Камея. Женщина в Музыке и Поэзии. Тайнопись Судьбы

Нас ЕДИНЫМИ создал Господь:
ты умрёшь —
НАМ ЗЕМЛЯ СТАНЕТ ПУХОМ!

Отец

Я много лет беседую с тобой
одна, без слез, без сожаленья:
смеюсь с приподнятой губой
иль что-то сообщаю в пенье —
Я не умею «просто так»,
и ты прощаешь без досады,
а главное, заметь же, как,
как мы, родной, друг другу рады!

Я говорю тебе: отец,
у нас вне времени – лишь встречи,
где в них начало, где конец,
все – речи, речи, речи, речи

не о тебе, не обо мне —
о чем-то неизбежно общем,
о вечном, о Земле, стране
Мы думаем вдвоем, не ропщем.

Ты только – ладно? – не старей,
волнуй меня, не жди пощады!
У незабытых дочерей
всегда яснее, мягче взгляды.

Голос возникал из ниоткуда У мамы была итальянская постановка голоса

Кроха Ляля

ПАПА… Общение с тобой я тоже воровала… и у судьбы, и у людей. Как в детстве – книги в книжном магазине. За мной долго следили и в результате разрешили брать все новинки для прочтения.

Я возвращала их в идеальном состоянии до тех пор, пока сама не стала зарабатывать деньги.

Как ты ждал моего рождения! А взглянув в первый раз в мои бусинки-глазки, в паническом, неизвестно откуда взявшемся предчувствии прошептал: «Ох, боюсь я за неё…».

Кроме по-птичьи расставленных и похожих на птичьи глаз, природа подарила мне при рождении, ещё и необычные красные волосы.

Весь роддом ходил смотреть на меня как на чудо-юдо, а мама плакала своим редчайшим колоратурным сопрано – сожалея, что не сделала аборт, поддалась на уговоры моего отца. Желанным ребёнком я была не для всех.

Голосистых в семье хватало: с самого рождения я слушала густой бас деда – служа в личной охране царя, мой Митяй пел в царском хоре.

Какое-то время – и с великим Шаляпиным. Я спрашивала у него: почему не ушёл полностью на сцену? На что дед веско отвечал: «Я работал С ШАЛЯПИНЫМ. Куда мне? Да и всем».

А мою маму приняли в московскую консерваторию без экзаменов, едва услышав её голос. Я и сейчас не знаю, не слышала подобного по красоте, оригинальности, яркости голоса – как будто заливаются самые счастливые колокольчики – такая непобедимая сила жизни звучала в нём!

Голос возникал из ниоткуда – у мамы была итальянская постановка голоса, она почти не размыкала губ. Мама долго не понимала, зачем я рвусь на сцену, а когда увидела, что из меня выросло… -плакала:» Тебе бог должен был дать мой голос. Ты бы им умнее распорядилась»

А колыбельные мне… читал папа: стихи. Пушкина, Лермонтова, Гейне

Смерть

Тебя нет уже здесь. Нет, Нет.
Осень. Слезы. Тучи. Грязь. Я одна
устраиваю панихидный обет.
Вой ты, ветер! Оркестр бы. Бедна.

Были б руки цветами! – Сорвала бы и кинула вслед.
И завыла бы с ветром: «Вернись!..»
Тебя нет уже здесь, И там – нет.
Мне – смотреть и не видеть высь

Не портрет

Память – не портрет в чернённой раме, —
возвращаться за других домой.
жаль, себя хороним мы не сами.
Не чернённой быть хочу, – живой! —

значит: неприметной, – … атмосферой!
Каждой клеточкой прими меня
до тоски, до боли, крови, веры —
и за это все кляня, кляня!

Задохнись обилием, чернея… —
видеть страх хочу, впитать его!
Выплюни: «Ну что же сделать с нею?!..
Есть предел?!»
Оставить одного?

Певцу

Что петь – ты выбираешь сам.
По городу весеннему
пойдем с гитарой по дворам
– к Блоку и Есенину.

Возьмем вина, нальем вина
прохожим – и хозяевам:
поэты вымерли, дома —
при плитах, вечер, зарево!..

Петь не могу! При НИХ смогла б:
не заработки, – вольница!
А тешить мам и – даже! – пап —
не стоит, я – не школьница,