Тринадцатая редакция. Модель событий

– Или нет? – с нажимом спросил ученик.

– А ты разве не прочитал договоры как следует? – удивился тот. – Сидел, ловил ртом рыбу и толком ничего не узнал? Кажется, я зря тебя расхваливал, ох, зря.

– Вы? Меня? Расхваливали? Не припомню что-то.

– Да за глаза, конечно. Чего тебя так-то хвалить, ты вон и без того наглый. Но ты в самом деле так хорошо изобретаешь наказания, мой друг, что я подумываю сдавать тебя в аренду смежникам.

– Исполнять наказания? Увольте. Палачом быть не желаю! – гордо отвечал Дмитрий Олегович и тут же примолк: после таких слов вредный шемобор мог нарочно отправить его именно в палачи.

– Об этом мы тоже подумаем, – хищно ухмыльнулся Эрикссон, – но нет. Видишь ли, после смерти всем нашим клиентам надо находить подходящее занятие. Не все же, подобно тебе, ничтожному, заслужили наказание. Кто-то ведь и честно живёт, знаешь ли. Таким ребятам иногда не удаётся найти идеальную работёнку после смерти, и они вроде бы и приятным делом занимаются, но всё же не тем, которому готовы посвятить вечность. Ты мог бы помочь им.

– Загробный хэдхантинг! – восхитился Дмитрий Олегович. – Могу попробовать, если хотите. Результат не гарантирую. Но это что же получается, что поговорка «Отдохнём на том свете» не имеет под собой никаких оснований?

– Конечно, не имеет. Почти все поговорки про смерть таковы.

– Насчёт поговорок не спорю. Но зачем нужно вкалывать даже после смерти? К чему эта суета, недостойная вечности?

Эрикссон выразительно хмыкнул и смерил ученика взглядом, полным такой ядовитой нежности, что Дмитрий Олегович запоздало прикусил язык. Но было конечно же поздно.

– Видишь ли в чём дело, мой маленький специалист по вечности… Если оставить нас без интересного занятия, отнимающего весь… ну, скажем так, эквивалент силы, помноженный на эквивалент свободного времени… то мы начнём творить идеальные миры.

Дмитрий Олегович недоверчиво взглянул на учителя: готовится очередная порция ментальных колотушек? Но нет. Вместо этого на столе перед ним возникли бутылка виски (односолодового), книга «Братья Карамазовы» (Ленинград, 1978 год издания) и беруши. «Напиться, заткнуть уши и почитать, например, Достоевского – вот и всё, что мне надо для счастья», – часто мечтал в последнее время Дмитрий Олегович.

– Я подарю тебе немного счастья. Всё-таки когда-то исполнение желаний было моей профессией, – пообещал Эрикссон, и в тот же миг бутылка, книга и первоклассные затычки для ушей исчезли. – Но сделаю это лет через десять, не раньше. А пока постарайся поверить. Хорошие парни и девушки, ну те, которые при жизни не травили своих учителей, после смерти отправляются в некий ничем не ограниченный отпуск. Они могут увидеть арктические снега и африканские пустыни, посетить одноэтажную Америку или пятиэтажную Россию, рассмотреть гробницы ацтекских вождей и заброшенные города в джунглях, подняться на вершину японского небоскрёба, спуститься в жерло вулкана или на дно морское, побывать на каком угодно представлении и понять любой язык, увидеть шедевры, спрятанные в самых надёжных хранилищах…

Словом, есть, где разгуляться, как вы любите говорить. Можно оказаться где угодно, силой мысли переместив себя даже туда, куда на самом деле попасть невозможно. Можно вообразить себе мир, идеальный, любой, в мельчайших подробностях, немедленно в нём очутиться и населить приятными людьми.

– Пока не вижу ничего чудовищного, – не удержался от комментария «маленький специалист по вечности».

– Это пока, – отрезал Эрикссон. – Не велика доблесть – идеальный мир себе сотворить, а ты попробуй сделать этот мир герметичным. На такое способны только мастера не ниже пятой ступени. А им, как мне рассказывали, никакого дела до идеальных герметичных миров уже нет. Ну а если идеальный мир не удалось закупорить, то в него обязательно просочится какая-нибудь посторонняя жизнь. Ветер песчинку занесёт, прорастёт травинка, корнями раздвинет стенки идеального мира, и вот уже в него бегут крысы, тараканы и ящерицы, так что вскоре становится непонятно, что тут создано силой мысли, а что зародилось само. Как ты знаешь, мы, мёртвые, не имеем права причинять зло живым существам. И они этим пользуются: обрастают шерстью, когтями и клыками, выбираются на сушу и заявляют о своих правах. Тогда остаётся одно: менять место. Забирать с собой самых любимых и самое желанное и удирать, предоставляя мир самому себе. А это безответственность – кому-то ведь всё равно придётся разгребать этот свинарник, поэтому новичков за идеальные миры наказывают. Так что лучше уж пускай вторая ступень занимается любимым делом, чем так. И поможешь им – ты!

– А мои родители… – начал было Дмитрий Олегович.

– Забудь про это! – приказал Эрикссон. – Я понимаю, где находится то самое «не моё дело», в которое не стоит лезть. И не лезу в него. Не знаю я ничего про твоих родителей, кроме того, что… ты их… Но тебе повезло, в самом деле тебе повезло. Мы сейчас отправимся туда, где ты очень давно не был, но страстно мечтаешь побывать. А я, напротив, был только что и не стремлюсь попасть снова.

– Звучит заманчиво, – потянулся Дмитрий Олегович. – Неужели мы с вами вот прямо сейчас отправляемся в бордель?

– Хуже. Гораздо хуже. Мы отправляемся в твой родной город.

– Я, что ли, свободен? – недоверчиво спросил ученик.

– Нет, конечно. Будем искать тех двоих, которые ещё живы, но уже почти готовы к повышению.

– А какой мне с этого интерес?

– Да почти никакого. Кроме того, что договоры с твоими родителями подписывал один из этих ребят. Так случайно вышло.

Константин Петрович вбежал в приёмную и набросился на Наташу. По его словам, выходило, что она только что всё испортила и теперь из-за её халатности мир находится на грани гибели. Наташа уже пару раз наблюдала господина начальника в таком состоянии, поэтому даже спорить не стала, хотя прекрасно знала, что ругать её не за что, с миром всё в порядке, да и у Тринадцатой редакции дела обстоят весьма неплохо.

– Ты меня вообще слышишь? – строго спросил Константин Петрович.

Наташа неторопливо поднялась, подошла к нему и, не говоря ни слова, обняла сурового руководителя. Тот вздрогнул, как будто его ударили, и сделал пару вялых попыток вырваться, но Наташа не обратила внимания на эту остаточную рефлекторную нервную деятельность и погладила его по голове.

Постепенно Константин Петрович успокоился и затих. Так они и стояли посреди приёмной – может быть, две минуты, а может быть, несколько веков. Даниил Юрьевич незаметной тенью проскользнул в свой кабинет и (хотя повод был незначительный) установил около каждой двери, ведущей в приёмную, небольшой барьер. Некоторым ситуациям не надо слов, не надо свидетелей, им надо просто дать возможность происходить так, как они пожелают.

Почувствовав, что коммерческий директор пришёл в себя, Наташа отступила на шаг назад, оглядела его одобрительно и вернулась на своё место.

– Я вас не обидела? – осторожно спросила она. Всех, кроме Даниила Юрьевича, Наташа называет на «ты», а насчёт Константина Петровича сомневается и каждый раз решает этот вопрос заново. Сейчас, определённо, наступило время «вы».

– Извини, это я, конечно, не прав, – помотал головой Цианид и изобразил, будто бы он стирает с доски всё, что было написано раньше. – