Сююмбика

– О Аллах, джинны! – вскричала она.

Дрожащие руки ещё пытались нащупать выпавшие поводья, но волю девушки парализовал суеверный страх, Сююмбика склонилась к шее верного Аксолтана, творя молитву. Протяжный, полный боли крик пронёсся по степи. Малика вскинула голову – вблизи летящий конь одного из джиннов оказался обычным жеребцом, который тащил по земле застрявшего в стременах хозяина. Взгляд Сююмбики выхватил Уруса, опускавшего свой лук, быстрым движением невольник выхватил новую стрелу, и тогда малика пришла в себя. Сила и решимость вновь вернулись к ней, девушка хлестнула Аксолтана, устремляясь к своему защитнику, но второй всадник на полном скаку вырвал малику из седла. Сююмбика не успела и опомниться, как жеребец похитителя столкнулся с коренастой лошадью Уруса. В следующее мгновение мужчины сцепились и покатились по земле.

Упав на сырую от росы траву, Сююмбика принялась звать на помощь, но равнодушное, быстро светлеющее небо оставило её зов без ответа. Она обернулась к дерущимся мужчинам: Урус был силён, но соперник изворотлив и более хваток в привычной для него борьбе. Изловчившись, он прижал невольника к земле, вскинул длинный нож. Урус хрипел, слабеющей рукой пытался удержать руку противника, нацелившего смертоносное жало. Сююмбика в страхе заметалась, бросилась было на подмогу, но споткнулась о кочку, упала и ощутила свой кинжал на поясе. Рука решительно дёрнула за рукоять, в первых робких лучах, прорезавших степь, лезвие сверкнуло голубым огнём. Она вскинула нож и бросилась на похитителя, лезвие легко вошло в чёрную спину «джинна». Мужчина глухо простонал и откинулся навзничь. Сююмбика сорвала с лица павшего платок и отшатнулась в изумлении, узнав Дэржемана – первого нукера Ахтям-бека. Она помнила этого ловкого щёголя, который не раз приезжал к ним в стойбище вместе со своим господином. Теперь он кропил землю тёмной кровью, а меркнущие глаза удивлённо глядели на неё.

– Госпожа, скорей, они были не одни! Смотрите, там вдали скачут ещё трое!

Урус подсадил Сююмбику на Аксолтана, быстро вскочил на свою лошадь и нещадно хлестнул её плетью. Вскоре они влетели в ещё спавший аил, а ночные джинны не посмели ворваться следом, отстали на окраине.

Глава 13

– А вы настоящая воительница, госпожа, – проговорил невольник, когда они оказались в безопасности. Он отёр чужую кровь с лица, улыбнулся настороженной малике. – Видно, не в теремах воспитаны.

Мужчина помог ей сойти с коня, а Сююмбика, держась за его сильную надёжную руку, испытала двойственное чувство. Ей нравился Урус, его отвага и решительность несколько минут назад спасли её честь и, может, даже жизнь, но он же всколыхнул волну подозрительности. Этот человек прожил в улусе отца два года, но до сих пор никто не знал, что его недостаток – притворство. Для чего он притворялся глухонемым? Почему открылся в минуту опасности? Если поведать отцу всю историю, он вытянет из раба, какие чёрные замыслы таятся в его голове. Но, рассказав об Урусе, придётся поведать, как она обнаружила обман, и обвинить Ахтям-бека. Малика не знала, что останавливало её. Бек совершил непростительный грех: задумал дерзкое похищение, посмел покуситься на её честь. Но она почти не винила его, может быть, в эти мгновения в груди Сююмбики начинало биться доброе, всёпрощающее сердце её матери Айбики. Она не желала, чтобы отъезд из улуса отца и само предстоящее замужество начиналось с казней и смертей. К тому же только Всевышний ведает, как поднесут скандальное происшествие своему хану казанцы. Сююмбика в замешательстве поглаживала потную шею Аксолтана, коню был необходим уход после продолжительной скачки, но не будить же слуг. Чем меньше людей окажется посвящёнными в обстоятельства её ночной прогулки, тем лучше. Забота о любимце окончательно перевесила, и малика решительно повернулась к мужчине:

– Скажи, Урус, откуда ты родом?

Невольник склонил голову и почтительно отвечал:

– С пограничных районов Касимова, госпожа.

– А как назвала тебя мать?

– Фёдор, сын Иванов.

– У тебя трудное имя, я буду называть тебя Урусом.

– Как пожелаете, госпожа, я уже привык к этому прозвищу.

Сююмбика пристально взглянула в лицо стоявшего перед ней мужчины. Хотя Урус и склонился перед ней, но всё равно был выше своей маленькой госпожи, и малика, к своему неудовольствию, заметила усмешку, скользнувшую по губам невольника.

