А спустя мгновение, уснула и вся компания сотрапезников, убаюканная запахом жареного костного мозга и дыханием царицы-ночи.
Утешение
Холод. Темный, твердый, жесткий пол. Цепь более не сковывала запястья, но зато прекрасное голубое небо было исчерчено железными прутьями решетки.
Дик не ошибся. Торонту поместили именно в клетку, помещение внутри которой включало в себя жесткие нары, циновку на полу, всю обтрепанную и ободранную, обшарпанные, бурые стены, столь странным образом оббитые, что с них свисли железные трубы и турники, перила и палки.
О тепле и пище нечего было и думать. Собственно, он и не думал. Мысли Торонты кружились все еще округ того травяного настоя, что удалось приготовить по содействию Пэтси, и то жуткое впечатление его застывшего лика при виде первой пробы на змие прошлой ночью – то были те осадки, что оставили неизгладимый след в его душе. А нависающий над ним, подобно черной бездне, потолок, стены его маленькой тюрьмы, от которых гулко отражалось эхо его собственного голоса, скрипучий пол под ногами – все это было лишь дополнительным, ничего не значащим в жизни героя фоном, аурой для новых размышлений и диалога с самим собой.
Как только Торонту поместили сюда, он преспокойно прослушал все инструкции , зачитанные ему монотонно и немного в нос бульдогом-контроллером, который столь долго шмыгал и сопел, покачивая круглою головой, что под конец уже начал раздражать пленника, который собирался побыть наедине с собой.
Однако же столь смело взглянул Торонта металлическим взглядом на своего нового стража, столь же немало удивив его весьма участливым вопросом – а каково же самому бульдогу работать надсмотрщиком, ведь он, как и предполагалось, не один заключенный, а не надоедает ли сия скучная и однообразная работа, ведь он должен исполнять ее каждый день, будучи все время на посту и на чеку? После такого даже у старающегося изо всех сил подать себя как строгого и непреклонного в любых вопросах охранника, но в глубине души – добросердечного и мягкого бульдога складки, все время морщившие его лоб и отчего делавшие его старше своего возраста, невольно разгладились, и он позволил себе переброситься с лисом добрым словом, а также согласился распить с ним по кружке травяного чая, принесенного двумя серьёзными грачами.
***
Оставшись наконец наедине со своими мыслями, он долго курил сигару, одну из тех, что так заботливо предоставил ему бульдог-надсмотрщик. День неспешно шел своим чередом, а Торонта сидел, скрестив длинные жилистые ноги, на нарах и задумчиво глядел в пространство, рассматривая кольца дыма, парившие в темном захолустье ветхих стен. Разные образы начинали являться перед ним, возбуждая разгоряченное сознание и формируя знакомые силуэты.
Первой пришла на память Мира. Он ясно помнил ее солнечную улыбку с белоснежными зубками и пышную шапку золотых кудряшек.
Раз. Мира жмурится от счастья, потому как Тор берет ее, маленькую и хрупкую, и, как обещал, ставит на вершину высокого холма, откуда она любила созерцать далекие окрестности. Словно ребенок, обрадованный новою игрушкой, кою подарили ему родители на очередной праздник, она заливается звонким смехом и бросает с холма на него пушистые одуванчики и белоснежные хризантемы.
Два. Он идет, притворяясь что не чувствует, как Миранда кидает на него синие шишечки туи, а Торонта продолжает поход, заворачивает за угол, прячется и оттуда выбрасывает целы фонтан этих шишечек, чем снова вызывает бесконечную радость.
Три. Они, держась за лапы, дружно и даже будто синхронно пересекают автотрассу. Проезжая часть. Машины – это не убийцы, но одна из самых ужасных и непредсказуемых причин неожиданной гибели. Он долго, в самых различных аспектах, с настойчивостью, повторяет это ей. Кажется, Мира совсем не слышит его. Вроде бы, движение затихло. Можно перейти. Она рванула слишком быстро и вприпрыжку помчалась через дорогу, умудряясь при этом звать его, добавляя свой звонкий смех. – Стой! – Торонта напрягает все силы, пытаясь догнать ее. – Погоди! Осторожно! Можно стоять на середине! Не спеши! Стой!» Он продолжает кричать до хрипоты в голосе. Но все заканчивается благополучно: они добираются до пункта назначения, миновав еще несколько таких опасных переходов…
Он с рождения был мрачным скептиком, и окружающие вызывали в нем непереносимое раздражение, отзывающееся в нем постольку, поскольку долго он общался с собеседником. Но Мира была тем светлым и добрым лучиком надежды, неким маячком, сигналившим о том, что не все так уж плохо в этом бренном мире. А теперь этот луч погас, а его крылья, вдохновляющие на встречу каждого нового дня, сгорели…
***
Солнце дивно освещало
Крышу дома моего,
Вот лучи его потухли –
Нету в доме никого…
Но недаром говорят же
В этом мире мудрецы:
Встретив новый лик надежды,
Не отбросишь ты концы.
В темном затхлом подземелье
Проживу, быть может, век,
И умру, возможно, тут же,
Не открыв внезапно век.
Не сломить тебе, неволя,
Независимой души –
Жить могу и в шуме, и в покое,
В гармоничной, нужной мне тиши.
Лишь найти полоску света,
Чтоб горел он маяком –
И тогда тюрьма чужая
Станет вмиг как отчий дом.
Вдохновение от света
Духам нужно получать,
Чтоб могли парить по стенам
И спокойно выживать.
***
Он ходил, словно вымеряя каждый шаг, пристальным взглядом пронзая кирпичные стены. А там, за железными прутьями, все не смолкали шумные крики, поднятые грачами, недовольство коих выражалось по поводу найденного крупного пера, неизвестной птице принадлежащего. Торонта подошел ближе, начав разглядывать предмет столь живленной и кипучей дискуссии. Здесь он никогда бы не прогадал. Черное перо, обрамленное бархатными ворсинками, указывающими на густоту оперения, несвойственную щуплым грачам, могло принадлежать лишь одному персонажу, до боли в глазах знакомому и близкому Торонте.
Ворланд был здесь. И, скорее всего, далеко улететь он не мог: волоски точенной длинного пера все еще хранили ароматы смолы, еловых шишек, к коим примешивался запах скошенной травы и опалой листвы. Он долго рассматривал это напоминание о пернатом приятеле, не обращая внимания на возмущенные покрикивания грачей, требовавших вернуть им найденный предмет.
С вороном у него были дружеские , но сложные отношения, что выражалось в подшучивании друг над другом , иронии слов, метко брошенных , но не с целью обидеть или осквернить , а лишь затем только, чтобы подчеркнуть родство этих столь близких и метущихся душ.
Да и не всегда Вор и Тор подходили к приходили к компромиссу в своих дискуссиях – скорее, напротив, каждый оставался при своем, ценном для него мнении, однако ж прислушивался к совету приятеля и выделял для себя ту главную суть замечания , необходимость которого была выявлена и доказана с самых разных сторон рассматриваемого вопроса.
Конечно, порою лиса могли раздражать насмешки ворона, но и он отвечал не менее колким выражением на них , потому как именно в этих фразах, разговорах и затяжных философских беседах и заключалось все наслаждение , духовное удовлетворение, без коего жизнь теряла нужный ему ритм, превращаясь в монотонное движение, в котором нет более музыки , а царила лишь скука....
Ворланду же, не только как главному летописцу НоуХауса , была интересна жизнь Торонты , но и сам лис, его пытливый ум, и еще многие его духовные качества , действительно, были важны и ценны в вороньих очах. Мудрый птах понимал Торонту, сочувствовал ему , в глубине души испытывая восхищение перед его настойчивостью и силой воли, и надо сказать, испытывал тайне от друга некую гордость от осознания того, что может принимать участие в непростой судьбе друга.
Таким образом , близость этих двух типажей играла определенно значительную роль в столь оригинальном и загадочном союзе.
***
Перо он сложил на твердые нары, предварительно накрыв его маленькой циновкой, с целью защиты от сурового ветра, дождя и, возможно, скорого снега, который мог ожидаться в следующем месяце. Вот и подошло к концу твое правление, осень !
Нет, сколь бы ни ворошила ты еще яркими, но уже дырявыми в некоторых участках и вялыми листьями, смятым полотном лежащими в земле, сколь бы ни поливала ты с неба прохладным дождем лесную почву, сколь бы ни выл ветер – твой преданный слуга, а зима все же потихоньку подступает к твоим границам. Прощай же, о, осень!