Гаухаршад

Некстати прозвучавшее напоминание раздосадовало и разозлило Хыяли. Он ухватил подчинённого за отвороты чапана, процедил сквозь зубы:

– Никто не собирается причинять ей вред. Я просто заставлю её поесть. Если она умрёт от голода, мы не получим за неё и акче[7 - Акче – серебряная монета в Крымском ханстве.].

– Простите, господин. Я не подумал, – опустив голову, виновато пробормотал десятник.

Хыяли прошёл в свою комнату, скинул пропахший потом чапан. Он оглядел широкую, смуглую до черноты грудь, на которой виднелись следы старых и совсем ещё свежих шрамов. Последний был получен сотником месяц назад в черкесском ауле, в том самом, где были захвачены княжна и её подруги. Не потеряй он тогда, раненный, сознание, красавица стала бы его, и сейчас не нужно было бы подчиняться решению старого юзбаши Ахмада, с которым Хыяли имел равные права.

Мангыт облачился в кафтан из тонкого полотна, подпоясался кушаком. Десятник притащил упиравшуюся пленницу и взглянул на Хыяли, который уже ожидал их прихода перед низким столиком. На столике стоял медный поднос с ещё тёплыми лепёшками и кусками дымящейся конины, кувшином бузы[8 - Буза – пиво.] и чаркой сладкой мальвазии, которая, по словам хозяина караван-сарая, могла придать силы и выносливости пленнице.

– Оставь её здесь и закрой дверь! – властно произнёс Хыяли.

Он разломил лепёшку на две части и поднёс ко рту хлеб. Десятник поклонился и торопливо покинул комнату. А Хыяли, надкусывая лепёшку, пристально разглядывал девушку. Руки княжны были связаны, но голова, как и прежде, гордо вскинута, и чёрные глаза, сверкавшие как два алмаза, пронзали мужчину. Хыяли вдруг рассмеялся, обнажив белые, крепкие зубы, он одним сильным движением поднялся на ноги и подошёл к девушке. Вторая половина лепёшки оказалась у лица пленницы.

– Ты никогда не думала, высокородная красавица, чем пахнет хлеб?

Она отвернулась от куска, который издавал соблазнительный, душистый, ни с чем не сравнимый запах. Хыяли знал: пленница не понимает его языка, но всё равно говорил, с улыбкой наступая на пятившуюся девушку:

– Тебя кормили самым лучшим, одевали в атлас и шелка. Тебя лелеяли и холили. Взгляните только, какая кожа! А волосы! – Он ухватил длинную тугую косу, потянув девушку к себе. Та изогнулась, пытаясь вырваться, но неизбежно приближалась к лицу кочевника. Хыяли прижал лепёшку к её крепко стиснутым губам:

– Ешь! Это всего лишь простой хлеб, но для тебя он означает жизнь. И ты не выйдешь отсюда, пока я не заставлю проглотить тебя хотя бы кусочек.

Черкешенка мотала головой, она пыталась избавиться от лепёшки, которую он настойчиво засовывал ей в рот. Но сопротивление пленницы только распалило Хыяли, и он одним быстрым движением развернул девушку, прижав гибкую спину к своей груди. Сильной рукой мужчина перехватил нежное горло и вынудил княжну вскинуть голову.

– Ешь! – Он запихивал куски лепёшки меж стиснутых зубов с такой силой, что девушка сдалась и разжала рот. Но покорность оказалась притворной, улучив момент, она укусила его за руку. Хыяли вскрикнул и оттолкнул невольницу от себя. Княжна упала на пол, а мужчина, не помня себя от ярости, навалился на неё:

– Дикая кошка! Я научу тебя быть покорной!

Хыяли рванул шёлковые одежды, с изуверским наслаждением он вслушивался в отчаянный вопль. Так бы она кричала там, в далёком черкесском ауле, когда он, распалённый битвой и своей победой, взял бы эту женщину, предназначавшуюся другому мужчине. Что могло быть сладостней ощущений победителя, у ног которого весь мир и самая красивая женщина! Черкешенка сопротивлялась, но это ещё больше разжигало желание мужчины. Он обеими руками зажал её метавшееся по полу лицо, впился в вишнёвый рот, давя рождавшийся в нём хрип.

– Юзбаши! – Властный окрик остановил Хыяли. Подняв голову, он увидел сначала кожаные чувяки, а затем и самого старого сотника, возвышавшегося над ним.

– Эта добыча принадлежит всем воинам! Они ждут денег и надеются на то, что мы поделим всё, что добыли в Зихие[9 - Зихия (зихи), так звали ранее черкесов и адыгейцев, проживавших в районах реки Кубани.], по обычаям Великой Степи! Ты – предводитель своих воинов, ты не можешь обмануть их ожиданий!

И уже тише Ахмад-баши добавил:

– Если обесчестишь эту женщину, цена её упадёт вдвое. Мы и так много теряем, ты сам сказал, что невольничий рынок забит товаром. Вся наша надежда только на эту девчонку!

Хыяли поднялся, он не глядел на съёжившуюся в комок девушку, и на Ахмада-баши не смотрел, чтобы не заметил тот ненависть, клокотавшую в соратнике.

– Она не желает принимать пищу, – угрюмо пояснил Хыяли. – Мы не довезём её до Солхата живой.

Старый воин кивнул:

– Она скоро удивит нас своим аппетитом, я кое-что придумал.

Ахмад-баши сделал знак десятнику, что-то зашептал ему на ухо. Тот засмеялся довольно, удивляясь придумке начальника, бросился исполнять приказание. А сотник похлопал по плечу хмурившегося Хыяли:

– У твоего младшего брата – унбаши[10 - Унбаши – десятник.] Турыиша больше выдержки. Он умеет управлять своими желаниями. Примирись и ты с неизбежным. Эта женщина не для тебя. Представь, что она всего лишь мешок, набитый золотыми монетами.

Старик добродушно улыбнулся, довольный своим сравнением:

– А если тебе нужна красавица на ночь, хозяин караван-сарая за сносную цену пришлёт непотребную женщину.

В комнату, кланяясь, вошла пожилая прислужница-татарка. По приказу Ахмад-баши она принялась приводить в порядок одежду и растрепавшиеся косы девушки. Хыяли старался не смотреть в их сторону, и всё же невольно скользил взглядом по разорванному платью, сквозь которые просвечивало тело невольницы. Прислужница напрасно промучилась с лохмотьями и, наконец, накинула на княжну покрывало, укутала её с головы до самых пят.

– А теперь усади девушку за стол, – приказал старик. – И сама сядь рядом, будешь переводить мои слова. Хозяин говорил, что ты понимаешь язык зихов. Это так?

Прислужница кивнула головой:

– Я смогу объяснить всё, что потребуется.

Двери комнаты в очередной раз распахнулись и впустили десятника. Следом за ним двое стражей ввели связанного рослого черкеса. Девушка с криком кинулась навстречу мужчине, но прислужница проявила расторопность и силу, вцепилась в хрупкие плечи пленницы и усадила её на место.

– Скажи ей, – обратился Ахмад-баши к прислужнице, – объяви, что нам известно, кто этот джигит.

Прислужница торопливо перевела.

– Нам известно, что это её жених, – медленно продолжал сотник, давая возможность прислужнице переводить. – И если княжна желает умереть от голода, то прежде она увидит смерть близкого ей человека.

Девушка вскрикнула и что-то торопливо стала говорить своему жениху. Мужчина мрачно молчал, он всё ниже и ниже опускал голову. Казалось, он не мог вынести своего собственного бессилия и вида растерзанного лица невесты с распухшими от поцелуев Хыяли губами. Он лишь кивнул в ответ на молящие слова княжны. Мангыты напряжённо выжидали, чем закончится этот диалог, но черкесы уже молчали, лишь их взгляды, встретившись, не отрывались друг от друга. По бледному лицу красавицы потекли слёзы, она протянула руку к подносу с едой и решительным движением оттолкнула его от себя. Лепёшки и куски мяса полетели на пол.

Хыяли взревел от ярости, кинулся к упрямице, но старый сотник вновь остановил его. Повернувшись к десятнику, Ахмад-баши подал знак. Мангыты повалили сопротивлявшегося черкеса на пол, один из них ухватил босые пятки, заломил ноги к затылку, другой потянул вверх голову. Связанные за спиной руки мужчины задёргались от боли. Ещё мгновение, и в комнате раздастся хруст сломанного позвоночника. Княжна расширенными от ужаса глазами наблюдала за ходом древней, как сами кочевники, казни. В самый последний момент, когда невозмутимый юзбаши уже вскинул руку, готовясь резко опустить ладонь, выдержка изменила девушке, она с отчаянием бросилась на грязный пол, схватила первую попавшуюся под руку лепёшку и с ожесточением вцепилась в неё зубами. Пленница словно не принимала пищу, а вгрызалась в плоть ненавистного врага. Сотник сделал знак, и воины отпустили тяжело вздохнувшего черкеса, мгновение назад уже почувствовавшего дыхание смерти. А княжна вперемешку со слезами всё глотала лепёшку, и Ахмад-баши, удовлетворённый этой картиной, приказал увести пленного джигита.

Глава 3

Дорога до Солхата в это жаркое время года была утомительной и тяжёлой. Хыяли двигался на своём коренастом жеребце впереди каравана и равнодушно вглядывался в пустынную дорогу. Местность с каменистыми холмами, заросшими кряжистыми деревьями и густым кустарником, мало напоминала родные степи. Но не о них сейчас думал предводитель мангытов: в Кафе им удалось избавиться от всех пленников, кроме девушек, которых везли в крытой повозке, оберегая их нежную кожу от нещадно палящего солнца, а воины таили в своих душах недовольство. За крепких мужчин и женщин с детьми удалось выручить совсем немного, если порубили бы полон в черкесском ауле, меньше было б хлопот и трат по их содержанию на постоялых дворах. Теперь вся надежда возлагалась на черкешенок, которых тащила неповоротливая повозка, увязавшая большими колёсами в глубокой колее.

Хыяли, третьему сыну табунщика Журмэя, пошло сороковое лето. Тридцать раз вставали травы в степи с той поры, когда он вместе с братьями покинул улус беклярибека[11 - Беклярибек – большой князь, титул князя над князьями.] Тимера – отца крымской валиде[12 - Валиде – титул старшей госпожи.] Нурсолтан. Тогда они, четверо братьев, отправились в поисках лучшей доли за мурзой Хусаином. Судьба забросила их в Казанское ханство, а затем привела в Крым. Братья верно служили мурзе Хусаину, были преданы крымскому хану Менгли-Гирею и немало услуг оказали для благородного господина во времена обороны Кафы. За эти годы при дворе повелителя нашли достойное дело двое из них. Старший – Айтула командовал «неуловимыми», состоявшими на службе при великом аге[13 - Великий ага – министр полиции в Крымском ханстве.] мурзе Хусаине. Второй брат Акшобат возглавлял личную охрану госпожи валиде. Пожалуй, только два младших сына Журмэя – Хыяли и Турыиш вели вольную жизнь степных удальцов. Несколько раз в год они собирали сотни из таких же отчаянных батыров, ищущих лёгкой добычи, и отправлялись в набег. Деньги, вырученные за пленников, тратили легко и быстро. И вновь выносливые степные лошадки уносили их на земли литовцев, черкесов и в другие края, где можно было показать воинскую удаль, набрать добра или сложить голову в жестокой сечи.

Не доезжая до бывшей столицы Крыма – Солхата, ногайцы увидели караван-сарай. Он широким пятиугольником раскинулся на перепутье, радушно приглашал под свой кров усталых путников. Придорожный гостиный двор, куда вёл каменный портал, украшенный богатой резьбой, оказался переполнен постояльцами. Не один караван нашёл приют под гостеприимной крышей, втянулся в распахнутые ворота и отряд мангытов, сопровождая скрипучие арбы с девушками.

Хыяли, спешившись, пропустил вереницу погонщиков в полосатых халатах, которые вели на водопой во внутренний двор неторопливых, важно шествующих верблюдов. Там был устроен глиняный водопровод, наполнявший выдолбленные в дереве поилки живительной влагой. Развьюченные животные освобождались от поклажи, утоляли жажду в одном ряду с лошадьми и осликами, прижимавшими длинные уши к спине. Хозяева четвероногих животных, накормив и напоив своих подопечных, могли заняться обыденным досугом. Земледельцы из ближайших поселений отдыхали в тенистых нишах, устроенных в галереях караван-сарая. Расторопные слуги предлагали им прохладные напитки и незатейливую еду. Рядом с нишами, сваленные у глинобитной стены, дожидались погрузки полосатые харпузы[14 - Харпуз – арбуз. От этого татарского слова произошло русское слово «арбуз».], высокие корзины с овощами и кувшины с местным вином. В хурджинах и больших плетёных кошелях томились яблоки, груши, янтарные персики, из корзин свешивались тяжёлые виноградные кисти.

Мангыты завернули на постоялый двор, чтобы испить свежей воды. До Солхата оставался час пути, и они спешили соединиться со своими соратниками, которые дожидались своей доли в предместьях большого города. Вместе с воинами ожидал старшего брата и Турыиш. Лишь только отряд утолил жажду и напоил коней, как тут же направился к дороге.

Хыяли встретился с братом на закате дня. Турыиш только что совершил намаз и был полон благочестия, он перебирал янтарные чётки, лишь изредка бросая задумчивый взгляд на брата. А Хыяли с иронией оглядывал его жилище. Этот небольшой глинобитный дом на окраине Солхата был заполнен толстыми книгами, обтянутыми сафьяновой кожей. Хыяли так и не научился читать, а пристрастие брата к книгам считал пустым занятием. То ли дело отправиться на охоту, развлечься с женщинами или провести несколько часов за хмельным пиршеством в кругу товарищей по оружию. Турыиш всегда избегал их весёлых посиделок, он и в набеги уходил с одной лишь целью – заработать денег на книги.

Удивительное дело, но учёность Турыиша не мешала ему быть храбрым и искусным воином. Пожалуй, даже Хыяли не владел саблей так, как его младший брат. Клинок в руках Турыиша превращался в сверкающий огонь, карающий всех, кто отваживался броситься на него. Он был вездесущ и появлялся в самых горячих точках боя, выручая своей сноровкой и смелостью не одну горячую голову. Но всякий раз после удачного набега младший брат исчезал из Солхата и являлся с опустошённым кошелем, чтобы вновь приникнуть к своим книгам, довольствуясь чёрствой лепёшкой и родниковой водой.

Турыиш отложил в сторону чётки и вскинул голову:

– Хыяли, этот поход был для меня последним. Достаточно я нападал на беззащитные аулы.

Хыяли усмехнулся, он не сводил с брата прищуренных глаз:

– Чем же ты будешь жить? Станешь просить милостыню, как нищий дервиш?

– Нет. – Турыиш поднялся на ноги, приблизился к нему, и Хыяли впервые отметил, что младший брат перерос их всех. Турыиш выше ростом и шире в плечах, и лицом больше походит на мать – пленницу, привезённую отцом из далёкого набега. Черты лица не как у кочевников, скулы не выдаются, да и кожа светлее, чем у них. Ничем не напоминает Турыиш своего отца, старого кочевника Журмэя. Хыяли усмехнулся вновь: «Надо же, а ведь я никогда не замечал этого. Потому, наверно, и тянет братишку к книгам – течёт в жилах чужая кровь, принесённая в степь пленницей с берегов Итиля». Турыиш даже одевался иначе, давно уж снял с себя овчины, столь любимые кочевниками. Сильное тело его облегал казакин[15 - Казакин – длиннополый жилет с рукавами.] в талию, сшитый из плотной тёмно-зелёной ткани. Казакин он подпоясывал кушаком, тоже зелёным, только более светлого тона, а на голову накручивал небольшую чалму.