Другая сестра

Дэн приподнял голову и увидел в двери размытый силуэт в бесформенном небесно-голубом одеянии. Ангел?

Ангел вознес вверх какую-то длинную палку и с таким грохотом обрушил ее на пол, что череп Дэна чуть не разлетелся на куски. Он резко зажмурился на несколько секунд и, вновь открыв глаза, увидел Надю в домашней светлой тунике, обтягивающих белых легинсах и с телескопической шваброй в руках. Опустив взгляд ниже, он заметил засохшие земляные следы на светлом, идеально натертом паркете. Одна заляпанная грязью брючина свисала с кровати, вторая застряла на его левой пятке. Бедра и спину неприятно покалывал засохший песок.

– На! Убирай это дерьмо, пока дети не вляпались, – жена швырнула в него швабру.

– Долго же ты ждала, – промямлил Дэн, посмотрев на часы, которые, естественно, он не потрудился снять. – Давно бы уже сама протерла.

– Ну ты и свинья, Жолудев! И как меня угораздило выйти за тебя? Настоящее животное под маской интеллигента! Если бы я убрала это дерьмо, ты бы, как всегда, не поверил, что нажрался в хлам.

– На-а-адя-я! – протяжно застонал Дэн, сдавливая виски ладонями. – Это просто смешно – делать из меня алкоголика! Из человека, который второй раз за три года отравился спиртным! Остынь и протри, пожалуйста, пол, мне очень плохо, – он слегка толкнул швабру, и та с грохотом упала. – Прости. Как только мне полегчает, я пропылесошу всю квартиру. Только не сейчас, умоляю.

Надя неуклюже потянулась за шваброй – мешал большой живот – и, нервным рывком раскрыв ее, начала яростно возить мягкой тканевой поверхностью по полу.

– Блевотина и хождение под себя в супружеской постели – это пройденный этап? Детский сад – штаны на лямках? Вчера ты решил нагадить и изваляться в своем же говне прямо на улице? Посмотри на свою жопу, Жолудев! Сплошное дерьмище и прошлогодние листья!

– Да не дерьмо это, а обычная грязь. Скажешь тоже, – обиженно возразил он, потирая свои голые бедра. – Что за дар у тебя такой все драматизировать, представлять в мрачных, даже мерзких, красках?

Он уже распрощался с надеждой подремать еще немного, осознав, наконец, всю неприглядность своего положения. Дэн встал с кровати и попытался обойти Надю, чтобы добраться до ванны.

– Покажи мне хотя бы одного взрослого человека, который ни разу в жизни не проблевался, перебрав. Но только я являюсь животным и конченым алкашом.

Дэн прекрасно знал, насколько губителен для него мог быть алкоголь. Раз на раз не приходился, но вполне было достаточно одного случая, когда после бурного семейного застолья (между прочим, подливал ему отец Нади) он непроизвольно обмочился в кровати, находясь в глубоком сне, граничащем с забытьем. Уж сколько раз он каялся и просил прощения, умолял забыть, стереть этот эпизод из памяти, но Надя вспоминала его при каждом удобном случае.

Сегодня, конечно, ситуация особенная, и, пожалуй, Надя имела полное право припомнить каждый его проступок, но он интуитивно уворачивался от обвинений и оскорблений в свой адрес. Похоже, он все еще находился под действием… под действием чего-то, что порождало странные ощущения, не слишком походящие на привычное похмелье. Но это с учетом того, что пил он нечасто. И все же, будет справедливо признать: если бы ему, не приведи господь, довелось сейчас взглянуть на себя со стороны трезвым взглядом, он бы с радостью помог Наде подобрать всевозможные обидные эпитеты.

В целом ему всегда было немного обидно за эту черту организма, которой наделила его природа. Дэн выпивал в десятки раз реже своих товарищей, но оказывался главным героем самых невероятных и уморительных баек.

