Плоскостной ее мир для пациента – одновременно и привычная среда, и постоянное напоминание о невозможности бытия в ее пределах.
Больницы бывают разные. Отделения бывают тоже разные. В онкологическом отделении и в хосписах в одинаковой степени среда – разреженная и мертвящая. Что бы ни говорилось и ни делалось, каких бы слов здесь не произносилось, какие бы звуки не раздавались и что бы ни происходило, – как только наступает тишина, она с собою же приносит всегдашнее: безнадежность, конечность. И ужас такой тишины могут оценить лишь те, кто находится здесь более двух-трех дней – когда пообвыкнешься. Но ужас этой тишины ощущают (и сразу же мысленно гонят это от себя) и те, кто только переступает порог.
Здесь не работают обыкновенные люди с «неустойчивой психикой». В особенности это ясно и заметно по людям из среднего звена и еще больше – по тем, кто делает работу неблагодарную и грязную. И здесь – две категории: или закрытые до предела, немногословные и жесткие, или – все те же немногословные, но только взглядом обращенные в сторону больного. Безумная моя человеческая благодарность – к тем и к другим. К тем – кому не «подняться выше», а они и не хотели бы. Не потому, что середняки, не потому что им и так хорошо. Им не хорошо. Но именно люди очень четко знают: они находятся на своем месте.
Но дело не только в этом.
Больница – у меня лично – только пробуждала всегда желание действия и дела. Которых (ни действия, ни дела) не предполагалось. Действовать я очень часто не могла физически. А делать – что? Передвигать предметы? Ходить (когда можешь) из одного до тошноты знакомого угла в другой?
Потому все свои текущие и будущие действия и дела я всегда планировала в больнице. Планировала жестко. До дня и часа. Выходя – старалась искать и находить их. Но очень часто – не находила. Совсем.
Да, у меня были на все это силы. О воле – промолчим. Мы не знаем и не ведаем, на самом деле, что такое истинная воля. И есть ли она.
Мы предаем и продаем. Мы лжем и оправдываем себя. И пациенты, и здоровые. Все люди так именно устроены. И где здесь воля к жизни, а где – просто приспособление, мы не знаем. Не видим четких границ. Они размыты. И что такое будет жизнь, когда/и если мы туда вернемся? Снова тот же круг. Снова те же слова. Снова те же дела, которыми займутся все вокруг, оставив вас, как и раньше, наедине с мыслями о перспективах в связи с вашим диагнозом. Значит, вновь – обвинение, ощущение несостоятельности и несостоявшегося. Значит – зачем и воля к возвращению в жизнь?
Воля должна быть направлена исключительно к возвращению сознания жизни. Ежедневно и ежечасно. К возвращению сокровенных мгновений ощущения жизни. Остальное – абстракция. И это необходимо запомнить и утвердить. Человек, прошедший через операции, лучевые и химиотерапии, необходимо и безальтернативно должен, прежде всего, обрести заново полноту ощущения своей собственной жизни в обстоятельствах жизни как она есть – той части жизни, которая никому ничего не должна. Не жизни людей. Жизни природы, времени, пространства, мира. Но и действовать он должен незамедлительно! Чтобы оставить позади собственную неуверенность и склонность обвинять. Остальноеприложится.
«Обречен!»
Болезнь как предопределенность и продолжение тотального невезения и обреченности? Да, так думает большинство. Кто близко или далеко. Кто рядом или лишь слышит информацию через третьих и четвертых.
Сам ты особенно близок к пониманию собственной предопределенности, когда (как вот сейчас, в эту минуту) испытываешь то, от чего избавиться дал бы дорого. Именно – муки физические. Когда сознание то уплывает, то снова с тобой. И лучше бы не возвращалось.
Подобно человеку, который втянут в события волей каких-то притягивающих неудачу обстоятельств и уже совершенно несвободен в поступках; который уже, сам порой не замечая этого, своими же действиями эту самую предопределенность делает и создает, продолжает ее, – онкобольной продолжает в себе свою собственную болезнь сам. В большинстве случаев. Предполагая (и часто, к великому сожалению, справедливо), что предопределенное уже почти случилось. А раз «почти» – значит, нужно приблизить и ускорить еще.
Волей, сознательными действиями бороться с этим бесполезно.
Но что тогда делать?
Возможно ли вообще в такой ситуации – действие, мысль, движение на преодоление предопределенности?
Психологическое состояние определяется уже почти полностью за счет препаратов. Физическое – также.
Вы хотите спастись через философию? В какой-то момент это не спасение, а лишь все дальше и дальше уходящее от вас нечто, становящееся абстракцией. Это неизбежно. Философия – истинная, через вопросы к бытию, через испытание бытия, устроена для работы сознания бесконечно перспективного, бесконечно глубокого. А значит, сознание не должно быть ничем «отравлено» из составов искусственной химии. Бытие только тогда окажется исключительно вашим, когда ваше не подвержено никаким «поправкам»…
Вы хотите спастись через какое-то занятие? Но и его перспективность, его увлекательность (как в детстве) сейчас для вас под вопросом. А это означает, что оно бессмысленно. А это, в свою очередь, означает, что оно, не начавшись, уже закончилось для вас. Тем более, если нет уже сил. И желания.
Дело – если оно задумано – должно быть сделано. Доведено до конца и до завершающей точки. Всегда. Точка в деле должна быть поставлена там, так, тогда и тем тобою, чтобы не было никаких вопросов: Сделано! Но если нет возможности ни физической, ни душевной сделать и довести до конца дело? О, в своей жизни я таких людей знала. И, слушая, как человек, увлеченно рассказывающий о будущем деле, о будущем проекте, будучи абсолютно уверен в том, что если он говорит, значит, наполовину уже сделано, назавтра об этом уже не говорит ни слова, равно как ни через неделю, ни через месяц, ни через год более к своему плану дела даже не возвращается в мысли, – я каждый раз думала, что это и есть самое страшное, что может произойти в жизни. Нереализация собственного. Внутренняя готовность, но отсутствие старта. Отложенный старт, как кажется человеку. Да нет, стартовая ракета обречена уже стоять и зарастать травой. А потом – этой травой стать.
Значит – что?
Пока вы задаете себе этот вопрос, – не все потеряно.
Но и бесконечное задавание этого вопроса ведет к потерям.
О воле речи уже нет.
О сознании и осознании – почти тоже.
* * *
Больные ломаются далеко не только на диагнозах и неотвратимости диагноза как такового. Слом происходит на сознательном и подсознательном понимании факта и основного закона жизни. Основной закон жизни заключается в ее продолжении. Продолжение имеет непременным условием некий усредненный, «здоровый ген». «Здоровый» индивид, согласно законам продолжения жизни, неизбежно вытесняет все, что, с точки зрения «гена», подпадает под «нездоровое». Вольно или невольно, все «нездоровое» подлежит смерти, его нужно отстранить, чтобы самим продолжать свое дело.
Хотели бы мы того или нет, но мы все, так или иначе, этому закону подвержены, живем в его состоянии. Мы и дела свои повседневные, не замечая того, строим по тому же самому закону. Ограждая себя и самых близких от «нездорового». Не задумываясь или гоня от себя мысль: все это в любую минуту может случиться и с нами. Прийти и к нам. И тогда придется не только менять привычки. Менять нужно будет саму жизнь.
Носитель диагноза, как и все нормальные люди, очень хочет жить. И не просто жить. У него пробуждаются силы, желания, которых он до того за собою не знал и не чувствовал. Если только проблесками. Но другой инстинкт и закон, ведущий жизнь на свете – закон и инстинкт лени – глушил то, что пробуждалось. Поступки и действия, пробужденные активным желанием жить и действовать, ведут человека-носителя диагноза всю его оставшуюся недолгую жизнь. Жизнь, которая, конечно же, подчиняется сознанию и осознанию. Большой или малый (кому из нас как суждено и повезет) отрезок без сознания и осознания – не в счет.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: