Богдан Хмельницкий

– Я подожду, – спокойно ответил Хмельницкий.

Дворецкий важно отправился докладывать пану. Через несколько минут он вернулся и объявил Богдану, что пан его принять не может, а просит зайти часа через два.

Хмельницкий вернулся в корчму и на пороге своей комнаты увидел спасенного им татарченка Саипа.

– Что скажешь, Саип? – спросил он тревожно, предчувствуя, что услышит еще что-нибудь недоброе.

У мальчика на глазах блестели слезы.

– Худо, пан, ох как худо! – пробормотал он.

– Что такое, говори скорее.

– Сын твой умер сегодня утром.

Богдан побледнел.

– Убит? – выговорил он чуть слышно.

– Розгами засекли за то, что сгрубил сердитому урусу.

Богдан молча опустился на лавку и сжал голову руками.

– А пани замуж выходит за сердитого уруса, – прибавил мальчик. –Завтра их будет венчать тот длинный мулла в делом, что живет уже второй день у тебя на хуторе.

Богдан вскочил с места и ударил кулаком по столу. Вид его был страшен, когда он гневно ухватил себя за волосы и не то крикнул, не то заревел:

– Месть им! Смерть им!

Татарченок в испуге попятился к двери, а Ивашко открыл глаза и недоумевал… Богдан объяснил ему, в чем дело. Он уже овладел собою и продолжал расспрашивать мальчика обо всем, что происходило на хуторе.

– Хорошо, Саип, – закончил он свой разговор. – Ступай опять назад и пусть никто не знает, что ты меня видел. Смотри во все глаза, слушай все, что можешь услышать и, если узнаешь что важное, прибеги сказать.

– Понимаю, – весело ответил мальчик и вприпрыжку пустился обратно. Через два часа Богдан снова был у пана старосты. Его ввели в кабинет, где он увидел пана старосту, заваленного бумагами. Эти дни ему самому пришлось разбираться с делами, так как пан подстароста по случаю своей свадьбы выпросил себе отпуск. Пан Конецпольский принял Богдана холодно, вежливо, указал ему рукою на стул и вопросительно посмотрел на него.

– Ясновельможный пан староста, – начал Богдан, – я с жалобой на пана Чаплинского! Пан староста не откажет оказать мне защиту.

– Что такое? – равнодушно спросил староста.

Богдан рассказал, в чем дело.

Пан Конецпольский выслушал его с небрежной холодностью и затем спросил:

– Что же пану Зиновию от меня угодно?

– Я надеюсь на защиту и поддержку пана старосты, – повторил Хмельницкий.

– Прошу извинения, – возразил староста, – я не судья и не могу разбирать тяжебных дел. Не имею на то никакого права, – прибавил он внушительно.

– Но, ведь, пан староста лучше чем кто-либо знает, что этот участок дарован отцу моему и мне, что я немало положил в него труда и что все, что там находится, есть моя неотъемлемая собственность.

– Я повторяю пану Хмельницкому, – с некоторым раздражением возразил староста, – я тут ничего не могу сделать, пану следует обратиться в суд и представить свои доказательства на владение.

– Пан староста знает, что у меня форменных документов нет.

– Это уж не мое дело! – небрежно ответил староста. – Пану Зиновию следовало позаботиться об этом. Мне очень жаль, – сказал он, вставая, –что пана постигла такая большая неприятность, но опять-таки повторяю, я тут ни при чем и даже не желаю вмешиваться в такое щекотливое дело.

– Итак, все мои заслуги и заслуги отца моего забыты, – с горечью проговорил Хмельницкий, тоже вставая.

– Пан Хмельницкий, – строго возразил староста, – пользовался своим хутором довольно долго и сам виноват, что не позаботился упрочить его за собой еще в то время, когда ему доверяли. Теперь же о нем ходят темные слухи, в чем конечно, виноват он сам.

