Стая

– Ко мне? – удивилась Айша.

– Дура, – не оставляя начатого дела, откликнулся глуздырь. – К отцу. Чтоб домой шел. Я позвал. Теперь так просто хожу…

– Так вы в городище стоите?

– Где ж еще? – Гуннару нравилось быть умным и всезнающим. Еще нравилось, что веточка глубоко вскапывала землю, отковыривала целые пластины и не ломалась. Он даже запыхтел от удовольствия, – В большой избе. А когда Бьерн уйдет, мы будем жить в княжьей избе.

Палочка глубоко воткнулась в землю, хрустнула, сломалась. Гуннар тут же отбросил ее в сторону, потянулся за следующей.

– Куда Бьерн уйдет? – Айша сама отломила ему сучок, сунула в маленькую ладошку.

– К урманам.

Баба, встреченная приткой у альдожских стен, тоже говорила про урман. Мол, в их далекие земли собираются и средний сын Гостомысла Избор, и какой-то воевода.. .

– Вона его снеккар[60 - Корабль, на носу которого изображена змея или змеи (скандинавское).] стоит, – Гуннар указал подаренным сучком на большой корабль, стоящий у самого края пристани. На изогнутом носу корабля красовалась деревянная змеиная морда, И сам корабль был похож на змею – длинный, узкий, черный.

– У него ж не было никакого снеккара, – Айша вспомнила Бьерна, его ровный голос, насмешливые глаза, кусок золотой гривны в распахнутом вороте рубахи. В груди что-то защекотало, стиснуло.

– Ему князь дал. Еще дал всякого оружия. И одежду. А потом отдаст дочку.

– Какую дочку? – не поняла Айша.

– Ту, которую Орм увез. – Гуннару надоели разговоры, он поднялся. – Бьерн за ней поедет… А завтра ты тут будешь сидеть?

– Не, я лучше с тобой пойду, – Айша тоже встала, забросила суму на плечо.

От реки уже несло ночной сыростью, в камышах заквакали лягухи, ухнула за рекой сова. На пристани стало спокойнее, ушли мужики и торговцы, остались лишь воины. Разбились кучками, запалили костерки. Черные силуэты кораблей огромными птицами покачивались у берега.

– Ну, пошли, – неуверенно сказал Гуннар и затопал прочь. Айша поспешила следом.

В большой избе пахло потом, едой и дымом. По полокам вдоль стен сидели и лежали люди. В полутьме бродили какие-то тени, слышались невнятные разговоры.

– … за куну[61 - Шкура куницы, у древних славян часто использовалась как деньги.] отдал… Продешевил, – жаловался мужской голос.

– Не лезь, руки оторву… – чуть дальше угрожал кому-то женский.

– Нынче лето будет хорошее, – обещал старческий.

В отдалении, на лавке справа от дымного очага, плакал ребенок. Кто-то кряхтел, кто-то кашлял, в самом темном закуте хохотала невидимая женщина…

Вслед за Гуннаром притка пробралась мимо толстой тетки с кринкой в руках. От кринки пахло кислым молоком, отблеск слабого пламени из очага высветил круглые красные щеки тетки. Глуздырь протиснулся меж сидящих у очага людей, Айша переступила через чью-то голую спину, всю в темных пятнах, очутилась в маленькой полукруглой нише.

На лавке в нише сидел Рейнар, держал на коленях большую плошку, черпал оттуда дымящееся варево, забрасывал в рот. Его жена, стоя спиной к дритке, что-то ему объясняла. Айша не слышала слов – застыла в темноте, не решаясь подойти ближе. Гуннар бодро просочился вперед, залез на лавку к отцу, что-то зашептал ему на ухо. Рейнар кивнул, отставил плошку, поманил Айшу к себе. Еще до того, как она выступила из темноты, сообщил:

– На ночь приютим, а далее – ищи сама, где жить.

Его жена оглянулась, вытерла пальцы о край поневы, Ее лицо показалось Айше более мягким, чем тогда, в обозе. Округлился острый подбородок, стерлись выступающие каменными утесами скулы, даже нос стал прямее и шире.

– Гуннар о тебе часто поминал, – усаживая гостью на край лавки, сказала Гунна, Присела напротив на корточки, подперла руками щеки: – Оправилась ты, значит, пришла… А мы уж думали, никогда более не свидимся. Ан вон как вышло…

Рейнар вновь вернулся к еде.

– Оправилась, – Айша развязала котомку, вытащила обернутую в тряпицу сухую рыбину, добытую в одном из рыбацких урочищ по пути, отломила кусок, сунула в рот. – Гуннар сказал, будто Бьерн скоро в урманские земли уедет, а вы в княжьей избе будете жить. Корабль показал.

Гунна гордо выпрямила плечи, погладила сына по голове. Тот отбросил ее руку, мрачно засопел.

