Богдан Хмельницкий

Как-то вечером Ивашко вернулся домой сильно возбужденный и на вопрос Хмельницкого отрывисто проговорил:

– С Никитой Кустарем поссорился!

– С каким Никитой? – переспросил Богдан.

– Да тоже с запорожцем, мы с ним давно не в ладах. Еще мальчишками дрались, когда верхние курени выходили на нижние. Он мне всюду и во всем старается шкоду учинить: то потраву устроит, то землю оттянет; все я ему прощал, а уж на этот раз не спущу, хотя бы до самого кошевого дойти пришлось, уж быть Никитке битым.

– Что же он тебе сделал? – спросил Богдан.

– То и сделал, что вздумал своих волов на моем лугу пасти, да еще там, где Катря, на островке. Прочуял он, видно, что я часто на тот островок езжу; который день за мной, как кошка за мышью, крадется. Сегодня утром подъезжаю к острову, а он уж тут как тут со своими волами. Я его гнать, не идет… Что тут делать? По счастью Олешка, видно, подслушала наш разговор, – ни она, ни Катря не показались. Постоял, постоял я…

И уехал с острова. Нарочно пальцем не тронул, буду на него суду жаловаться, на счет потравы у нас строго… Пусть его хоть раз проучат.

Хмельницкий попробовал было отговаривать Ивашка, но тот и слушать не хотел.

На другой день рано утром Довгун отправился в паланку, так назывался окружной суд, помещавшийся на границе самой Сечи и ведавший дела запорожцев, живших вне куреней. Этих паланок было несколько. Ивашко отправился в свою, к которой принадлежал его участок. Он изложил свое дело паланковому судье и дождался, пока послали за обидчиком. Никита Кустарь явился с калачем, также как и Ивашко. Скромно положил он его на стол перед судьей и остановился в почтительной позе. Это был ловкий, видный казак с рыжим чубом и длинными рыжими усами, с рысьими глазками и немного рябоватым лицом.

– Жалуется на тебя казака Ивашко Довгун, – начал судья, что ты на его лугу пас своих волов. Что ты на это скажешь?

– Доложу вам, пане добродзею, – отвечал Никита, что я точно пас своих волов на лугу на островке, а что этот луг Ивашкин, я не знал.

– Я ему говорил, пан судья, – вмешался Довгун, – что этот луг мой, а он все-таки остался пасти волов.

– Смею вам доложить, пане добродзею, – невозмутимо возразил Никита, –что Ивашко приехал на остров, накричал что-то, накричал, а толком ничего не сказал.

Судья старался помирить их.

– Заплати ему за потраву! – уговаривал он Никиту.

– Смилуйтесь, пан судья, за что же я буду платить, когда я не знал, что луг чужой.

– Прости ему эту потраву! – обратился судья к Довгуну.

– Ну, уж нет, пан судья, я ему много прощал, а на этот раз надо его и поучить.

Судья развел руками.

– Если уж вы оба такие упрямые, то я для вас ничего сделать не могу. Идите в Сечь, там вас рассудят.

Оба казака сели на лошадей и поскакали в Сечь.

– В чей же курень мы сперва пойдем? – спросил Никита, когда они запаслись хлебом-солью и въехали в ворота крепости.

– Пойдем, брат, в мой курень! – отвечал Довгун.

– Ну, хорошо, пойдем, пожалуй, и в твой, – согласился Никита. – Здорово, батько! – сказали казаки атаману, входя в курень. – Здоровы будьте, панове молодцы! – отвечал атаман. – Садитесь, гости будете.

– Нет, батько, некогда нам сидеть, у нас к тебе дело.

– Ну так говорите, в чем ваше дело.

Ивашко рассказал обо всем, что случилось, не забыв упомянуть и о суде в паланке.

Атаман внимательно его выслушал и обратился к Никите.

– Какого ты куреня, братец?

– Переяславского, – ответил тот.

– Гей, хлопцы! – крикнул атаман своих слуг. – Подите, попросите ко мне атамана Переяславского куреня.

Минут через десять пришел атаман. Выслушав обе стороны, атаманы начали советоваться друг с другом и затем обратились к тяжущимся.

– Вы уже судились, братцы, в паланке?

– Судились! – отвечали они с поклоном.

– Отчего же вы не помирились? Ты, Никита, учинил потраву, ты и должен заплатить. Ты, Ивашко, должен ему простить и не иметь на него никакой обиды.

– Не заплачу я ему ничего! – упорствовал Никита. – Он меня тоже обидел, и вором, и разбойников назвал, а я чем же виноват, я не знал, что луг чужой.

Наконец, атаманам надоели уговоры. Они вместе с казаками отправились к войсковому судье. Казаки опять запаслись хлебом-солью. Сперва вошли атаманы, поклонились, поздоровались с судьей. Затем вошли и казаки.

– Кланяемся вам, пане добродзею, хлебом и солью.

– Спасибо, панове молодцы, за хлеб и за соль! – отвечал судья и, обращаясь к атаманам продолжал:

– А какое у этих казаков дело?

Ивашкин атаман подробно изложил дело. Судья внимательно выслушал и обратился к Никите.

– Ты, братец, я вижу упрям. Судили вас и паланка, и атаманы, да и я присуждаю тоже; ты со всех сторон виноват и должен удовлетворить обиженного… Согласен, что ли?

– Нет, пане добродзею!

Судья даже вскочил с места.

– Ну, уж и казаки же у вас, панове атаманы, – ведите их к кошевому, там им будет конечный суд и расправа. А вы, братцы, забирайте с собой ваш хлеб-соль, мне его не нужно.

– Да ни, добродзею! Мы себе опять купим на базаре.

– Забирайте, забирайте! – строго крикнул на них судья и сунул им калачи в руки. – Не держите атаманов, да и меня не задерживайте: у меня не одно ваше дело.

Делать нечего, отправились к кошевому. Опять пошли поклоны, хлеб-соль, допросы и расспросы, опять все дело было подробно рассказано. Кошевой помолчал немного, подумал и потом обратился к Никите.

– Ну, так как же, братец, думаешь рассчитаться с этим казаком? Решала вас и паланка, и атаманы, и судья войсковой, дошло дело и до меня. Я признаю, что дело ваше решено справедливо, ты во всем один виноват: забрался с волами на чужой луг, волы траву поели, казак тебя гнал, ты не пошел, значит, надо тебе за потраву платить. Что же ты мне скажешь? –Согласен ли ты удовлетворить обиженного?

– Ни, вельможный пане, не согласен, воля ваша!