Хмельницкий оставил старосту и отправился в земский поветовый суд. Там за большим столом заседал судья, а за другим поменьше сидел его помощник подсудок, в светлом кафтане, опоясанном широким кушаком и в длинном алом кунтуше с заброшенными за спину рукавами. Хмельницкого не сразу впустили к этим двум вершителям судеб, а сперва он должен был обратиться к земскому писарю. Писарь внимательно выслушал его дело и отправился с докладом. Через несколько времени Хмельницкого пригласили к судье, и тот, уже знакомый с делом из доклада писаря, предложил ему вопросы. Он тоже поставил ему на вид, что без форменных документов вряд ли удастся ему сохранить свои права на владение хутором.

– Ведь, пан Хмельницкий говорит, что хутор дарован не ему, а его отцу и притом не нынешним старостой, а его предшественником, который уже умер. Следовательно, в этом деле невозможно и личное подтверждение. В благоприятном случае, если этим хутором не овладеет его соперник, –прибавил судья с улыбкой, – он отойдет к владениям пана старосты. Впрочем, – прибавил он, – прошу пана зайти завтра, мы рассмотрим его дело и дадим окончательный ответ.

– Если нужны письменные доказательства моих прав, – нерешительно прибавил Хмельницкий, – у меня есть свидетельство за подписью гетмана Конецпольского на владение этим поместьем.

– Может быть, такое свидетельство и значило бы что-нибудь прежде, –важно заметил судья, – но по нынешним постановлениям оно не имеет ровно никакой силы. Оно должно быть форменное, записанное в земских книгах воеводства. По простым актам, не записанным в книгах, мы не можем начинать процесса.

– Но самому наияснейшему королю известно, что Суботово принадлежит мне, – пытался возразить Хмельницкий.

– Это уже до нас совсем не касается, – холодно отвечал судья. – Если ваши права известны королю, то отправляйтесь в Варшаву и подавайте просьбу в сейм.

Хмельницкий зашел в суд и на другой день. Писарь подал ему письменное решение этого дела. Оно заключало в себе полный отказ, и ему же еще пришлось заплатить порядочный процент за это решение и судье, и подсудку, и писарю. Эти должностные лица не получали жалования от казны, а пользовались определенными доходами с дел.

8. ПОЕДИНОК. ТЮРЬМА

Ой я ляхiв, ой я панiв не боюся;
Бо я з ними ище по-лицарськи побьюся

Во время наезда на Суботово ни Тимоша, ни дочерей Богдана с маленьким шестилетним Юрием не было на хуторе. Тимош ездил с письмами отца, а дочери с младшим братом гостили у одного из соседей. Надо было как-нибудь устроить их. В Чигирине Хмельницкий обратился к старому жиду-фактору, не раз помогавшему ему в затруднениях. Жид подыскал маленький домик на окраине города. Хмельницкий нанял его за сходную плату, дал знать детям и приказал им скорее приехать в Чигирин. Невеселое это свидание: девушки плакали, а Тимош грозно сдвигал брови и хватался за рукоять сабли.

– Батюшка, – говорил он, – я соберу казаков и отниму Суботово.

– Погоди, Тимош, – успокаивал его отец, – еще наше не ушло, а быть может нам присудят Суботово и законным путем. С врагом же своим я сам разделаюсь за оскорбление; сегодня посылаю ему вызов и буду с ним биться на поединке.

В тот же день Хмельницкий послал сказать Чаплинскому, что он требует от него удовлетворения чести и назавтра назначает ему поединок в лесу, у оврага, где три тополя. Чаплинский тотчас же призвал к себе своего зятя и долго совещался с ним о чем-то при запертых дверях. Под вечер к Хмельницкому прибежал запыхавшийся Саип.

– Сердитый урус хочет извести тебя, пан, – передал он. – Сегодня он говорил с другим урусом, а я незаметно пробрался в их комнату и спрятался за шкафом. Я все слышал, о чем они говорили. Ты хочешь с ним драться, а он боится, что один не победит тебя. Он возьмет с собой троих слуг, спрячет их в овраге, и по знаку его они нападут на тебя и убьют тебя.

– Спасибо, Саип! – отвечал Хмельницкий, – вот тебе за услугу, – и он дал ему золотую монету.

Саип даже обиделся: он сердито сверкнул своими косыми глазенками.

– Я пану не из-за денег служу, – гордо проговорил он, оттолкнув червонец.

Хмельницкий улыбнулся.

– А свадьба пани была? – спросил Богдан.