Истина состояла в том, что чаще всего, когда все после работы шли в бар, Дэн несся на вечернее обучение постигать науку своей мечты – психологию. Он давно хотел завязать с телевидением и журналистикой, поэтому получил второе высшее образование.

Но и с дипломом психолога ненавистное телевидение все-таки прибрало его к себе. Именно когда Дэн решил раз и навсегда распрощаться с телеканалом, на котором он тогда трудился, вездесущий Вэл позвал его к себе возглавить отдел кадров. Якобы его друг детства, некто Палыч, одобрит, если эту должность займет специалист с профильным образованием, но в то же время хорошо знакомый с телекухней.

Неожиданно в новом назначении Дэн разглядел двойную пользу: в свободное от собеседований и консультирования время он монтировал срочные сюжеты по слезным просьбам корреспондентов, когда все монтажеры были заняты.

По окончании рабочего дня, когда коллеги все так же разбредались по барам, Дэн сломя голову несся на сессии с единичными пока что клиентами – ведь его заветной мечтой оставалась частная практика, которой он смог бы заняться, поднакопив денег и опыта. У него непременно должен быть представительный офис с секретарем и личным ассистентом. Имея такую четкую цель, грех терять время на пьянки и бестолковые посиделки. Дэн чаще всего отказывался присоединиться к шумным компаниям. Но вчерашний вечер стал исключением.

И ведь не столько потому, что он всегда был рад обществу студенческих товарищей Вэла и Мики, сколько ради того, чтобы проучить погрязшую в недоверии и безосновательной ревности жену. Да, он поздно возвращался домой, иногда под утро, и успевал только переодеться и принять душ, но все свое время Дэн посвящал приближению к своей цели, к мечте. За исключением тех редких случаев, когда ему на язык все-таки попадало спиртное и он выкидывал какой-нибудь невообразимый или просто малоприятный фортель.

И вот вчера он решил-таки сделать то, в чем его постоянно подозревали и обвиняли: он набухался с друзьями и ушел в загул. Даже снял проститутку. Впервые в жизни. Но не один, а с друзьями! Так было не особо страшно и совестно.

Да-а… Кажется, он здорово осмелел. И это привело к…

«К чему же это привело?» – спросил он себя вслух, замерев под теплыми струями лившейся ему на голову воды.

Выбравшись из душа, Дэн насухо вытерся полотенцем, проследовал в гардеробную, надел чистый выглаженный комплект одежды и направился в кухню. Все это время он прислушивался к своему состоянию и пытался хоть как-то восстановить в памяти события минувшей ночи.

– Куда вырядился, алкоголик?

Надя была с голыми ногами. Видимо, намочила или испачкала легинсы, пока отмывала его дерьмо. Да, он сам подобрал именно это слово.

– Сделай мне, пожалуйста, кофе, – попросил он с видом побитой, но хорошо отмытой собаки, продолжая неотрывно смотреть на ноги жены – смуглые, стройные, по-спортивному рельефные, несмотря на третью беременность.

– А ты что, успел заехать за кофе по дороге домой? У тебя еще и память отшибло? В этом доме нет кофе вот уже неделю!

– Могла бы купить.

– Не могла бы. У меня постельный режим. Про это ты тоже забыл?

Дэн любил эти ноги. Да он всю ее любил, целиком. Ее лицо, такое красивое, даже несмотря на отеки из-за беременности: пухлые губы налились еще больше, по-детски аппетитные щечки светились здоровым румянцем, носик привычно заострен и вздернут кверху, длинные ресницы подрагивают, а карие глаза как будто увеличились под воздействием бушующего внутри негодования. Единственное, чего он давно не видел на этом прекрасном лице и по чему действительно скучал, – это ее улыбка. Любуясь ею, он и вообразить сейчас не мог, что несколько часов назад был с другой. Это сон. Дурной сон.

– Тогда пойдем в спальню?

– Придурок. – Надя нервно развернулась и скрылась в детской, громко хлопнув дверью.

4

Вэл проглотил густой комок сигаретного дыма раньше, чем в его сознании начали прорисовываться события вчерашнего вечера.

Привычка закуривать, едва пробудившись, появилась у него сразу по возвращении из армии. Собственно, он около месяца после дембеля больше ничем и не занимался, кроме как лежал и курил. До того дня, пока к нему в комнату не зашла мама – которая все это время терпеливо ждала, пока сын придет в себя, носила ему еду в комнату, как тяжелобольному, укрывала по ночам одеялом его почти двухметровое, тогда еще худощавое тело – и не скомкала последнюю мягкую пачку «Союз— Аполлон» в своей небольшой, но крепкой ладони: «Ты, сынок, конечно, перетрудился знатно, отдавая долг Родине, но таскать деньги из кошелька матери на эту отраву, из-за которой пожелтели все занавески, больше не получится».

Теперь ему почти тридцать шесть, и некогда властная женщина, возглавлявшая в советские времена целый департамент в Министерстве образования, превратилась в мягкую и уютную пожилую даму, согреваемую надеждой дождаться внуков. Она молча заходила в комнату, когда он выходил завтракать, и открывала форточку.

Лидия Васильевна родила первого и единственного ребенка в тридцать пять – довольно поздно для тех времен. Отец Вэла был еще старше, на момент рождения сына ему стукнуло пятьдесят. Мать боготворила мужа, несмотря на разницу в возрасте. Еще бы – когда он ушел к ней от законной жены, ему было сорок, и он был самым прославленным, талантливым, востребованным и харизматичным кинорежиссером тех лет.

Родители Вэла прожили счастливо душа в душу двадцать пять лет – десять лет до его рождения и пятнадцать после, пока их не разлучил сердечный приступ. Но Трофим Ваганов все же успел снять любимую жену в одной из своих картин. Вэл очень гордился ролью матери, сыгравшей молодую миниатюрную брюнетку с огромными глазами. Лидия Васильевна и впрямь сыграла потрясающе для дебютантки без профильного образования.

После смерти любимого мужа (они не только расписались, но и обвенчались в церкви) Лидия Васильевна с небывалой прытью углубилась в работу. Она просто боялась задушить любовью и опекой единственного сына, который как раз вступил в активный пубертатный период, протекающий под девизом «бери от жизни все или умри». Риск не дожить до совершеннолетия был серьезным, поскольку одним из главных увлечений подростка Вэла стали мотоциклы.

Учитывая рискованные мероприятия и лихой образ жизни сына, Лидия Васильевна выдохнула с облегчением, когда Валентина призвали в армию. Ей было одиноко, но до пенсии оставалось еще достаточно времени, чтобы перенести отсутствие сына более или менее безболезненно.

Спустя два года она получила на удивление степенного и сдержанного молодого человека, который вместо того, чтобы возобновить прерванные нежданно-негаданно нагрянувшей службой гулянки с приятелями, буквально сросся с диваном на несколько месяцев, пока не лишился постоянного источника дохода, покрывавшего его основные потребности (пиво и сигареты), в виде потертой серой сумочки, болтающейся на крючке в небольшой обшарпанной прихожей.

Нет, они с мамой не жили в нищете. Напротив, квартира была не особо маленькой и довольно добротной, почти в самом центре города – на Таганке. Но у хозяйки ни разу не возникло мысли что-то поменять и обновить после ухода любимого супруга. Вэла тем более все устраивало: и кружевные занавески на окнах, и клеенчатая скатерть на кухонном столе.

