Богдан Хмельницкий

Поляки не верили своим глазам.

– Это невиданная, неслыханная измена! Они насмеялись над нами. Проклятые казаки, им нельзя верить ни на волос!

В лагере произошло общее замешательство: все кричали, все проклинали; только одни драгуны или, вернее, казаки, одетые в драгунский мундир, стояли мрачные, угрюмые, смотрели туда, куда ускакали барабашевцы. В эту минуту они чувствовали себя тоже русскими, и затаенная ненависть к панам так и просилась наружу.

– Что же, братья, – шептали смельчаки, – долго мы будем против своих же воевать? Если они не побоялись, проскакали мимо лагеря к Богдану, то чего же мы трусим? Эти паны думают, что если они одели нас в немецкое платье, то мы уж и веру свою православную забыли. Не бывать этому, не погубим наших душ!

Хмельницкий на виду всего польского лагеря гарцевал перед своим табором на белом коне с белым знаменем. На знамени красовалась надпись: "Покой христианству". Приблизившись к Богдану, барабашевцы остановились; Кривуля с несколькими выборными соскочил с коней и, отвешивая низкий поклон, проговорил:

– Клянемся тебе, Богдане! Мы пришли служить верой и правдой церкви святой и матери нашей Украине.

– Рыцари молодцы! – отвечал Хмельницкий, – не ради славы или добычи мы взялись за сабли. Нет, мы обороняем жизнь свою, защищаем жен и детей наших. Даже зверям и птицам Бог дал для защиты зубы и когти, как же нам не вступиться за веру, за честь, за вольность. Поляки все у нас отняли, они взяли нас в неволю на собственной земле нашей; они замучили гетманов наших; кровь этих мучеников вопиет к вам, души их просят отмстить за них и за всю Украину.

– Не дадим веры нашей на поругание, – воскликнули барабашевцы, –кровью нашей смоем все обиды…

С криками: "Да здравствует Украина!" поскакали они в казацкий лагерь, где их дружно приветствовали запорожцы ответными криками.

Поляки все это видели и совсем упали духом.

– Приглашаю панов на совет, – проговорил Потоцкий собравшимся около него начальникам.

С понурыми головами, с вытянутыми печальными лицами собрались паны в палатку Потоцкого. Потоцкий стоял поодаль с Чарнецким и о чем-то горячо разговаривал. В кучке панов шли тоже оживленные споры.

– Не стоит нам стоять в бездействии, надо ударить на них, смять и не давать оправиться, – говорили одни.

– Вы не знаете казаков, – возражали другие, – невозможно штурмовать казацкий лагерь без пехоты. А где она у нас?

– Я уверен, что эти низкие хлопы боятся нас, – заметил какой-то длинный шляхтич. – Вот уже второй день, как они не выходят из своей засады. Вытравить бы их оттуда, как диких зверей, да и перебить всех.

– Казаки хитры, – возражали ему, – какая им нужда покидать укрепление. Посмотрите, как прочно установили они свои возы; они выждут, когда мы на них бросимся, потом и устроят нам какую-нибудь облаву…

Спор был прерван: началось заседание.

Говорили много, говорили все, каждый предлагал свое; но все предложения оказались неприменимыми к делу. Чарнецкий молча выслушал мнения панов и, когда все остальные затихли, сам начал речь:

– Правда, панове, – говорил он, – что с изменой барабашевцев всякая надежда на победу пропала. Силы наши так малы, что нам не выбить казаков из лагеря; но если мы хорошо укрепимся, то можем долго продержаться. Казаки выбрали не вполне удобную позицию, нам легко сдерживать их перестрелкой, а тем временем известить гетмана об измене казаков и просить его прислать побольше пехоты; ее нам, действительно, недостает.

Все согласились с мнением Чарнецкого и тотчас же составили письмо к гетману.

– Я предлагаю послать Яцка Райского, – сказал Шемберк. – Он ловок и расторопен, проскользнет, как угорь.

Яцка послали. Стали готовиться к переходу за Желтые воды. Переправа заняла довольно много времени. Особенное затруднение представлял обоз, состоявший из бесчисленных возов со всякой кладью. Паны тащили с собой в поход посуду, платье, провизию, точно они отправлялись не в поход, а на пиршество. При переправе многочиленная прислуга бранилась, суетилась, толкалась около возов, каждый спешил перевезти свое, никто не слушался. Наконец понемногу все переправили, возы установили четырехугольником, а кругом за версту насыпали вал и поставили на него пушки.

Хмельницкий дал полякам вполне устроиться. Казаки несколько раз порывались ударить на врага, но он их удерживал. Табор подвинули к самым Желтым водам, и начали перестрелку. Поляки усердно обстреливали казацкий лагерь из пушек, но Богдан запретил отвечать им сильным огнем: в его расчеты входило дать полякам набраться храбрости.

– Что же, батько, долго мы будем стоять, опустя руки? – недовольным тоном спрашивал его Ивашко.

– А тебе бы, небось, поскорее в бой хотелось? – шутливо проговорил Богдан. – Поспеешь еще… Если же тебе хочется дела, то вот тебе и поручение. Видишь болото? За этим болотом стоит Тугай-бей.

