Богдан Хмельницкий

В собрании старшин прочли грамоту сейма и комисарский лист, но паны предъявили неисполнимые условия: они требовали, чтобы казаки возвратили им все оружие, отослали татар и казнили всех предводителей загонов.

– Как это можно, – говорили казаки, чтобы мы сами себя отдали панам в неволю, чтобы сами казнили лучших наших воинов, отдали ляхам все добытое нами в честном бою. Не бывать этому! – кричали раздраженные казаки. –Богдан тоже виляет, он тянет сторону панов, он нас нарочно не ведет на ляхов…

Хмельницкий слышал этот глухой ропот и понял, что медлить дольше опасно.

– Вижу сам, панове казаки, – говорил он, – что Речь Посполитая и не думает идти с нами на мировую; они собираются заманить нас в свои сети, а потом поступят с нами так, как поступили с Павлюком.

Он двинулся вперед и дошел до Случи, границы казацкой Украины, а затем пошел к Константинову. Каждый день к нему стекались предводители загонов со своими ватагами. Городки и села сдавались без всякого сопротивления. Там, где паны хотели остановить движение, хлопы восставали на господ и убивали их.

Кисель, по окончании сейма, отправился в Киев, где он рассчитывал встретиться с Хмельницким. Оказалось, однако, что путешествие по Волыни было далеко не безопасно: всюду бродили шайки гайдамаков и панам комисарам каждую минуту приходилось дрожать за свою жизнь. Кисель думал по пути заехать в свое имение и повидаться с женой; но верстах в десяти от Гущи к нему привели одного из его хлопов в растерзанной одежде, облитого кровью. Пан Адам побледнел, увидев его.

– Говори, говори скорее, что случилось? – дрожащим голосом спросил он его.

– Все погибло, пан воевода, камня на камне не осталось!

– А пани? – едва мог выговорить Кисель.

– Пани с панною пропали, как в воду канули, – отвечал тот.

Кисель опустился на лавку и схватился за голову. Несколько минут он сидел молча, наконец вскочил и не своим голосом прокричал:

– Коня!

В сопровождении двух своих ретаров, он поскакал туда, где недавно еще стоял его замок. Ехать пришлось час с слишком, так как кони притомились, да и местность была болотистая, они вязли по колено в жидкой грязи и отказывались идти далее. Киселю это путешествие показалось целой вечностью. Наконец, вот и замок… Но что это? Вместо горделивых высоких башен с причудливыми зубцами и украшениями, вместо массивного старинного дедовского здания лежала на пустынном поле только груда камней, перемешанных с пеплом и мусором. Повсюду валялись трупы изувеченных людей; все хаты окрестных деревень тоже были пожжены, а их обитатели или зарезаны, или повешены. Воевода придержал коня и в недоумении осматривался кругом. Сердце его сжалось какой-то тупой болью, в глазах помутилось, он смотрел и не видел, не понимал, ему казалось, что он ошибся, заблудился, приехал не туда…

– Боже мой, Боже мой! – простонал он, озираясь, камня на камне не осталось!.. Все, что предки наши копили веками, все, что мы берегли и хранили, как дедовское наследие, все, все погибло… А жена? Неужели я остался одиноким?..

В отчаянии Кисель горько зарыдал, слез с коня и, ведя его в поводу, долго бродил между трупами, всматривался в лица и содрогался при мысли – вот-вот увидеть лицо мертвой своей жены. Так достиг он одной полуразрушенной хаты. Вместо сломанной крыши торчали обгорелые балки, а вместо окон чернелись какие-то дыры, и ветер со свистом врывался в них. За дверью послышались громкие всхлипывания.

– Кто там плачет? – сказал Кисель, обращаясь к своим провожатым, –надо посмотреть…

Но добраться до двери оказалось делом не легким: остатки обвалившихся стен загораживали вход и нужно было отодвинуть в сторону тяжелые балки. Кисель бросил поводья коня и с помощью рейтаров стал прочищать путь. Наконец, он добрался до двери, висевшей на одной петле, толкнул ее ногой и вошел в горницу. Страшная картина представилась ему: на полу лежало несколько трупов обезглавленных, изуродованных, искрошенных в куски, а в обгорелом углу копошился девятилетний мальчик с ожогами на руках и ногах. Его-то плач и услышал пан Адам. Рассмотрев его поближе, Кисель узнал в нем Гриця, внука старого дворецкого Петра.

– Бедный Гриць! – с участием проговорил Адам. – Жив ли кто-нибудь из твоих?

Гриць испуганно посмотрел на пана, он не сразу признал его; но через минуту стал радостно целовать его руки, обливая их горючими слезами.

– Ах, вельможный пане, это вы! – Никого, никого они в живых не оставили: и мать убили, и отца изрубили в куски, и деда старого не пожалели… А уж как я просил их за него. Они схватили меня и бросили в огонь… Ах, зачем я не сгорел? Зачем огонь пожалел меня? – в отчаянии, рыдая, воскликнул мальчик.

– Спасся ли еще кто, кроме тебя? – спросил Адам.

– Мало спаслись. Я ходил сегодня смотреть убитых, много, много, почти все перерезаны и перевешаны… Только пани с панной спаслись… –проговорил он в раздумье, – им теперь хорошо в монастыре, если бы не болели у меня ноги и руки, и я туда пробрался бы…

– Спаслись, говоришь ты? – встрепенулся Адам. – Да правда ли это? –усомнился он. – Почем ты знаешь?

– Я сам приводил им лошадей, дедушка Петро спас их, провел потайным ходом…

– Где же они теперь? Говори, говори! – торопил Кисель.

