Смытые волной

Подхватывать разговор особенно здесь не хотелось, да и вообще об этой даме ходили такие легенды, что лучше их не знать, как и подальше держаться от самой особы, никаких дел с ней не иметь. Кто его знает, какие еще сплетни обо мне сочиняют? С чего это вдруг оба следователя разом вышли? Перекусить, чаек попить? Я бы тоже не отказалась, в горле пересохло, и под ложечкой засосало, я же из дома выскочила, даже кашу не глотнула, один бутерброд с сыром. Нет. Сто процентов, чтобы нас послушать, о чем мы между собой говорить будем. Явно советуются, как дальше поступить. Значит, точно для руководства своего материалы по премии готовят. А у тех решение давно созрело, все эти расследования для отвода глаз, ждут только сигнала снизу от таких ребят – всю торговлю пересажать к чертовой матери, разогнать эту мафию. Всех подряд, без разбора. Ну, разгонят, а работать кому, вас и ваших жен с детками кормить кому, пайком одним милицейским или прокурорским не обойдетесь. Фруктишек заморских, свежих овощей, сочка томатного и яблочного тоже очень хочется.

Лично я эту несчастную премию с удовольствием бы вернула – пусть подавятся. А с рабочих как взять? И со служащих, и прочих. Все получили, радуются, а отвечать руководящей троице. А где все-таки Мизинер? Вдруг они нарочно морочат мне голову, а сами его упрятали и теперь вытягивают из меня жилы, выжидают, берут измором. Но больше, чем я сказала, мне сказать нечего. Я же все показала, что премия начислена верно и прибыль рассчитана правильно. И Мизинер, если он у них, будет стоять на этом, надо знать его характер. И не врет человек, не выгораживает начальство, это на самом деле так.

А мой-то как заерзал, услышав мои объяснения. Почему не предложил изложить все, что я говорила, в письменном виде? Значит, мои объяснения им не подходят, наверху от него другого ждут, а так, выходит, на прежнее руководство базы тень на плетень навели, оно по этому обвинению неподсудно, людей без вины в тюрьме держат. Господи, какой упертый тип, через труп переступит и глазом не моргнет. Понимает, что не прав, не там рыщет, но разве признается в этом. Как он обалдел, когда услышал про холеру? Короткая у всех память, никто и вспоминать не хочет, как весь город на ушах стоял, какие затраты понесла наша база. Как круглосуточно, спасая ситуацию, работал Чупринин и его четвертый склад. Безотказный порядочный мужик, отблагодарили, загремел по полной… Где же он, следователь, я докажу ему, что наша прибыль может быть еще выше. И опять это связано с этой, будь она неладной, амортизацией.

Еще при Хрущеве город накупил всякого оборудования для торговли. В Венгрии или Чехословакии оно себя полностью оправдывает. На каждом шагу кафе с автоматами для выпечки всякой вкуснятины. Булочки тают во рту. На Дерибасовской за «Алыми парусами» тоже открыли такую «точку» быстрого обслуживания, затем в начале улицы Карла Маркса. Бросаешь монетку в прорезь, и, пожалуйста, опускается тебе на тарелочке булочка с маком или блины с джемом. Еще бросишь – чашечка ароматного кофе. Так здорово было, все на виду.

Но открывали-то с помпой, зато как по-тихому закрыли. Не хотели эти проклятые машины жарить пирожки на воде, им высшего качества масло подавай и муку высшего сорта. В Прибалтике прижилась, а в Одессе дудки. Наше общепитовское начальство по командировкам шастало, то у прибалтов, то у венгров с немцами в ГДР перенимало опыт. Напринимались и замолчали. А поскольку девать это оборудование некуда было, сбросили к нам на территорию. Навязали прежнему руководству базы принять на баланс этот безхоз. Новенькая, даже почти нераспечатанная, так в закрытых контейнерах и стоит эта техника по сей день, на счастье крысам и «несунам». Те со своими длинными «умелыми ручками» то одно упрут, то другое.

– Там детальки для самогоноварения то, шо надо, – бормотал старый мастер котельной, но сам ничего не стянул, боялся. Мизинеру удалось что-то списать с нашего баланса, что-то вернуть в общепит. Но еще до черта оставалось этого барахла, и, конечно, все это отражалось на нашей прибыли.

Сейчас Мизинера нет, и Лейбзона больше нет. У остальных мозги не варят, как быть с этим говном дальше, так и будет висеть на базе? На директоров надежды тоже никакой. Даже в мою бытность они так часто менялись, что всех и не упомнить. Один колхозник объявился, согласился ради квартиры в Одессе на эту должность. Думал, что это как в колхозе председателем быть. А как понял, куда попал, что ни знаний, ни опыта, уже о связях вообще молчу, так и заткнулся. Мужику пятьдесят лет, а визжал от страха, подписывая каждую бумажку, как хряк, которому кастрируют яйца без анестезии.

– Ольга Ёсифовна, шо цэ такэ? – причитал он. – Я ничого нэ розумию, тилькы писля вас пидмахну.

Хату, сволочь безграмотная, получил, да не какую-то, а трехкомнатную в хорошем месте, и тут же смылся. Деру дал, только пятки грязные сверкали.

Я каждые полгода, как штык, пишу докладные с уведомлением о вручении о творящемся безобразии, но ни привета, ни ответа. Дома собираю копии на всякий случай, авось пригодятся. Папочки растут в объеме на нашей антресоли, как дрожжевое тесто у бабки под подушкой.

Никто и не собирается заниматься этим вопросом. Кто отдавал подобные распоряжения, давно занимает другие руководящие должности, и их теперь это не касается. Когда-нибудь найдут того несчастного, кто окажется крайним? И сегодня могут, и завтра, и через год, и через десять лет, когда вообще никаких концов невозможно будет найти. Сталина бы на них, как говорит наш начальник отдела кадров, давно бы все на Соловки паровозиком отправились. Но и он страх нагоняет только до двенадцати дня, а потом уже лыка не вяжет. Не успели с ним вопросы решить в первой половине дня – все, хана. Во второй его уже загружают в машину и увозят домой. Такая у некоторых командиров производства тяжелая работа. Нервная.

– Ольга Иосифовна, закурите? – отвлекла меня от моих грустных мыслей завмаг и протянула пачку сигарет. – Меня они в прошлый раз часа два так держали, сами уперлись, а я, глупая, ждала. На измор брали. И еще таким наивняком прикинулись, когда вернулись, ехидненько так спрашивают:

– Вы еще здесь? Мы думали, вы давно уехали на своих новеньких «жигулях». «Жигули» мои им покоя не дают. За машиной я честно отстояла огромную очередь. А с деньгами мне помог бывший директор магазина. Даже скорее не мне, а двум моим мальчишкам-близнецам. У него своих детей не было, и жена давно умерла. Существуют же на свете нормальные человеческие отношения. Но, к сожалению, кое-кому они неведомы, слухи разные про меня распускают, а я ведь ничего не скрываю.

Я понимала, что всю эту тираду женщина специально громко не для меня выдает, и только согласно кивнула в ответ головой. Как я устала, мне же еще на базу возвращаться. Столько работы, весь мой стол наверняка документами завален. Мы со старшим экономистом, теперь моей верной подругой, на пару тащим весь этот воз. Завозная кампания в самом разгаре, впереди еще закладка на зимнее хранение. Со свободным временем швах, у меня ничего нет, кроме этой проклятой работы. Я, по-моему, сама загнала себя в туннель-тупик, из которого нет выхода.

– Ольга Иосифовна, валим отсюда, – предложила заведующая, – пусть повестками официально вызывают, а то взяли моду звонить, когда им вздумается. Пальчиком манить. Хотите я вас подвезу?

– Спасибо, я тачку отловлю.

– Тогда, может, перекусим где-нибудь, жрать охота.

– Нам с вами лучше вместе не светиться.

– Оля, а ты что, меня совсем не узнаешь? Нет? А я тебя сразу признала. Мы ведь еще со школы знакомы. Не помнишь? 56-я старая школа в Аркадии?

Я смотрела на эту симпатичную, немного полноватую молодую женщину.

– Убей меня бог, не помню.

– Поехали, по дороге напомню. Моя девичья фамилия – Соболева. Я Наташа Соболева. За тобой бабушка приходила, и я с вами топала до вашего дома на Шестой станции. Мне было дальше, на Бугаевку. Ты еще однажды туфель в грязи потеряла, а потом уже, как все, ходила в резиновых сапогах. А подружка у тебя была Ленка Дориенко. Вы с ней «Жизнь» Мопассана в школу притащили, так мы книгу из рук рвали друг у друга, тайком читали. Читали про первую брачную ночь и заливались краской.

Седьмой класс. Ох, как мне влетело. Бабка, когда увидела роман, веником отметелила, а потом и мама тапком по морде добавила. Хорошо еще, что от сестрицы утаили. Так что за классика мне досталось. Но девочку Наташу Соболеву признать в этой женщине я никак не могла.

– Неужели я так сильно изменилась? – Наташа горько вздохнула. – А ты вот еще совсем как девушка, только смеяться перестала. А ведь такая смешливая была. Этот твой следак так на тебя пялится, а мой сидит и похихикивает. Развлекаются хлопчики. Чтобы боком им повылазило их развлечение. На меня у них ничего нет. Я дяди Васины советы чту, как отче наш. Поговаривали, что он катала, карточный шулер. Не знаю, милейший человек, доброжелательный. Ты его еще застала?

– Так, смутно.

