Как умирала Вера
Тут Пахома как стрелой пронзило – Питер! Ну и что, казалось бы? Мало ли барышень из Питера? Подумаешь, вторая случайная знакомая за месяц из этого города…
– Удачно? – сдавленным голосом поинтересовался он.
Хорошо, что ему не пришлось доедать свой обед при ней. Остался только морс.
– Неуместное определение… в данном случае, – замялась незнакомка. – Дела наследственные.
Да уж, поаккуратнее надо ему с этим словом обращаться. К тому же видно, что его собеседница не по самому веселому поводу пребывает в городе. Он снова открыл рот:
– У вас кто-то умер? – с максимально скорбным видом поинтересовался Пахом.
Он едва сдерживался, чтобы не дать ложкой себе по лбу за такую нечеловеческую бестактность. Но женщина ничуть не смутилась, только поджала губы и легонько кивнула:
– Месяц назад похоронили мою сестру, – на последнем слове ее голос дрогнул, и, секунду помолчав, она добавила: – Младшую.
Пахом сглотнул, но не произнес больше ни слова.
– Она жила здесь, в Москве, у нее тут квартира. Скончалась она скоропостижно и неожиданно. Ей не исполнилось и тридцати. Кроме меня, у нее никого не было. Я приехала на несколько дней, чтобы подготовить все для оформления наследства. Ну и потом еще придется приезжать, чтобы заниматься продажей квартиры. В общем, хлопоты самые неприятные, – без особого аппетита она принялась за круассан, потом спохватилась: – Меня, кстати, зовут Дана. – Она протянула Пахому изящную тонкую руку.
Он ответил рукопожатием и смутился. Непривычный жест, но, видимо, характерный для всех жителей культурной столицы. За исключением Веры, которая казалась полной противоположностью своей сестры, несмотря на внешнее сходство.
– Пахом, – выдавил он из себя.
Ему захотелось испариться. Такое странное ощущение непонятной природы, что даже съеденный с удовольствием обед встал ему поперек горла. Что это такое? Совесть? Глядя в доброжелательно смотрящие на него глаза собеседницы, он впервые за все время работы с Фишером почувствовал себя соучастником страшного преступления. Ему ужасно не нравилось происходящее, но он вынужден был что-нибудь сказать.
– Это очень грустная история. Вы были близки?
– Так случилось, что в детстве мы мало общались из-за разницы в возрасте. А когда мы более или менее сравнялись, наши пути разошлись. Разные компании и круг общения… В глубине души мне казалось, что она не повзрослела до сих пор. Она выглядела слишком легкомысленной и несерьезной, несмотря на то что в последнее время добилась хороших успехов в профессии, о которой мечтала в детстве. В общем, зря я так долго ждала ее взросления.
Ни один мускул не дрогнул на ее лице, но Пахом почувствовал всю боль ее потери и сожаления об упущенном времени.
Соблазн утешить собеседницу был велик, но вместо этого он изо всех сил пытался убедить себя, что ничего страшного не произошло. Во-первых, Вера пока жива. Правда, сестре абсолютно не обязательно об этом знать. Во-вторых, не так уж они близки. Дана – сильная женщина, и мысли об этой потере не сломают ее.
Пахому сейчас больше всего хотелось продолжить разговор, поговорить о Вере, поскольку он не имел возможности поговорить с ней самой. Однако он придал своему выражению лица максимально отстраненный вид, а для убедительности еще и взглянул на часы, которые уже месяц показывали неправильное время. С каждой секундой он все сильнее ощущал свою ничтожность.
Гостья из культурной столицы моментально сориентировалась:
– Мне пора на поезд. Спасибо вам!
Пахом кивнул, не поднимая глаз. Сам будучи приезжим, он прекрасно знал, что только в Москве откровенность чужого человека может показаться странным явлением и вызвать опасение. А он, простой парень из деревни, повел себя сейчас аккурат как столичный сухарь. Но питерская тактичность и умение вовремя обрубить поток откровений сгладили ситуацию.
Но он, конечно же, не такой, он загнан в рамки. Он не может и не должен влиять на эту ситуацию. Как будто сама судьба послала ему это испытание совестью. Он же искренне пытается помочь Вере! За что ему еще этот укор в виде скорбящей сестры?
И тут же Пахом одернул себя. Его попытки найти другого донора, во-первых, пока носят лишь теоретический характер, а во-вторых, ни за что не будут приняты Фишером. Выходит, все его усилия – не более чем задабривание собственной совести. А единственное, что он может сделать по существу, – это пойти в полицию, подписав себе тем самым смертный приговор.
И не только себе. Если Фишера арестуют, то все зависимые от иммунодепрессантов пациенты, живущие сейчас полноценной жизнью, умрут. Это и сын Риммы, и жена охранника Степана, и еще человек двадцать. И в первую очередь – Элла. А это автоматом повлечет за собой в разы большее количество неспасенных жизней. Убить минимум двадцать человек и лишить надежды на выздоровление остальных нуждающихся ради одной Веры?..
Именно поэтому выбранный им путь – вовсе не какое-то оправдание, а рациональное решение. Хоть и практически безнадежное.
28
Если в мире все бессмысленно, что мешает выдумать какой-нибудь смысл?
Льюис Кэрролл «Алиса в Стране чудес»Утроба матери. Самое уютное место на свете. Находиться в ней, внутри Бога – самое большое вознаграждение для любой души. Ничто ни до, ни после этого периода не идет ни в какое сравнение. Откуда-то Вера уже знала, что это лишь промежуточный этап. До того как оказаться в этом божественном месте, с ней, точнее с ее душой, много чего происходило. И во всей этой вечной суете утроба – это обитель успокоения и отдыха.
Вера невольно ужаснулась греховности абортов. До чего же страшное это преступление – лишать душу, находящуюся в плоде, такого наслаждения! Это даже хуже, чем убийство! Ведь сама жизнь не так хороша, как утроба.
Вернувшись в сознание себя-плода, Вера почувствовала легкий страх перед будущим, перед миром вне мамы, который ждет ее. В зародышевом состоянии она начинает забывать прошлую жизнь, но интуиция подсказывает, что блаженствовать в утробе долго ей не удастся. При этом ее ничуть не заботит скрюченное состояние, однообразное существование и отсутствие каких-либо развлечений. Главное – она внутри божественного шара.
Но вот настает тот роковой момент, когда приходится переходить в другой, неизвестный мир. Прохлаждаясь в утробе, Вера совсем забыла, что такое земная жизнь. И уже почти не чувствовала разделения на тело и душу. Значит, опять все с чистого листа…
Рождение – это очень больно. И страшно. Но прикосновение к шару, только теперь уже снаружи, а не изнутри, сглаживает мрачные воспоминания о процессе появления на свет. Самые страшные опасения насчет другого мира не подтверждаются. Все абсолютно по-новому. К тому же если шар остается поблизости, то все не так уж и ужасно, как могло показаться.
Дойдя до самых сокровенных воспоминаний, которые вряд ли были доступны кому-нибудь из когда-либо живущих на Земле, Вера погрустнела. Если так все пойдет и дальше, то ей уже никогда не стать божественным шаром для какой-нибудь новоиспеченной души, стремящейся в наш бренный мир. Если бы только ей представилась возможность почувствовать новую жизнь в своей утробе, она бы со своим новым знанием приняла это явление как величайший дар и прожила бы всю его глубину. А какой она была бы мамой? Она теперь как никто знает, что нужно младенцу, совсем маленькому человеку.
Вера была беременна когда-то. Совсем недолго. Она потеряла ребенка. Но совсем не расстроилась тогда. Даже наоборот.
Первый год замужества был сплошным кутежом. Сразу после свадьбы молодожены покинули общежитие и поселились в «однушке» неподалеку от центра Питера. И вся общажная тусовка перекочевала в эту квартиру. Не то чтобы все посиделки сопровождались большим количеством алкоголя, но вечеринки со спиртным устраивались каждую неделю. А иногда Вере казалось, что ее молодой талантливый муж находится под воздействием чего-то посерьезнее. Поэтому, к своему стыду, она испытала облегчение, когда узнала, что ее беременность трагически прервалась.
Сейчас она пыталась максимально погрузиться в воспоминания о первых неделях беременности. Но ничего особенного вспомнить не могла, кроме ощущения ужаса и последующего облегчения. В тот вечер, когда Вера потеряла ребенка, она веселилась, как никогда.
Вспомнив об этом, несостоявшаяся мать стыдливо поморщилась, ей захотелось побить саму себя по щекам за такое поведение и легкомысленное отношение к произошедшему. Но даже этого она сейчас сделать не имела возможности.
Зато ее перестали наконец мучить вопросы: «За что мне все это? Почему я здесь? Почему именно меня постигла такая нечеловеческая участь? Что я такого сделала?» А кого еще наказывать Господу Богу как не мать, радующуюся смерти собственного чада?
Но Вера не столь безнадежна. Вовсе нет. Она часто вспоминала этот случай с искренней тревогой. Она опасалась, что с ней, возможно, что-то не так и она не сможет иметь детей, когда по-настоящему этого захочет. Но был у нее запасной успокоительный вариант. Может быть, даже основной. Еще в детстве Вера решила, что усыновит ребенка. Правда, истоки этого решения она не помнила – все, что происходило с ней до смерти родителей, было как в тумане. В подростковом возрасте она часто говорила, что когда вырастет, возьмет ребенка из детского дома. Сестра недоумевала, а Вера не могла объяснить, почему эта идея так поглотила ее. Все решили, что на девушку, возможно, повлияла какая-нибудь телепередача про детский дом. Постепенно и она сама приняла эту версию.
Потом, на время, Вера перестала думать о каких-либо детях. Студенческая жизнь, первые головокружительные романы, интересная работа на радио… Лишь недавно, уже находясь в Москве и осознавая, что успешную карьеру на телевидении она не променяет ни на какую семью – по крайней мере, в ближайшие лет пять, – Вера вновь подумала о «запасном варианте».
И вот теперь она отчетливо видела картину из детства: на первый взгляд не такой уж значительный эпизод, но именно он посеял в Верином сознании особенное отношение к приемным детям.
Обычное дело: ребятня после уроков болтается на школьном дворе. Семилетняя Вера и ее одноклассники, Захар и Артем, устроились на железном красно-синем лабиринте. Май, первый учебный год подходит к концу. Взрослая Вера стоит рядом и с интересом наблюдает за детьми.
– Ну что, ребят, по домам? – предлагает девочка – им всем идти в одном направлении.
– Да ну, – возмущенно откликается Артем. – Неохота. Сразу начнется: кушать, уроки… Бабушка пристанет со своим молоком. Потом на английский, и мама будет кричать, чтобы я переодел запачканные штаны и не позорил ее. А вечером, как всегда, будут ругаться, что я играю в приставку. А мне ее, между прочим, папа прислал на Новый год!
Захар немного помолчал, а потом мечтательно заговорил:
– А у меня уже живот сводит, как подумаю, что мама напекла моих любимых пирожков! Она даже когда с ног валится после ночной смены в больнице, все равно печет их к моему приходу. Быстренько сделаю уроки, и пойдем с папой учиться кататься на велике, который он мне недавно привез.
– Тебя вообще никогда ни за что не ругают? – удивляется Артем.
– Бывает, что кричат. Но я молчу. Я же знаю, что это быстро пройдет, и в итоге мы все вместе дружно сядем ужинать, и всем будет вкусно. А перед сном мама пожелает спокойной ночи и поцелует. А на выходных, как бы я ни провинился, мы всей семьей куда-нибудь поедем.
– Хорошо тебя родители воспитали, Захар, – замечает маленькая Вера.
Это выражение употребляла их классная руководительница Тамара Алексеевна. Как бы ни проявил себя ребенок, ответ был один: родители воспитали. Вера всегда пыталась уловить момент, когда и как ее воспитывают родители, но представления об этом процессе оставались очень расплывчатыми. Мама, как всегда, была поглощена халтурой. А папа иногда читал им с сестрой непонятные книги. Может, в этом и заключалось его воспитание? В общем, Вере всегда хотелось заработать эту положительную оценку своего воспитания. Но кроме того, она любила и сама выступать в роли оценщика.
– Это не родители, – отвечает Захар. – Мама говорит, что меня воспитала жизнь. А родители у меня появились всего два года назад. И повезло мне с ними именно благодаря моему воспитанию. Когда они пришли в детский дом выбирать себе ребенка, я, как всегда, старался казаться очень спокойным и воспитанным. В то время как другие дурачились и корчили рожи, я смирно сидел у окна и читал. Был опрятно одет и причесан, у меня имелся свой галстук-«бабочка» на такие случаи. Няни всегда предупреждали нас о приходе потенциальных родителей. И я встречал их во всеоружии. Долгое время это не срабатывало, забирали либо девчонок, либо детей помладше. И вот эта пара появилась снова. Мне казалось, что эти двое не обратили на меня особого внимания. Но на этот раз они подошли ко мне и сказали: «Мы за тобой».
Вере запала в душу эта история. С того момента она с особенным уважением смотрела на Захара. Ведь он годами своей совсем еще короткой детской жизни стремился получить то, что остальным достается при рождении и воспринимается как должное.
И еще Вера взяла на вооружение выражение «жизнь воспитала». Очень уж оно ей понравилось.
А еще через год не стало ее родителей. И как будто бы вот и настало «время воспитания жизнью». Но вместо жизни за воспитание сестер взялась бабушка. И у Веры напрочь отпал вопрос, в чем же оно заключается.
После той истории девочка и прониклась к детдомовским детям. Она увидела одного из них в своем однокласснике, таком благодарном и трепетно любящем своих приемных родителей. А на примере Артема убедилась, что рождение ребенка не гарантирует полной и счастливой семьи. Папа мальчика бросил жену и сына так давно, что Артем этого даже не помнил. Все, что осталось от родного папы, – это посылки по праздникам. А у Захара была полная любящая семья, которая собиралась каждый вечер за вкусным ужином.
Свою же, пока еще полную, семью Вера не могла назвать идеальной. Мама с папой, несомненно, любили друг друга и не собирались расходиться, но с традициями у них было туго. За одним столом семья собиралась только по особым случаям. Веру тоже не очень-то тянуло домой в тот день. Она знала, что будет, когда она придет: сама разогреет и нальет себе суп, после чего отправится есть в комнату, где столом ей послужит тумбочка, потому что кухонный стол традиционно завален маминой халтурой. Вечером будет примерно то же самое: они с сестрой отварят сосисок с макаронами и поужинают в своей комнате.
Но на маму Вера не смела злиться ни до, ни после трагедии, хоть и испытывала по сей день досаду по поводу недостатка общения с ней. Она и без нового дара помнила, что мама очень волновалась за будущее девочек, причитала, что скоро все образование будет платным, и постоянно что-нибудь откладывала на книжку.
Вспомнив об истоках своих идей о приемных детях, сегодняшняя Вера грустно усмехнулась превратностям судьбы: можно получить статус сироты после рождения, но обрести настоящую семью на всю жизнь; а можно, наоборот, родиться в полной любящей семье, но впоследствии остаться сиротой.
В этот день, прикованная наручниками к больничной койке, в ожидании самой страшной и жестокой операции в истории человечества, Вера поклялась себе, что, если ей каким-то чудом удастся выбраться из этой передряги, она обязательно усыновит ребенка из детдома независимо от того, будут ли у нее свои дети. Это благое намерение на время придало ей оптимизма и вселило надежду на то, что Господь даст ей шанс для искупления.
29
Да здравствует смерть!
Если мы не в состоянии постичь ее, то зато смерть позволяет понять нам, что жизнь – прекрасна.
Василий Шукшин «Залетный»Минут через пять после того, как Дана спешно покинула кафе, в кармане Пахома затренькал мобильный. Выведенный из глубокой задумчивости, молодой человек нехотя извлек кнопочный аппарат и прислонил к уху:
– Да, – недовольно пробурчал он.
– Пахом, ты гений! Я сразу и не заметил сходства, – давненько Фишер не выражал такого восторга на его счет.
– Что еще, Герман? – устало поинтересовался Пахом.
В отличие от многих других подчиненных, он никогда не лебезил перед шефом. Но от него как от самого удачного эксперимента четы Фишер этого и не требовалось.
– Как что? Твоя находка! Знаю, что ты с ног сбился, подыскивая Званцевой подходящую замену.
– Я ничего не нашел, – Пахому показалось, что Герман бредит, но в то же время он напрягся от понимания, что пристальная слежка за ним продолжается.
– Как не нашел? А ее сестрица? Отличный запасной вариант!
Пахом насупился и огляделся по сторонам. Он понимал, что и в данную минуту находится под наблюдением, раз Фишеру уже известно о его случайной встрече с Даной.
– Это не замена. А живой здоровый человек, – отрезал Пахом. Доказывать случайность этого свидания было бессмысленно и лень.
– Ну-ну! – иронично отозвался Фишер. – Как бы там ни было, впредь старайся, пожалуйста, согласовывать со мной все свои намерения. Не доводи до греха. Ты знаешь, что терпение у меня ангельское, но не беспредельное.
Пахом нервно заиграл желваками, стараясь сдержаться и не ответить, что у него, собственно говоря, тоже. Но он не мог не помнить, где он, а где Фишер. Уголки его губ напряглись, поползли вниз и застыли в таком положении.
– Я знаю, – процедил он наконец сквозь зубы и нажал кнопку отбоя.
Что это было? Фишер хотел над ним просто поиздеваться и лишний раз показать свою власть? Или он и впрямь намерен оставить Дану про запас? Ее возможно иметь в виду, только если с Верой что-нибудь пойдет не так. Но что? Она подходит идеально.
Конечно, Пахом изначально жалел именно ее – такую забавную, немного взбалмошную, своенравную, вероятно, прячущую под невозмутимой маской незаживающие душевные раны. И сдавать в лапы Фишера он ее не торопился, он тогда еще не знал о пристальной слежке. Усыпив Веру, Пахом хотел взять тайм-аут и подумать, как поступить дальше, чтобы минимизировать жертвы. Но привычная преданность Фишеру сделала свое дело. Да и был ли у него выбор?
Но Дана… Эта благородная интеллигентка с большими грустными глазами, оплакивающая младшую сестру. Не может же она поплатиться жизнью за мимолетное желание съесть круассан перед тем, как сесть на поезд и отправиться в родной город! И снова он, Пахом, совершенно бессилен.
30
Желание смерти – не есть желание смерти.
Это только поиск лучшего состояния, что в конечном итоге является крайним выражением желания жить.
Владимир Дудинцев «Белые одежды»Проснувшись, Вера почувствовала, что в комнате она не одна.
– Считаете нужным сторожить меня даже в связанном состоянии? – хрипло усмехнулась она, глядя в стену.
– Твой дружок в доме, поэтому шеф попросил меня побыть тут.
По запаху прокуренной одежды и немытых волос Вера поняла, что в комнате Степан. Ну зачем отращивать себе такую замысловатую шевелюру, если ее некогда мыть? Или ему лень? Может, он считает, что так она лучше держит форму?
– Он уже вернулся? – Она повернула к нему тяжелую голову.
О, последняя стадия загрязнения: сверху ежик топорщится, как обычно, а нижняя часть волос, доходящая до плеч, собрана в хвост. Маленькие, немного скучившиеся глазки сверлят ее так, будто, если он отведет взгляд, пленница испарится.
Конечности затекли. Похоже, сегодня она спала дольше обычного. Хотя в последнее время ее организм работал, как по часам – никаких бессонниц, которые частенько мучили раньше. Может, это такая реакция организма на стресс? Только вот часы бодрствования становились очень уж утомительными, даже несмотря на неиссякаемый поток воспоминаний.
– Вернулся ночью. Куда ж он денется.
– Дружок… Тоже мне, дружок. Если ты про Пахома.
– Да, ошивается тут с самого утра, вынюхивает что-то. Нарывается паренек.
– Степ, а развяжи меня, а?
– С какого перепугу?
– Да невыносимо уже в одном положении. Хоть разомнусь немного. А то вашей Элле достанется тушка с пролежнями.
– Да и хрен бы с ней.
Вера взглянула на охранника с новым интересом, а тот нехотя поднялся и направился к ней, чтобы ослабить браслеты. Девушке удалось присесть и размять затекшие конечности.
– Еще бы массаж… – мечтательно протянула Вера, вращая головой по кругу.
Степан посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Он вообще был какой-то чересчур пугливый для охраны. Вот Юрий – типичный головорез. Морда непробиваемая, широкий лысый затылок. А этот, хоть и далеко не хрупкий, больше смахивал на какого-нибудь деятеля искусства.
Вере стало интересно:
– Ну а тебе чего пришили?
– А? – Степан в очередной раз о чем-то задумался.
– Я спрашиваю, какой частью тела ты обязан Фишеру?
– А, я – никакой. – Он чуть помедлил, почесал сальный затылок. – Моя жена обязана. Ей в свое время понадобилась пересадка сердца. Теперь оно наполовину искусственное. И раз в год надо делать перезагрузку.
– А если не делать?
– Перестанет работать.
– Супер. Пожизненная повинность. Она тоже работает на него?
– Нет, она дома сидит с детьми. А я служу Фишеру. В принципе нормально. Считаю, нам повезло. Лида жива, растит детей. И я на приличном жалованье. Если бы только… – Он замялся.
– Если бы только не ощущение, что ты продал душу дьяволу?
И тут Вера осознала, что она не единственная заложница в доме Фишера. Все эти люди в той или иной степени находятся под гнетом фишерского террора. Сделка, поначалу выглядевшая идеальной, подарившая здоровое тело тебе или твоему близкому, постепенно начинает разлагать душу. И муки эти схожи с физической болью, если, конечно, изначально душа светлая и праведная.
Каким сухарем нужно быть, чтобы равнодушно относиться к тому, что ожидает Веру! Или здесь уже все закалены подобными дикостями? Однако судя по тому, как Степан старательно отводит глаза, что-то человеческое ему еще не чуждо.
За дверью послышались торопливые шаги как минимум двух пар ног. Вчерашнее неприятное предчувствие нахлынуло на Веру с новой силой. Волна отчаяния накрыла ее с головой, буквально парализовав все тело. Сердце начало выстукивать бешеный бразильский ритм.
– Это конец, – прошептала она, с животным ужасом уставившись на Степана.
Тот, воспользовавшись оцепенением несчастной девушки, уложил ее обратно на койку и ловко затянул браслеты на запястьях.
Первым в дверях появился Фишер, пропускающий вперед Римму с привычным подносом. Женщина ринулась прямиком к Вере и, поймав ее полный ужаса взгляд, начала приговаривать:
– Сейчас детка, сейчас. Это снотворное. Не бойся. Сейчас.
По особенно ласковому тону и нежным успокаивающим прикосновениям мягких ладоней Вера окончательно убедилась в правильности своих доводов.
И вдруг, посмотрев по сторонам, она почувствовала небывалую легкость и долгожданное облегчение. Несчастная Римма, озадаченный Степан, старающийся не смотреть в ее сторону, и даже выглядывающий из-за спины Фишера взволнованный Пахом. Плюс два растерянных санитара. Всем им придется жить с этим, а она через минуту, даже раньше, наконец-то станет свободной. Она больше не увидит ни одно из этих ненавистных лиц, не испытает липкого ужаса. Ее месячный ад подходит к логическому завершению.
Вот спасительная жидкость уже льется по ее венам, и скоро она уснет навсегда. Никаких больше мучительных болезненных пробуждений. Только бы Пахом выполнил свое обещание и не позволил ее мозгу ожить в другом теле! Койку вместе с ней уже выкатывали из реанимации.
– В операционную! – скомандовал Фишер.
Пахом вжался в стену, пропуская санитаров с каталкой, и неотрывно глядел на Веру. Наверное, в глубине души он тоже был рад, что все закончилось, хотя лицо его искажала болезненная гримаса. В последние секунды своего бодрствования, в последние минуты жизни ей захотелось подбодрить этого человека, чья физиономия сейчас сливалась с белым больничным халатом. Вера ободряюще улыбнулась ему, всем видом выражая сочувствие всем, кто остается в аду, созданном Германом Фишером.
31
Говорят, смерть убивает человека, но не смерть убивает.
Убивают скука и безразличие.
Игги ПопСкоро сорок дней. Раньше Антон никогда не придавал значения таким формальностям, но сейчас, по-прежнему не находя удовлетворения ни в чем, испытывал какую-то необходимость почтить это событие.
Поэтому он был даже рад, что у него нашелся повод снова оказаться в церковном подворье. Сегодня здесь было еще красивее, чем в прошлый раз – наверное, из-за обилия выпавшего снега. День был морозным, но ясным.
У лавки, где продавались свечи и иконы, наблюдалось оживление. Он подошел ближе. Даша, бабулька из лавки и хилый батюшка выносили из избушки большие тюки и загружали их в припаркованную рядом «Газель».
Девушка сразу обратила на него внимание и радостно помахала: