Водоворот

– Татьяна Алексеевна… – многозначительно и с нажимом произнесла она. – Вряд ли Сергей Александрович найдет это событие праздничным.

– Я полагаю, назначенные в соответствии с законом опекуны уже решили за Павлика, креститься ему или нет, – едко ответил Ковалев. – И мое мнение тут никого не интересует.

– Совершенно верно, – кивнула Зоя Романовна.

Одна из воспитательниц тоже оглянулась:

– Как вы могли подумать, что Павлика кто-то принуждает! Да он с самого утра весь светится от радости! Он так ждал этого дня!

– Я вовсе не думал, что его принуждают, этого только не хватало… – пробормотал Ковалев, предчувствуя, какой поднимется ор, если он попробует высказать свою точку зрения.

Немедленный уход не уберег его от шипения вслед.

– Девочки, перестаньте, – громко шептала главврач. – Если не хотите, чтобы у нас были неприятности.

«Девочки» только зафыркали недовольно – непохоже, чтобы Татьяна Алексеевна, доктор медицинских наук и профессор, пользовалась среди них бо?льшим уважением, нежели Зоя Романовна.

Ковалев не стал мозолить им глаза, оделся и вышел на крыльцо, к ступенькам которого как раз подъезжал навороченный внедорожник, – почему-то ни на миг не возникло сомнения, что на нем прибыл батюшка.

За рулем сидел молодой монах – в черной шапочке и с бородой. Внедорожник лихо тормознул перед входом, так что из-под колес брызнули камушки. Отец Алексий неуклюже выбрался из машины, одергивая рясу, но, оказавшись на земле, кашлянул и принял степенный вид. Более всего он напоминал Санта-Клауса – не дотягивал до Деда Мороза: пухлый, среднего роста, с окладистой, но не длинной бородой и красивой круглой лысиной и, конечно, с крестом на хорошо обозначенном животе. Ковалеву вспомнился Блок: «И крестом сияло брюхо на народ…»

Батюшка действительно пошел на Ковалева брюхом вперед и, хотя был ниже ростом, смотрел по-отечески свысока. Доброжелательно и строго, соответственно сану.

Ковалева на секунду смутил его взгляд – словно ряса давала этому человеку право смотреть свысока. Даже не опустить смиренно глаза и то показалось хамством, оскорблением чувств верующих. Ковалев не опустил взгляд и со страхом ждал какого-нибудь к себе обращения, но батюшка лишь кивнул ему, проходя к двери, и Ковалев кивнул ему в ответ. И не удержался, чтобы не посмотреть ему вслед. Отец Алексий тоже оглянулся, будто почувствовал пристальный взгляд, – строгость в его глазах сменилась теплой улыбкой. Ковалев даже испытал укол совести за свою неприязнь к батюшке, столь обаятельной, обезоруживающей была эта улыбка.

– Ну-ну, – пробормотал Ковалев себе под нос, скатываясь со ступенек.

Он не знал, куда пойти, – до окончания процедур оставалось сорок минут, и провести их на скамейке было бы слишком зябко. Впрочем, и шататься по парку в одиночестве не хотелось. Ковалев направился к задней калитке и только потом поймал себя на мысли, что идет к реке…

Он огибал корпус, когда услышал за углом возню и громкий шепот: два оболтуса вылезали наружу из окна туалета и были так увлечены этим делом, что не смотрели по сторонам. Куртки и сапоги уже валялись на заиндевевшей траве под окном. Ковалев остановился в трех шагах от них, у стены, и первый из беглецов свалился едва ли не ему на голову, не удержался на ногах и плюхнулся задом на землю.

Это был Сашенька Ивлев, приютский мальчик, пример смирения и кротости… Он лишь раскрыл рот, увидев перед собой Ковалева, но выговорить ничего не смог. А ведь должен был предупредить товарища… Товарищ не заставил себя ждать, и Ковалев снова удивился – им оказался Селиванов. Нет, то, что Селиванов решил сбежать из корпуса, удивительным не было, а вот выбранная им для этого компания… Он ловко приземлился на ноги с довольной физиономией, но тут увидел Ковалева, слегка присел и выдал:

– Оба-на…

Ковалев был далек от мысли сдать беглецов воспитателям, но происходящее показалось ему забавным.

– И чё теперь? – спросил Селиванов, переведя дух. Сашенька Ивлев так и сидел на земле, а лицо его стало плаксивым и жалостным.

Ковалев пожал плечами и хотел пойти своей дорогой, но заметил, что Селиванов смотрит не на него, а вверх, на окно туалета. И точно: беглецов было не двое, а трое. На подоконнике перед распахнутым окном, одетый в куртку с капюшоном, стоял Павлик Лазаренко, и по его лицу не было заметно, что он светится от счастья перед предстоящим крещением. Был у них и еще один помощник – его имени Ковалев не знал, – видимо, должен был помочь малышу и прикрыть окно за беглецами.

– Куда маленького-то тащите? – усмехнулся Ковалев. Он не сомневался, что старшеклассники собирались покурить за территорией, – зачем еще подросткам бежать из корпуса?

– А вам какая тапочка? – окрысился Селиванов. – Пашка – мой брат, понятно?

– Понятно, – пожал плечами Ковалев и направился к калитке, делая вид, что ничего не происходит.

– Хрена? вам понятно… – проворчал Селиванов ему в спину.

Ковалев нарочно свернул с тропинки, едва вышел за калитку, чтобы ребятам не довелось столкнуться с ним еще раз, – не хотелось им мешать, что бы они ни задумали.

Он сильно пожалел о своем решении, когда через несколько минут вышел из леса и увидел, как троица исчезает из виду, спускаясь к реке, а за ними рысцой бежит крупный серо-рыжий пес – «настоящее динго». В эту минуту Ковалев был далек от мысли изловить собаку, его напугало другое: пес большой и агрессивный, он может и броситься на пацанов, особенно на маленького.

– Эй, погодите, погодите! – крикнул он, но ребята уже скрылись под берегом – могли не слышать, а скорей всего просто не поняли, что это им.

Ковалев, недолго раздумывая, бросился вниз по крутому склону.

И надо было бежать поверху, чтобы срезать угол, под которым поворачивала река, чтобы не потерять собаку из виду, но Ковалев поздно это сообразил, а потому побежал еще быстрее. Он боялся поскользнуться, но под ноги не смотрел, глядя лишь на силуэт бегущего за пацанами пса, пока не споткнулся о травяную кочку: не удержал равновесия и кубарем покатился вниз по берегу.

Это потом он подумал, что запросто мог свернуть шею, а когда падал, не чувствовал ни страха, ни боли – только досаду на собственную неловкость. За две-три секунды перед глазами небо раз десять сменило землю, не было и речи о том, чтобы остановить падение, даже лицо прикрыть руками не удалось – Ковалев не оказался в воде только потому, что на пути ему встретился одинокий куст. И будь его ветки хоть немного потолще, Ковалев бы точно переломал ребра – но об этом он подумал потом, вечером, разглядывая в зеркало багровые синяки на боку. А тогда он хотел немедленно встать и не понимал, почему тело его не слушается, почему нечем дышать и так трудно разобраться, где верх и где низ.

– Сергей Александрович! – услышал он голос далеко наверху, а потом, почти сразу, – гораздо ближе: – Сергей Александрович! Сережа!

Ковалев сел, тряхнул головой и посмотрел наверх: крутой берег плясал перед глазами, и женская фигурка в длинной вязаной юбке двоилась, троилась и перескакивала с места на место – Инна спускалась вниз, и на удивление скоро. Ковалев выругался про себя – меньше всего он хотел, чтобы кто-то видел это дурацкое падение.

– Сережа, как вы? – с неподдельным участием спросила Инна, остановившись шагах в пяти. – Вы не ушиблись?

На лице ее не было и тени улыбки, хотя Ковалев считал, что ей должно быть смешно, – во всяком случае, это гораздо смешней, чем обещание изловить «настоящее динго».

– Нет, я не ушибся, – ответил он холодно и поднялся – его слегка качнуло, но головокружение почти прошло. – Там… эта собака…

Он осекся – не хотелось выдавать мальчишек даже Инне.

– Вы в самом деле собирались ее поймать? – спросила она без тени улыбки.

– Нет, мне показалось, она за кем-то бежала… – неуклюже соврал Ковалев.

Инна не стала иронизировать.

– Возвращайтесь в санаторий, сейчас закончатся процедуры. Я ведь искала вас, чтобы это сказать: сегодня они кончаются на полчаса раньше.

Ковалев посмотрел на часы: стекло треснуло, секундная стрелка беспомощно трепыхалась на одном месте, не в силах перескочить на следующее деление.

– Вы не верите даже в простейшую бытовую магию матерных ругательств? – Инна посмотрела на него с жалостью.

– Чего? – со злостью спросил Ковалев. Часов было жалко – он не мог без них обходиться.

– Выругайтесь. Любой на вашем месте обязательно выругался бы. Только это надо делать с чувством, иначе не сработает.

– Может, стекло станет целым?

– Стекло – нет, а вот сдвинуть стрелку с места это могло бы помочь.

Ковалев сплюнул и щелкнул по часам ногтем – секундная стрелка качнулась и перепрыгнула на следующее деление, замерла ровно на секунду и пошла дальше. Сколько времени часы стояли? Минуту? Пять минут? А вдруг он опоздает?

– Идите, – улыбнулась Инна.

Он кивнул и скорым шагом направился вверх по склону, стараясь не хромать, а едва Инна скрылась из виду – побежал.