбы и мгновенно подвесили их на крючки бомбодержателей. (Все эти девушки потом станут штурманами, окончив полковые краткосрочные курсы без отрыва от своей работы.)

Теперь-то наши вооруженцы наловчились: втроем за две – пять минут снаряжают машину, а поначалу вчетвером брались за бомбу, пыхтели, стукались лбами, мешали друг другу, а она ни с места, проклятая. Тяжелая эта работа. Подвесят бомбы на один самолет, рулит второй, а там третий… пятый… Порой вооруженцам казалось, что время остановилось. Карусель из рулящих самолетов не останавливалась до самого утра. А после дождей, в распутицу, когда полуторки буксовали и не могли подъехать к самолетам, девчонки тащили бомбы, ругая проклятую грязь или молча, стиснув зубы. Под плоскостью они быстро подхватывали бомбу на колено, а потом рывком подвешивали. В любую погоду – без рукавиц, потому что так сподручнее.

Я проверила подвеску бомб и полезла в кабину, с трудом втискиваясь между пачками листовок и САБами.

– Ну, пошли! – крикнула летчица механику.

Маменко повернула винт. До меня донеслись такие уже привычные слова: «Контакт! От винта!» И тут же – огонь в лицо! Огромное пламя хлестнуло по глазам, и показалось, что я ослепла от нестерпимого жара. Меня вышвырнуло из объятой пламенем кабины. Перевернувшись через голову, я оказалась на земле, больно ударившись о борт и крыло. Совершенно не понимая, не сознавая, что произошло, я вскочила на ноги и бросилась прочь от горящего самолета. В висках стучало, красные шары вспыхивали в глазах, мутная тяжелая волна страха то и дело захлестывала сердце. Куда бегу? И вдруг в мозгу что-то щелкнуло, включилось сознание, и я с ужасом подумала, что сейчас будут рваться бомбы. А Нина? Вера? Где они? Я обернулась и увидела в багровом свете пламени Ульяненко и Маменко, которые держались за хвост самолета и пытались оттащить его от других машин, стоящих рядом. Господи! Что они делают? Ведь бомбы!.. Бомбы!.. А я… Стыд, презрение к себе пронзили все мое существо и заставили побежать назад, к машине. «Сбросить бомбы… Сбросить… Сбросить…» – пульсировало в мозгу. Подбежала. Огонь полыхал вовсю. Подоспевшие вооруженцы уже вывернули взрыватели. «Сбрось!» – крикнул кто-то.

Неведомая сила подтолкнула меня, приподняла на плоскость и бросила к моей кабине, где полыхали листовки. Я опрокинулась в нее, чтобы дернуть за шарики бомбосбрасывателей. Дым, огонь… «Господи! Сейчас САБы взорвутся», – подумала я. Каждое движение было молниеносным. Один, два, три, четыре… – все бомбы сброшены. Их тут же откатили вооруженцы. Маменко стянула меня за ноги, и, кажется, вовремя. Я задохнулась.

Нина подхватила меня под руку, и мы еле успели отбежать в безопасное место, упасть, втиснувшись в землю, как последовал взрыв. Это бензин. Машина сгорела дотла. Я лежала на земле и плакала. Жалела самолет. Но еще горше было от стыда за свою минутную растерянность. Я завидовала самообладанию и хладнокровию Нины.

Мне хотелось закричать: «Черт возьми, из какой стали сварены твои нервы! Какую волю, какую железную силу надо иметь, чтобы тащить обожженными руками горящий самолет, готовый в любую минуту взорваться!»

Ульяненко тормошила меня:

– Ой-ей-ей… Как жить теперь? Погибли твои распрекрасные ресницы… О, бровей тоже нет! И лицо как помидор переспевший…

Она еще и шутит.

– Послушай, Ульяныч, тебе бывает страшно?

– Еще как! – Она сразу стала серьезной. – И уж если не врать до конца, то гораздо чаще, чем хотелось бы.

Я была благодарна Нине за откровенность. Ведь когда знаешь, что другой переживает то же, что и ты сам, то это сознание вырывает тебя из одиночества, из отчуждения, рождает ощущение силы, дружеского единодушия, сопереживания. И ты понимаешь, что она такая же девчонка, как ты сама, а не какая-то особая сверхличность. Она так же, как ты, боится смерти, но перебарывает этот страх и готова помочь тебе во всем. И это понимание придает силы.

До слез было жалко машину. С первых полетов она заявила о своей надежности. Была послушна и маневренна. У некоторых самолетов выходило из строя то одно, то другое. И механики, выбиваясь из сил, не покладая рук исправляли, заменяли детали, латали. Некоторые самолеты тряслись, как напуганные. У нас дело ограничивалось маленьким осколком снаряда, но уж этого-то наш По-2 никак не мог избежать. Да и такие неприятности происходили сравнительно редко. А тут, когда до капитального ремонта оставалось каких-то восемь часов, самолет сгорел при запуске мотора. Не выдержал… А мы могли бы еще летать на нем, бомбить врага! А потом отогнали бы его в ПАРМ, где разобрали бы по винтику мотор, промыли, подлечили… И снова тарахтела бы «подвушка» в небе, наводя переполох в стане врага. Но смертельно устал наш самолет…

Ожоги заживали быстро. Но, не дождавшись окончательного выздоровления, мы снова пошли на задание. Нам дали новый самолет.

Летая с Ульяненко, я усвоила благодаря ей простую истину: смелого человека убить трудно, труса легко. Десятки зениток нужны, чтобы сбить храбреца, шального осколка достаточно для мечущегося в панике труса. Вторая истина: побеждает тот, у кого нервы крепче, кто дерется смелее. Нина давно уже поняла, что в жизни есть такое, что важнее жизни. Когда мы попадали под обстрел, она спокойно говорила:

– Постараемся от этих чудищ удрать.

И когда вырывались в тишину и покой, то она испытывала удовольствие, радость, что задуманный маневр удался, и старалась получше использовать то, что она еще живая.

– Война стала для нас личным делом, – говорила Ульяненко. – Очень важное это дело. Важнее, чем жизнь, продлевать которую можно только одним – побольше сделать вылетов, почаще бомбить врага…

Осторожно! Мужчина!

«5.10.43 – 5 полетов – 6,55 ч. Бомбили переправу и отступающие части противника. Сбросили 1100 кг бомб (термитные и ампулы КС). Два сильных пожара подтверждают Смирнова и Тихомирова».

Накануне мы перелетели на окраину станицы Курчанской. В селении слышались частые взрывы. Отступая, немцы устроили минные ловушки. В домах, на тропинках, в садах, цветочных клумбах, в колодцах и даже в ведрах с водой – всюду постарались запрятать мины. Наши саперы были большими мастерами по разминированию, но в Курчанской их было так много, что просто не успевали обезвреживать. Саперы прежде всего тщательно проверили наш аэродром, дороги и тропки, ведущие к нему. Спали мы прямо под самолетами. В то утро нас разбудил сильный грохот. От станицы шел горький запах дыма. Сон как рукой сняло. Стало тревожно: черт их знает, этих фашистов, может, и здесь, под нами, лежат какие-нибудь хитроумные штучки.

Вялые, невыспавшиеся, мы выбрались из спальных мешков. Побрели к столовой – наспех сооруженному навесу. Там сидел долговязый рыжий парень и лениво ел.

– Кто такой? – враз спросили мы у комсорга Саши Хорошиловой.

– Тише! – шикнула она. – Это музыкант. Наш гость.