– Они в монастыре, – отвечал мальчик.

Кисель не долго думая, подхватил ребенка на руки, бережно посадил его на заводного коня, вскочил на другого и по обугленным трупам и развалинам помчался в монастырь.

18. НОВЫЕ УДАЧИ КАЗАКОВ

Тодi тиш ляхи як стояли,
Так и пропали…

Ерема идет, Ерема идет! – кричали все в маленьком местечке Погребище, в одном из многочисленных имений князя Вишневецкого.

Мирное селение представляло теперь чрезвычайно воинственный вид. Около низеньких покосившихся хат на улице толпился народ и свой, и чужой, пришедший из соседних деревень. У всех у них блестели доморощенные сабли и ножи, перекованные из кос и серпов. У многих были и самопалы, а кое у кого виднелись и пистолеты. Очевидно, жители сельца составили свой гайдамацкий загон и, наверное, не испугались бы никакого войска, но Ерема нагонял на них панический страх. И старый, и малый спешили к низенькой деревянной церкви, где на паперти стояла группа сельских священников.

Один из них, высокий худощавый старик с суровыми чертами лица держал в руках крест и осенял им торопливо подходивший народ. Он только что кончил длинную речь, хотел еще сказать несколько слов, как вдруг пронесся откуда-то крик: "Ерема идет!", и все гайдамаки бросились под защиту креста.

И, действительно, не прошло и десяти минут, как отовсюду нахлынули жолнеры, драгуны, загромыхала артиллерия, и над всем этим воинством возвышалась фигура невысокого, худощавого всадника, с блестящими проницательными глазами и решительными быстрыми движениями. Он быстро окинул взором всю толпу гайдамаков и отдал приказание. Артиллерия ловко заняла центр, жолнеры – одно крыло, драгуны – другое, и в несколько мгновений этот железный отряд охватил кольцом и сжал оторопевших столпившихся хлопов. Чувство самосохранения придало храбрость защищавшимся, они стойко выдержали первый натиск; но железное кольцо, раздвинувшись немного, снова сжалось и при втором натиске сломило беспорядочную толпу, не успевшую даже выстроиться. Жолнеры Вишневецкого, прекрасные фехтовальщики, ловкими привычными движениями повыбивали из рук противников сабли и стали наносить меткие удары направо и налево. Большая часть легла на месте, но многих взяли в плен, в числе их были и священники.

Князь Иеремия приказал всех пленников вывести на поле за селом.

– Ставить колья, разжечь костры, приготовить буравы! – коротко приказал князь.

Работа быстро закипела. Жолнеры обтесали толстые колья, натаскали хвороста и дров для костров, принесли буравы. Начались страшные неслыханные казни. Князь Иеремия гарцевал на своем коне и отдавал приказания. Прежде всего принялись за священников. Им буравили и выкалывали глаза, ломали кости руки ног, сдирали кожу и измученных, полуживых бросали на костры или обливали горячей смолой. Хлопов сажали на кол или вешали за ребро и подпаливали медленным огнем. Но Иеремии и этого было недостаточно.

– Мучьте, мучьте их больше! – восклицал он с ожесточением, – мучьте так, чтобы они чувствовали, что умирают!

Сотни искалеченных тел уже лежали на поле, а рассвирепевший князь и не думал униматься. Он велел поставить кресты и распинать пленников, распиливать их пополам, обливать кипятком и кипящим маслом. Наконец, никого не осталось в живых. Голодное войско бросилось на поиски провизии, но в пустых хатах не нашлось ни кусочка хлеба, ни горсточки муки: хлопы все спрятали и не осталось никого в живых, кто бы указал, где спрятана провизия. Впрочем воины Вишневецкого казались вылитыми из стали: они привыкли переносить всякие лишения.

– Что делать, панове! – говорил Вишневецкий собравшейся шляхте, –сегодня нам придется лечь спать с голодным желудком. Пан Барановский тотчас поедет в Немиров и потребует нам у немировцев продовольствия. Барановский низко поклонился и поскакал исполнять данное ему поручение, а Вишневецкий с отрядом двинулся к местечку Ободному.

На другой день к полудню шляхтич вернулся, но без продовольствия.

– Что это значит, – спросил Иеремия, – где же провиант? – Немировцы ничего не дали, – отвечал Барановский.

– Как не дали, этого не может быть! Пан, вероятно, не сказал, что требует от моего имени?

– Как я мог не исполнить приказания князя! Но они меня и в город не впустили. Когда я стал стучать в ворота, они мне крикнули, что не знают другого пана, кроме пана Хмельницкого.

Вишневецкий вспыхнул от злобы.

– Презренные рабы! – крикнул он, – я им покажу, кому они должны повиноваться! Седлай коней! – приказал он.

Все засуетились. Жолнеры, только что расположившиеся отдыхать, бросились к коням, торопясь исполнить приказание разгневанного начальника. Все знали, что князь Иеремия не любит приказывать дважды.

В полнейшем порядке отряд двинулся под Немиров и обложил город.

Князь Иеремия скомандовал: "На приступ!”

В городе все закопошились, ударили в набат, взялись за оружие. Священники осеняли осажденных крестным знаменем; все столпились у деревянных стен. Осаждающим удалось пробить стену и они ворвались в город. Немировцы бились отчаянно, но сильный натиск воинов князя сломил их. Большинство полегло на месте боя, остальные или сдались в плен, или попрятались, кто мог.

– Подавайте мне изменников! – кричал князь горожанам, просившим о помиловании.