Богдан Хмельницкий

Увидав возвратившихся заложников, Чарнецкий стал Хмельницкого отпустить его.

– Разве худо пану послу живется у меня? – с улыбкой возразил Хмельницкий, – прошу его еще у нас погостить: он слишком опасный для меня соперник: в польском лагере обойдутся и без него.

Чарнецкому ничего не оставалось делать, как покориться своей участи, но о смутно надеялся, что паны потребуют его возвращения у Богдана. Надежда эта оказалась тщетной. Паны рады были поскорей убраться: живо снялись с лагеря и собрались в обратный путь.

Брыкалок вернулся от Тугай-бея.

– Ну, что, с какими вестями? – спросил его Хмельницкий.

– Тугай-бей стоит наготове и в ночь двинется по пятам.

– Хорошо! – проговорил Хмельницкий. – Теперь ты мне исполни другое поручение. Знаешь ты яр, что лежит за двадцать верст отсюда.

– Это "Княжьи бараки"? Как не знать!

– Ну так выбери ловких казаков человек двадцать, скачите туда в объезд, наройте рвов на дороге, набросайте деревьев и каменьев и ждите в засаде.

Отпустив Брыкалка, Хмельницкий распорядился сняться с табора и двинуться следом за поляками.

На другой день поляки подошли к лесистому яру "Княжьи Байраки". Не успели они войти в лес, как сзади послышались крики: "Алла", и появились целые тучи татар. Среди поляков произошло смятение.

– Измена, предательство! – кричали все.

Лошади под тучами стрел метались, падали; тяжелые возы вязли в болотистом грунте, и их невозможно было перетащить через лесистые буерки, тем более, что всюду по дороге лежали деревья, каменья, нагроможденные искусными руками казаков. Польские пушки не остались при этом без дела. Татары взяли их у казаков и направили против поляков. Полнейший беспорядок царствовал в польском отряде. Одни кричали:

– Сдавайтесь, панове!

Другие бежали вперед, вязли в грязи, спотыкались, падали, третьи теряли всякое присутствие духа, стояли в бездействии, опустив руки. Потоцкий был ранен в грудь, но он не терял мужества.

– Панове, – кричал он, стараясь ободрить растерявшихся воинов, – не посрамим себя, не сдадимся врагу, лучше честная смерть в бою, будем защищаться до последней капли крови!

Около него собралась кучка храбрецов; они поспешно стали копать укрепление, набросали деревьев, каменьев, насыпали вал в виде четырехугольника и стали отбиваться саблями.

Несколько времени продолжалась эта упорная защита; но, наконец, сильный натиск татар сломил сопротивление осажденных; со всех сторон ворвавшись в укрепление, они сошлись в середине четырехугольника. Потоцкий истекал кровью, в пылу битвы он не замечал нанесенных ему ран и теперь, умирающий, был взят в плен. Вслед за тем все оставшиеся в живых положили оружие. Между ними были Шемберк и Сапега.

– Добро пожаловать, панове! – встретил их Хмельницкий. – Пан комисар, верно, не рассчитывал быть моим пленником?

– Что делать, пан Богдан, – отвечал Шемберк, – счастье на войне изменчиво.

– Счастье потому оставило ляхов, что паны не хотели жить в мире с казаками-молодцами, им лучше было ладить с жидами-разбойниками, а вот теперь придется ладить с татарами, – сказал Богдан и отошел от пленников. Умирающий Потоцкий всю ночь метался в бреду; под утро, когда войско двинулось дальше в степь, он пришел в себя, но чувствовал себя очень плохо.

– Бедный, бедный пане Степане, – говорили вокруг него казаки, – не попал ты на Запорожье, не нашел, видно, шляху (дороги).

Но сквозь насмешки чувствовалось искренне сочувствие к молодому герою, так рано прощавшемуся с жизнью. Его бледное страдальческое лицо уже носило на себе печать смерти.

– Мне худо, – прошептал он, наконец, – остановите повозку… Снимите меня на землю…

Казаки исполнили его желание.

– Чарнецкого… – проговорил он.

Привели пана Чарнецкого. Со слезами на глазах стоял над ним старый воин и, опустив голову, прислушивался к последним словам умирающего.

– Скажите…

Отцу… – шептал тот, – скажите…

Что я…

Как рыцарь…

Голос его прервался, смерть сделала свое дело.

Чарнецкий молча нагнулся над ним, поцеловал его в лоб и закрыл ему глаза.

– Бедный юноша, – проговорил он тихо, – пока есть во мне хоть капля крови, я буду мстить за тебя, как за родного сына. Лишь бы избавиться от этой позорной неволи, – прибавил он, уходя за своими сторожами.

– Пане Богдане, – проговорил Ивашко на одном из привалов, просовывая голову в дверь походной палатки, – тебя хочет видеть один из пленных шляхтичей.

– Кто такой?

– Он называет себя Иваном Выговским.

– Приведи! Посмотрим, что ему нужно.

Вошел приземистый, юркий, не старый еще человек, с чрезвычайно подвижным лицом и быстрыми, проницательными глазами. Он упал на колени перед Хмельницким.

– Прошу у пана гетмана, – проговорил он, – одной милости…

– Что угодно пану? – холодно спросил Богдан.

– Прошу пана взять меня к себе на службу, я могу ему быть полезен, как писарь.

Богдан с удивлением оглянул его. Ему действительно недоставало человека, сведущего в письме, и он еще недавно сетовал на то, что приходится вести самому всю обширную переписку. Однако, природное недоверие взяло верх, и он проговорил:

– Пан Выговский слишком многого просит; сделать ни с того ни с сего пленного шляхтича своим писцом, то есть поверенным всех своих дел – это было бы слишком опрометчиво с моей стороны.

– Пан гетман может убедиться в моем чистосердечном желании ему служить. Он может возложить на меня какие ему угодно поручения, в виде искуса; если я изменю своему слову, он потеряет только одного ничтожного, никому неизвестного пленного, а если окажусь преданным, приобретет толкового и знающего писаря.

Богдан подумал.

– У пана, кажется, дельная голова на плечах, – сказал он, наконец. –Посмотрим, испытание же я назначаю вот какое: пан получает свободу и отправляется в Чигирин в качестве одного из стражников при пленных панах. Там он подготовит город к сдаче и в то же время соберет мне вести о Чаплинском и его жене; пани Марину повидает лично, передаст ей мое письмо, конечно, тайно, а затем ответ от нее получит устный и воротится сюда, ко мне.

– Понимаю, пан гетман, и постараюсь исполнить все в точности. Прошу пана верить, что я провижу вдали его славу, – прибавил он, – и что мне гораздо выгоднее служить ему, чем тянуть на панскую сторону.

– Хорошо, увидим, увидим! – отвечал Хмельницкий.

Он подозвал дежурного казака и велел объявить страже, что отныне пленник Выговский свободен и назначается тоже одним из стражников при обозе, отправляющемся с пленными в Чигирин.