– Как? – удивился Ивашко. – Болото это за потоком, а Тугай-бей стоял у нас в тылу.

– Прозевал, хлопец! – засмеялся Богдан. – Пока поляки переправлялись, и татарин не дремал, переправился тоже. Теперь он у них по соседству, только медлит, проклятый, хитер. Скачи к нему и скажи от моего имени, чтобы он нападал на ляхов с тылу врасплох, тогда и мы приударим на них. Будет отнекиваться, скажи, что без его помощи казаки битвы начать не могут. Да скачи в объезд, переправа там за болотом удобная.

– Хорошо, батько! – проговорил Ивашко.

Он быстро вскочил на коня и помчался в степь. Долго Богдан ждал его, прошел и полдень, а Ивашка нет, как нет.

– Ой, не случилось ли с хлопцем беды? – говорил Богдан окружавшим его казацким атаманам.

– Что нам его ждать с ответом? Быть может и в самом деле не воротится, – говорили те, – а мы тут сиди. Пусти нас на ляхов, приударим на них со всех сторон, окружим, сомнем, а татары пусть их добивают.

– Нет, храбрые рыцари, подождем; первый удар должен быть силен и верен.

– Ну, пусти нас хоть погарцевать! – просили казаки.

– Что вы, как дети, игрушек у меня просите! – крикнул на них вышедший из терпения Богдан. – Мне каждая ваша голова теперь вдвое дороже…

Казаки примолкли, но втайне ворчали на батька за его медлительность. Перестрелка шла вяло. Казаки подсмеивались, что батько пороху жалел. Богдан не обращал внимания на их шутки, резко и сердито отдавал приказания, и никто не смел ему перечить. Он втайне волновался, не получая известий от Тугай-бея. "Обманет, собака", думал он, "изменит, перейдет к ляхам… Что тогда?”

Закатилось, наконец, и солнце, настала ночь, а Ивашка все не было. Богдан нетерпеливо ходил взад и вперед перед своей палаткой и не думал ложиться спать. Вдруг чуткое ухо его услышало приближающийся топот коня, а привычный глаз в темноте разглядел всадника. Через несколько минут перед ним остановился Бурко и Ивашка соскочил на землю.

– Радостные вести, батько! – крикнул он. Уломал я татарина. Больно не хотел он начинать битву. Целых полдня у нас шли переговоры… А как после полудня у вас началась перестрелка, я ему и говорю: "Смотри Тугай-бей, богатырь ты храбрый, а на этот раз упустишь добычу, надоест казакам, грянут они на ляхов, разобьют, похватают все, тебе ничего и не достанется". Он сейчас послал разведчиков языка добыть из польского лагеря. К вечеру татары притащили жолнера, Тугай-бей сам его допрашивал. Как узнал, что поляков немного, что у них в лагере беспорядки, сейчас же послал отряд им в тыл. Татары засели за пригорком в ложбине, поляки и не чуют этого…

– Это хорошо! – сказал Богдан. – Завтра с утра можно и начинать.

– А вот, батько, и еще известие, – продолжал Довгун, – пойманный лях сказал Тугай-бею, что поляки отправили к гетману какого-то шляхтича с письмом, просят о помощи. Тугай-бей тотчас же отрядил за ним в погоню.

– Это дело! – сказал Богдан. – Пошлем и мы своих, в степи укрыться трудно, всякий сурок виден. А теперь надо отдохнуть перед боем.

Они распрощались и пошли спать; но Хмельницкому плохо спалось…

Задолго до солнечного восхода он уже был на ногах… Скоро радостный клич разнесся по всему табору: "На ляхов, на ляхов!" повторяли все. Трубачи трубили в трубы, литаврщики били в бубны, повсюду неслась лихая казацкая песня, все ликовали. Хмельницкий сел на своего белого коня и велел построиться. Менее чем через полчаса все войско стройными рядами стояло внутри четырехугольника… Хмельницкий подал знак, боевая музыка замолкла, настала мертвая тишина.

– Рыцари молодцы, славные казаки запорожцы! Настал час грудью постоять за веру православную. Вспомните славу дедов ваших, что разнеслась по всему свету; встаньте смело против ляшской силы, добудьте славы и рыцарства вечного… Кто за Бога, за того Бог!

Сказав это он быстро повернул своего коня и властным движением руки указал на польский лагерь.

Как бурное море загудела и заколыхалась безмолвная до тех пор масса воинов.

– Постоим за себя! На ляхов! Не побоимся пугал в леопардовых кожах, не застращают они нас перьями на шляпах!

– Вперед, братья! – вскричали атаманы.

Как поток лавы все казацкое войско двинулось из лагеря, перебежало ровное пространство до потока, быстро кинулось в воду, переплыло речку и стремительно бросилось на польский обоз.

Поляки мужественно встретили нападавших. Артиллерия дала дружный залп по осаждающим. Прекрасная польская конница правильными рядами двинулась на казаков; рядом с конницей выехали и драгуны, но они шли неохотно, –начальники их о чем-то шептались.

Потоцкий успел объехать все ряды, ободряя воинов и отдавая приказания.