– Он везде поспеет, – глядя на обиженного сынка, похвасталась Гунна, – Уж такой спорый – не угонишься. Со всеми перезнакомился, всех видел, А что до Бьерна, так он нынче у князя живет. Князь к нему благоволит.

– Говорят, даже дочь ему отдать обещал, – не позволяя сердцу сжаться неясной болью, быстро сказала Айша.

Рейнар поперхнулся варевом, Гуннар сдвинулся поглубже в темноту, сверкнул оттуда хитрыми звериными глазками.

– Много чего говорят, – не изменившись в лице, заявила Гунна, однако недобро покосилась на сына, вздохнула. – Особенно те много болтают, кому больше заняться нечем. Бьерн в северные земли идет – это верно. И что там будет Избору, сыну князя, помогать княжьих детушек выкупать – тоже верно. Так ведь Избору многие будут помогать: и Энунд Мена, и Вадим Хоробый – воевода альдожский, да и мало ли еще кто. Что же князь им всем по дочери отдаст?

– Это верно, – поддакнул Рейнар. Облизал плошку, сунул жене в руки, рыгнул сыто. – Этак дочерей не напасешься! А Бьерн вовсе не потому с ними идет, что дочку княжью желает, а потому, что Орм Белоголовый – родич ему. Родичам сговориться легче. Оттого князь ему и снеккар подарил, и лучших воев в его хирд готов отдать. А ты что – брата-то сыскала? Ты же вроде за братом шла?

– Шла, – заметив, что хозяин завершил трапезу, Айша обернула остатки рыбины тряпицей, спрятала в мешок. – Нынче спрашивала его на пристани. Только никто о нем не слышал.

Должно быть, голос притки показался Гунне слишком печальным. Она протянула руку и неожиданно ласково коснулась Айщиной макушки:

– Ничего, сыщется. Ныне, сама видишь, – пришлого народу много, суета, а как уйдет Нзбор, так сразу станет и покойнее, и тише. Тогда и будешь брата искать…

В душной избе спалось худо. Казалось, не люди в темноте сопят, шуршат и шевелятся, а сама изба пыхтит и урчит, как неведомый зверь на болотине. Ближе к рассвету, спящий под одним одеялом с Айшей, Гуннар вскрикнул, беспокойно зашевелился, разбудил притку. Захотелось по нужде. Протирая слипающиеся глаза и спотыкаясь, Айша пробралась к влазу.

На дворе было тихо и свежо. С реки дул легкий сырой ветерок, над городищем бледным полукругом висела поздняя луна, в сером небе купались неяркие звезды. На босые ноги притки росой осел стелющийся туман. Дворовый пес, задремавший у амбара, лениво гавкнул и отошел прочь. Айша присела за амбарным углом, задрала рубашку. Едва облегчившись, почувствовала на спине пристальный чужой взгляд. Обернулась, всмотрелась в туман.

Никого. Черной тенью нависал угол амбара, неясным сумраком маячила круглая крыша большой избы, проступал из белой дымки конек княжьего терема.

– Кто тут? – все еще ощущая на себе чужой взгляд, прошептала Айша.

Над ее головой звонко застрекотала птица. Айша запрокинула голову. На краю амбарной крыши сидела сорока – крупная, черно-белая, с длинным расщепленным хвостом и круглыми блестящими глазами. Глядела на притку, смеялась, широко разевая клюв.

– Пошла прочь! – отмахнулась от нее притка. Сорока развела крылья, лениво перескочила чуть дальше и снова застрекотала. На всякий случай еще раз отмахнувшись от птицы, Айша затопала к избе. Не ступила и пары шагов, как над головой прохлопали крылья и сорока уселась на землю, преграждая ей путь. Чванливо выкатила вперед грудку, прошлась, припрыгивая и потряхивая хвостом. Она на самом деле была очень красивой – слишком крупной для обычной птицы, слишком яркой. Такой как…

– Милена? – не веря себе, прошептала Айша.

Сорока подпрыгнула, опять развела крылья, припала к дворовой пыли, будто купаясь в ней. Теперь Айша не сомневалась, Она уже видела эту сороку, только пласталась та не на чужом, а на своем дворе, у влаза в свою избу, и обличье имела не колдовское – сорочье, а обычное – человеческое.

– Ты зачем тут? – ежась от холода и подкатившего недоброго страха, спросила Айша. Птица взмахнула крыльями, оттолкнулась лапками от земли, закружила над девкой, приглашая.

– Вещейке верить нельзя, – помотала головой притка, – Заманишь на погибель. Тем более что я мужа твоей сестры погубила…

Птичий силуэт упорно метался в небе, звал.

– Нет! – Айша повернулась, быстро зашагала к большой избе.

Птица мелькнула перед ее лицом, рухнула на крышу над влазом, громким стрекотом напугала старого пса, согнала его с вновь пригретого места. В тишине ее клекот показался оглушительным. И тревожным. Словно птица беспокоилась о чем-то очень важном.