И вот когда занять себя стало решительно нечем, молодой человек задумался о получении высшего образования. Это было лишь вопросом времени, о выборе специальности даже разговора не зашло – все было решено матерью уже давно: сын пойдет по стопам отца, то есть поступит на режиссерский факультет ВГИКа. У Лидии Васильевны на тот момент было достаточно связей и хороших знакомых, чтобы не возникло проблем ни с поступлением, ни со стипендией…

Еще затяжка. Голова готова разорваться на части – это надо же было так надраться! Вэл нащупал свой «Айфон» (разряжен) и совершил немыслимый подвиг: свесился с дивана и стал шарить под ним в поисках зарядки.

Он не помнил, как добрался до дома, и надеялся восстановить события вчерашнего вечера при помощи просмотра последних звонков и сообщений. Иногда это помогало. Но чаще – вызывало бурю безудержного смеха: всегда находились фотографии, сделанные в разгар веселья. Обычно на гогот прибегала испуганная мама, снисходительно улыбалась, покачивая головой, и открывала форточку.

На этот раз никаких свежих уведомлений Вэл не нашел. Как будто его похождения закончились в 22.00. Но такого просто не могло быть.

Пока Вэл вспоминал, куда и с кем направился после завершения официальной части дня рождения шефа, он привычно зашел в чат с пользователем «Сюзанна». Надо же! Даже ей вчера ни слова не черканул. А такое бывало очень редко. «Люблю тебя! Тоскую по тебе!» – это сообщение висело еще с позавчерашнего вечера. Без ответа, как и все предыдущие, одинаковые по смыслу. Вэл прокрутил длинную одностороннюю переписку вверх-вниз и шумно выдохнул. Не блокирует. Но и не отвечает.

Вэл, гонимый то ли силой привычки, то ли собственническим инстинктом, каждый вечер строчил Сюзанне одни и те же слова, осознавая всю степень эгоистичности своих порывов, но успокаивая себя тем, что ее все же согревают эти искренние слова. Он часто думал, что будет, если он встретит другую и увлечется ею. Она затмит Сюзанну. Он был почти уверен, что это случится. И, рисуя в воображении роковой момент, жалел ее, хотя и понимал, что она, с большой долей вероятности, уже сама кого-то встретила. Скорее всего, какого-нибудь посредственного провинциального парня. Никто не затмит харизму Вэла! Он был уверен, что останется в памяти Сюзанны большим, темным, бородатым, нестираемым пятном.

Сюзанна отвечала за связи с общественностью в архангельском филиале телеканала. Когда группа специалистов из Москвы приезжала обучать провинциальных новобранцев, именно она встречала гостей, возила их в ресторан и помогала обустроиться в гостинице. Вэл с досадой отмечал, что в московском офисе таких тактичных и знающих свое дело сотрудниц еще надо поискать. Казалось, на ее хрупких плечах держится все представительство. Руководство же местного телеканала, напротив, было начисто лишено столичного лоска. Вэл смотрел на них удрученно и сомневался бы в развитии местного телеканала, если бы не порхающая и везде успевающая Сюзанна. На протяжении четырех месяцев он то и дело мотался в Архангельск и уже не помнил, когда впервые оказался с ней наедине. Кажется, они сидели в ресторане в ожидании вечно опаздывающего начальства. Сюзанна прочно засела в своем телефоне, ее пальцы скользили по экрану, набирая одно сообщение за другим. По всему было видно, что эта женщина работает, а не коротает время в чатах и соцсетях. В любую свободную минуту она лучезарно улыбалась Вэлу, показывая ровный, но немного выпирающий ряд белых зубов.

Она всегда носила деловой костюм, подчеркивающий ее тонкую талию. Изящные икры облегали тонюсенькие чулки, а на ногах красовались неизменные лодочки. Кудрявые волосы до середины лопаток и острый носик придавали игривости ее деловому облику. Почему-то первой мыслью, посетившей Вэла, когда он увидел эту эффектную молодую женщину, оказалось «как хорошо было бы запустить ладонь в ее мягкие волосы». Впрочем, женщины с роскошной пышной шевелюрой всегда располагались на вершине сексуальных фантазий Вэла.