С трудом, но все-таки вспомнила, что мы с ней учились в одном классе, правда, всего один год, в седьмом. Рядом со старой 56-й школой находилось громадное новое здание Партшколы. Мы туда на переменках за вкусными жареными пирожками бегали. Ими торговали «леваком» прямо из окна их партийной столовой. Мне смешно стало, и тогда, получается, был партийный левак. Наташка очень часто пропускала уроки и в новую школу не перешла. Говорили о ней, что она после семилетки пошла ученицей на какую-то фабрику. С тех пор больше ни разу с ней не виделась, если не считать мимолетную встречу в нашей диспетчерской, о которой Соболева говорит, и вот на тебе, где пришлось столкнуться.

– Оля, поехали ко мне, я вчера борща наварила, еще кое что нашкрябаем. Я давно хотела с тобой поговорить. Но все не складывалось, и видела, ты меня не узнаешь.

– А поехали, ноги в контору не несут. Где ты живешь?

– Все там же. Только дядя Вася дом помог новый отстроить. Моих ребяток любил так, как родные папаши не любят. А ты где живешь?

– Все там же, на Шестой, с мамой, бабушкой и сестрой.

– Серьезно?

– Вполне, ничего не изменилось, слава богу.

– А на кой ляд ты на базе лямку тянешь, если даже собственного угла не имеешь? Уж с однокомнатной кооперативкой они могли тебе помочь. Для личной жизни, ну, там, того-сего? Взрослая же тетка. Сколько лет уже пашешь? Семь? Вот суки.

– Может, и помогли бы, но я не обращалась. Не хочу ни от кого зависеть. Заработаю еще на квартиру или замуж удачно выскочу.

– Вот это дело. Все, прикатили. Мои архаровцы в пионерском лагере. Я их на все лето сбагриваю, на все три смены отправляю. Бабушка умерла, присмотреть за ними некому. Они дядю Васю побаивались, пока он жив был, я была спокойна. А сейчас с ними никакого сладу.

– Сколько им?

– Два раза по двенадцать. Я их в шестнадцать родила на свою голову.

Мы тормознули у ворот Наташиного дома, она быстро выскочила из машины и так же быстро, привычными уже движениями открыла их, и мы въехали вовнутрь. Широкая асфальтированная аллея, обвитая виноградом, упиралась в довольно большой дом. Лохматая непривязанная собака бросалась на дверь с моей стороны.

– Васька, на место, я кому сказала – на место, это свои. Выходи, не бойся, Оля, он не тронет.

– Я знаю, что не тронет, у меня сучка дома, Капка. Сейчас Васька нанюхается и признает. А вдруг цапнет?

– Вася, свои, фу! А ты все такая же собачница? Помню твоих животных: рыжая дворняга и кошки. Так?

– Да, только Дружок умер, и коты погибли. Теперь маленькая у нас собачонка, из пинчеров, девочка Капа.

– Дружка вашего хорошо помню. Как он очередь за мукой честно отстоял в магазине, бедняга часа три с бабкой твоей в толпе мучился, но свои два килограмма получил. Продавщица шутила: «А шо, он не человек? Шо, ему жрать не надо? Всем хватит!» Народ смеялся. А без Дружка, без драки не обошлось бы, все на взводе, достанется или нет, не зря стоим.

– Наталья, у тебя здесь просто рай.

– Да, этот рай как бы мне боком не вышел. Где присядем, на веранде прохладно, не замерзнешь? Сейчас плед притащу. Давай чекалдыкнем в честь встречи. Нормально, Григорий!

– Отлично, Константин! – смеясь, ответила я. Надо же Михаилу Михайловичу придумать такой пароль.

Мы засиделись дотемна. Устроили себе небольшой праздник, переговорили обо всем на свете, друг другу выложили все без прикрас. Когда я уходила, Наташа грустно пошутила, что нас на допрос, как на дуэль вызывают, как Пушкин Дантеса или граф Монте-Кристо сына Мерседес, она забыла, как его зовут.

– Наташ, они за честь свою или честь женщины стрелялись, жизнь на кон ставили, а эти за какую честь с нами рискуют? Начальству своему угодить, а себе звездочку очередную на погоны присобачить. Ну как же, разоблачили крупных растратчиков народного добра. Та девчонка девятнадцатилетняя с четвертого склада, только техникум окончила – растратчица, опасная преступница, в тюрьму ее, а она никогда двадцатипятирублевку в руках не держала, ее восемьдесят рубчиков в зарплату ей пятерками и десятками в кассе отсчитывали. В одной юбчонке бегала, так в ней и в камеру попала. Всем миром собрали ей теплые вещи, беременная она. Думаю, пользуются ее состоянием и радуются своим разоблачительным успехам.

Одесская завмагша мадам Соболева

Когда Наталья затягивалась очередной сигаретой, лицо ее в болезненной ухмылке изменялось до неузнаваемости. Она часто запрокидывала голову, и в этот момент казалось, что она заглатывает невидимые слезы. Голос сначала дребезжал, затем стихал, так что мне приходилось напрягаться, чтобы уловить, о чем Наталья говорит.