Святые в истории. Жития святых в новом формате. XVI-XIX века

В Москве снова кипела борьба за власть, и тверской узник внимательно следил за событиями в столице.

В 1542 году поставленный на место Даниила митрополит Иоасаф был низвержен и сослан в Кириллово-Белозерский монастырь враждебной боярской группировкой во главе с Василием Шуйским. На московскую кафедру был избран образованный, известный на Руси своей ученостью и составлением сборников Великих Четьих Миней митрополит Макарий.

Максим Грек отправил ему десять тетрадей своих сочинений в надежде, что они помогут пересмотреть его дело.

«Я не знаю за собой никакой погрешности и никакой хулы относительно православной вашей и моей веры и ничего такого не писал и не говорил, как некоторые меня оболгали», – писал он владыке («Послание к Преосвященнейшему Макарию, митрополиту всея России»).

Максим умолял митрополита Макария отменить хотя бы приговор о лишении его Святого причастия, невыносимого для монаха. После пятнадцатилетнего заточения отлучение от Святых Тайн наконец-то было снято. Но свободу Максиму Греку так и не вернули.

«Узы твои целуем, как одного из святых, пособить же тебе не можем», – ответил узнику митрополит Макарий через своего посыльного.

В 1547 году в Москве на царство был венчан семнадцатилетний Иван, впоследствии прозванный в народе Грозным. Многие историки считают, что освобождение Максима Грека могло быть приурочено к венчанию на царство Ивана Васильевича (16 января 1547 года) или же к царской свадьбе (3 февраля 1547 года).

В «Сказании о Максиме иноке святогорце Ватопедской обители» говорится о двадцати двух годах, которые афонский монах провел в заточении, после чего царь «повелел взять его к себе на Москву».

По другим источникам, Максим Грек продолжал жить в Отроч монастыре и после 1547 года, и только в 1551 году игумен Троице-Сергиева монастыря Артемий выхлопотал у царя и митрополита право перевести ученого афонца в свою обитель.

«Предивный страдалец от многолетнего оного во узах и в темнице от многих мук был дряхл и болен ногами и всеми составы телесными», – говорится о невинном узнике в одном из древних сказаний («Сказание известно о приходе на Русь Максима Грека и сколько он претерпел вплоть до своей кончины» – в составе Четьих Миней священника Иоанна Милютина).

За Максима просили многие влиятельные лица, но, увы, безуспешно. 4 апреля 1545 года александрийский Патриарх Иоаким направил наследнику московского престола Ивану IV грамоту с пожеланием победить всех врагов, а также с просьбой освободить из заточения Максима Грека, «дать ему волю и свободу идти, куда захочет, а прежде всего к месту его пострижения».

В июне 1546 года константинопольский Патриарх Дионисий II в своем послании тоже просил юного Ивана Васильевича освободить Максима Грека, причем обращался к нему не только от своего имени, но и от лица иерусалимского Патриарха Германа и церковного собора.

Сам Максим тоже отправил царю Ивану Васильевичу несколько посланий с рассуждениями об образе истинно христианских правителей и просьбами вернуть его из ссылки и отпустить на Афон.

«Ни к чему уже не нужен я богохранимой земле Русской: что нужно было ей получить от меня, худого и непотребного, то она уже получила. Да получу и я от благоверного царства твоего то, что желаю. Вот уже много лет, как я бессмысленно содержусь здесь, разлученный со своими отцами и братьями, у которых я от юности трудился и телесно, и духовно, в надежде положить там свои кости. Возврати меня, благочестивейший государь, честной обители Пресвятой Богородицы Ватопедской», – писал Максим в одном из посланий.

Но эти просьбы во дворце словно не слышали. Упорный отказ отпустить невинного страдальца умереть на Афоне может показаться необъяснимым, иррациональным. Но как тут не вспомнить слова, которые в доверительном разговоре с Максимом Греком сказал казненный за свободомыслие Иван Берсень-Беклемишев: «Пришел еси сюда, а человек еси разумной, и ты здесь уведал наше добрая и лихая, и тебе, там пришед, все сказывати».

Он еще тогда объяснил, почему царь не захотел отпустить Максима вместе с другими монахами на Афон: слишком много тот увидел на Руси «негожего», вот и нечего теперь выносить сор из избы. С тех пор за двадцать с лишним лет ничего не изменилось.

Последние годы жизни в Троице-Сергиевом монастыре Максим Грек был окружен почетом и признательными учениками. «И к нему пришел в келию, и стал он сказывати с греческого перевода на наш язык», – рассказывает троицкий монах Нил (Курлятев), как под руководством ученого афонца он обучался греческому языку и потом помогал ему в переводах. Нил, в частности, сообщает о своем учителе: «Заньже жил здеся у нас многа лета и познал наш язык довольно и известно».

В 1553 году царь Иван Грозный, направляясь на богомолье, заехал по пути в Свято-Троицкий монастырь. Известно, что в обители он имел беседу с Максимом Греком, но вот говорили ли они о возможности возвращения на Афон – об этом никаких сведений не сохранилось. После встречи с царем никаких перемен и перемещений в жизни Максима не произошло.

Максим Грек скончался в 1556 году и был похоронен у северо-западной стены Свято-Духов-ского храма Троице-Сергиевой Лавры.

Датой его кончины в «Сказаниях» называют 7064 год, то есть весь период с 1 сентября 1555 года по 31 августа 1556 года, без конкретной даты (новый год в XVI веке в России начинался 1 сентября). Позднее в житиях святых появилось число – 21 января по старому стилю, день памяти Максима Исповедника. Теперь в этот день Церковь отмечает и память преподобного Максима Грека.

Итог жизни Максима Грека впечатляет даже тех, кто ничего не знает о судьбе многолетнего узника: один из первых на Руси, он сам составил собрание своих сочинений. Сначала это были «избранные сочинения» из 47 глав с дополнительной частью, а затем и полное собрание из 73 текстов.

Свои сборники Максим Грек многократно переписывал (сохранились несколько экземпляров, написанных его рукой), рассылал своим адресатам и давал переписать всем желающим.

В творческом наследии известного древнерусского писателя Максима Грека, помимо богословских творений, есть притчи, оригинальные произведения в форме диалога, даже стихи.

Я показываю Тебе свою рану, о Спаситель,
не из хвастовства,
Будто претерпел за Тебя нечто великое,
Но радостно демонстрирую
как малое подобие Твоих страстей —
Вот куда я вознесен.

В этом стихотворении Максим Грек как бы обращается к распятому Христу. Оно написано от лица пронзенного копьем святого Димитрия, но можно догадаться, что и от себя лично.

На многих иконах, особенно старообрядческих, Максим Грек изображен с большой, очень пышной бородой. На Руси XVI века бояре не брили бород и усов, именно по бороде русские отличались от иностранцев. Быть может, иконописный канон сознательно подчеркивает: этот грек столько пострадал на Руси, что давно стал своим.

Не так давно в Вене было обнаружено письмо Максима Грека, отправленное в 1552 году из Москвы некоему греку Макробию, под которым стоит подпись: «Максим, который некогда был жителем Эллады, а ныне стал гиперборейцем».

Древние греки называли Гипербореей легендарную страну вечного счастья и блаженства где-то далеко на севере.

Найденное послание говорит о том, что под конец жизни Максим Грек не только не был сломлен, но и сохранил чувство юмора.

Праведная Иулиания Лазаревская

(† 1604)

Праведная Иулиания Лазаревская.

Икона. Посл. треть XIX в. Собор Благовещенского монастыря, Муром

Сладок хлеб у вдовы этой…

Рано темнеет зимой в Муроме. Вроде бы недавно забрезжило утро, а вот уже только луна слабо освещает темный городок, огороженный земляным валом и рвом.

Да и тихо в последнее время стало в Муроме, непривычно тихо: после нескольких голодных лет и эпидемий народа в городе поубавилось почти вдвое.

Порой кажется, что не только на жителей, но и на сам Муром-городок навалилась вековая усталость и даже из камней истощились последние силы.

Многие дворы стояли пустыми, раскрытыми, хлопая воротами на ветру. А если где ночью собака залает или завоет, так всем это даже в радость: значит, в том доме хозяева не перевелись.

Обо всем этом неспешно думал муромский сторож, обходя ночью город со своей колотушкой. Да и куда ему торопиться? Ночи зимой длинные, беспросветные…

Но нет, в одном слюдяном окне блеснул свет. Сторож остановился, пригляделся: ну конечно, это Дружина (в крещении Калистрат) Осорьин не спит. Наверное, опять сидит за столом и пишет, не жалеет сальных свечей. В Муроме все знают, что Дружина взялся сочинять повесть о своей матушке Ульяне и даже хочет составить ей церковную службу. Сторож вспомнил худенькие, словно восковые, руки Ульяны, протягивающие ему каравай хлеба, и поневоле прослезился, потер морозной рукавицей глаза.

Сама-то Ульяна истаяла, как свечка, а свет ее доброты и теперь вот разгоняет темень. Из многих соседних сел и дальних городов потянулся народ в муромский Свято-Троицкий храм, чтобы поклониться святым мощам Иулиании.

Многие несколько лет назад оплакивали в Муроме и соседнем селе Лазаревском смерть доброй вдовы Ульяны Устиновны Осорьиной, а оказалось, не плакать надо было, а радоваться. Когда через десять лет после смерти Ульяны рядом начали копать могилу для ее сына Георгия, народ стал свидетелем великого чуда. Мощи Ульяны Осорьиной оказались нетленными, источали благоухающее, целебное миро («аки квас свекольный, в ночи же сгустившееся, аки масло багряновидно») – в тот день больные получили от них исцеление.

Из-за туч выглянула луна, на мгновение осветив купол муромского Свято-Троицкого храма. Сторож с благодарностью перекрестился и потопал дальше, веселее заскрипел теперь снежок под его сапогами.

Хоть и тяжелые, муторные наступили времена, а все же не последние, думал он, проходя мимо дома губного старосты Дружины Осорьина. Зато зимой белым-бело вокруг, чисто, а к утру, глядишь, и развиднеется.

«Не угасала свеча ее в ночи…» – тем временем старательно выводил гусиным пером Дружина ровные буквы.

Он был человеком начитанным, основательным и хотел написать о своей матери так, как в четьях минеях сказано о святых – тоже с чудесами и великими подвигами. А получалось все равно по-другому, как-то проще. То отец вдруг вспоминался, то лица слуг из села Лазаревское, в котором он провел детские годы, то добрая улыбка его тихой матушки.

«Повесть о Иулиании Лазаревской», написанную с сыновней любовью, теперь называют первой появившейся на Руси семейной хроникой: в ней запечатлены редкие подробности из жизни простой женщины, жившей на Руси в XVI веке.

Ульяна родилась в 1530-е годы в семье московских дворян Устина и Стефаниды Недюревых.