– Почему ты притворялся глухонемым?! – уже строже спросила она.

– Госпожа сердится?

– Отвечай и не смей лгать! – отчеканила Сююмбика, она исчерпала запас терпения и приготовилась к решительным действиям.

– Если госпожа сердится, в её воле отдать меня на расправу беклярибеку Юсуфу.

Спокойствие, с которым были сказаны эти слова, означавшие смертный приговор самому себе, ошеломило девушку.

– Я не сержусь, – проговорила она, осаживая недовольство, –но мне необходимо знать.

– Вы устали, госпожа, идите же к себе.

– Я не усну, пока не узнаю, кто ты – друг или враг!

– Хорошо. – Урус поднял голову, и Сююмбика заметила, каким огнём полыхнули его глаза. – Сегодня вы уже выслушали рассказ старика – сказку о змеях. Могу рассказать и о своей жизни, но не сказку, а быль. Я – простой хлебопашец, госпожа, и, хотя Бог не обидел меня силёнкой, не помышлял ни о войне, ни о разбое. Была у меня невеста, Анастасией звали, собирались на осень свадьбу играть. А летом налетели татары, пожгли посевы, дома пограбили, многих увели в плен, и мою Настеньку тоже. Несколько дней шёл за ними, пытался отбить любимую свою, да сам попался. Пока нагонял, ослабел от голода, вот и смогли скрутить меня, а то живым бы не дался. Решили мы тогда с Анастасией друг друга держаться. В Казани привели нас на невольничий рынок, и часу не прошло, как какой-то мурза купил мою синеглазую. Богом молил, чтоб и меня мурза взял с собой. Тот ощупал, да рукой махнул, объяснили мне, что в хозяйстве у него мужчин хватает. Увёл он мою невесту, а я всё ждал, купят меня, а там отыщу свою Настю. Тут и подошёл ко мне торговец, я рад был, силу ему показал. Тот тоже обрадовался, по плечу похлопал, похвалил и заплатил за меня цену хорошую, а после привёл в шатёр на базаре. Тогда-то я и понял, что купец мой нездешний, увезёт он меня в свои земли, и не увижу больше Насти. В ту же ночь бежать хотел, да навалились на меня слуги, скрутили. Такого связанного и с собой повезли, путь, говорили, неблизкий – по большим городам степным и до самой Шемахи. Тогда решил, что с жизнью расстанусь, на всех волком смотрел, ни еды, ни питья не брал. Испугался купец, что товар даром пропадёт, и сбыл меня отцу вашему. Так я тут и оказался, а ещё зарок себе дал – молчать. Всё равно языка не знаю, почто голову ломать. Так и к молчанию привык, а языку выучился, может, и нечисто говорю, но вы меня, госпожа, должно быть, понимаете?

– Да, понимаю. – Сююмбика вновь задумалась. Она помолчала некоторое время, затем, вздохнув, приказала: – Оботри Аксолтана моего и привяжи у коновязи. А потом ступай, куда тебя Насыр-кари посылал, я подумаю о тебе.

Хотела зайти в юрту, но Урус пал на колени, удержал за край покрывала:

– Госпожа, о, милости прошу!

– Я не расскажу отцу.

– О другом прошу, госпожа!

– О чём же? – удивлённо спросила Сююмбика.

– Возьмите меня с собой в Казань, не жить мне без Насти. Я этого случая уже полтора года жду.

– Да в Казани ли невеста твоя, сколько времени прошло?

– Там она! – радостно выдохнул невольник, услышавший участие в голосе малики. – Сердцем чувствую. Каждую ночь снится, всё зовёт к себе!

– Придёт день отъезда, тогда решу. Если поклянёшься в верности мне, поедешь в Казань вместе с Насыр-кари.

– Поверьте, буду верен вам, моя госпожа. Никогда не забуду ваших милостей. И о коне не беспокойтесь, позабочусь о нём.

Урус почтительно поцеловал край покрывала малики, склонился до земли. Он не двинулся с места, пока Сююмбика не опустила полог.

В юрте малику ожидало сонное царство, няньки и рабыни вповалку спали на полу. У самого входа в покои, привалившись спиной к шесту, дремала Оянэ. Едва Сююмбика занесла ногу, чтобы перешагнуть через старшую няньку, как чуткая Оянэ пробудилась. Она ухватила воспитанницу за подол, сонными глазами вгляделась в неё, а узнав, запричитала:

– Госпожа моя, уж не помутился ли разум у вашего отца?! Разве можно держать невинное дитя всю ночь среди охмелевших мужчин? Да вы уж с ног валитесь. Ох, жестокосердый! Видно, вино помутило его разум!

Оянэ, всплёскивая руками, растолкала прислужниц:

– Вставайте, бесстыжие, готовьте малику ко сну. И как только глаза от сна не повылазили в то время, как ваша госпожа не знала покоя.

Сююмбика с улыбкой наблюдала за суетой женщин. Ей впервые было приятно ощущать на себе их заботу, чувствовать, как чужие руки касались тела, готовили ко сну. Она уже лежала в постели с закрытыми глазами, совершенно обессиленная событиями этого долгого дня, когда припомнила пиршество. Потом перед ней проплыло морщинистое лицо Насыра-кари в отблесках костра, и ещё она вспомнила, что убила сегодня человека. Человека! Мысль об этом на мгновение заставила её встрепенуться, Сююмбика даже хотела открыть глаза, но веки налились свинцовой тяжестью, и в следующую минуту она уже крепко спала.

Ахтям-бек с оставшимися в живых нукерами недолго кружил вокруг стойбища: рассвет пробудил дозоры, и караульные принялись перекликаться меж собой. Большой стан скидывал с себя оковы утренней дрёмы, женщины отправились на дойку кобылиц, мужчины выходили из юрт и шатров. Неудавшиеся похитители, нахлёстывая коней, помчались прочь. Они опасались погони, но стойбище было спокойно и не извергало из своих недр разгневанных всадников. На холме Ахтям-бек обернулся. Мирные струйки дыма тянулись из куполов юрт, неторопливо двигались кажущиеся крохотными фигурки людей. У бека защипало глаза, никогда он не знал за собой такой слабости, а сейчас хотелось заплакать от бессилия, уронить голову в гриву коня. Нукеры гарцевали рядом, и их суровые лица удержали господина.

– Удача отвернула от нас свой лик, – глухо промолвил Ахтям-бек. – Мы потеряли лучших из лучших. Впереди нас ожидает месть могущественного беклярибека. Но мы не будем дожидаться смерти, уйдём к моему анде[27 - Анда – побратим.] в хаджитарханские степи. Мы ещё вернёмся, и сила будет за нами.

Глава 14

Крытые кибитки[28 - Кибитка – здесь: крытая четырёхколёсная повозка, некое подобие кареты.] и арбы с большими, лениво крутящимися колёсами с трудом двигались по выжженной солнцем степи. Над головами висело огромное раскалённое светило, и под его палящим зноем волы тащили возы, понуро опустив большие головы. Когда животных принималась жалить надоедливая мошкара, волы вскидывали головы, недовольно мыча, взмахивали хвостами. На большее у них не хватало сил, да и не родились они для прыткости и быстрых действий, потому и ноги передвигали неторопливо. Куда веселей шли кони. Им давно уже надоело подлаживаться под мерную поступь волов, так и умчались бы вперёд, чтобы в стремительном беге родился лёгкий ветерок и ближе стал конец пути, но седоки придерживали их, и кони смирялись.

Сююмбика ехала в жаркой, пропахшей кожей кибитке, где даже откинутый с двух сторон полог не приносил желаемой свежести. Малика сердилась на весь свет за вынужденное сидение в духоте и за то, что статус ханской невесты не позволял вскочить в седло любимого Аксолтана и мчаться впереди всех по степи. Злилась и на едкий пот, который не переставал течь по лицу, на шёлковые одежды, прилипавшие к мокрой спине. Окунуться бы в прохладные воды Яика, но река осталась в стороне, и уже второй день путники двигались по безлюдным засушливым просторам, лишь изредка встречая ветхое жилище пастуха и табуны лошадей. Сююмбика, высунувшись из кибитки, проводила взглядом одного из этих сыновей степи. А пастух продолжал с простодушным удивлением взирать на караван и мять в смуглых мозолистых руках войлочную шапку. Малика осерчала, хлопнула ладонью по горячей, туго натянутой коже кибитки:

– Когда кончится эта проклятая дорога?!

– Терпение – одно из достоинств мусульманской женщины, – поучительно произнесла старшая служанка, которую привёз Солтан-бек из самой Казани.

Служанку звали Хабира, была она высокой, дородной и переносила степную жару с трудом. Пот струился по её пухлым багровым щекам, пробивал светлые дорожки на запылённом лице, от духоты женщина едва не теряла сознание. Однако даже в такой ситуации старшая служанка не переставала поучать, ведь светлейший Солтан-бек заметил, какая дикарка степная малика, и приказал ей, Хабире, всю дорогу втолковывать ханской невесте, как следует вести себя. Хабира поручения бека исполняла с педантичной точностью, но Сююмбика на все её замечания и поучения только фыркала, а то и вовсе не обращала внимания. Вот и в этот раз отвернулась в сторону, а через минуту вновь высунулась из кибитки и принялась наблюдать, как сухо шелестят под колёсами стебли ковыля и покорно склоняют пушистые метёлки седых головок. И вдруг вскрикнула возбуждённо: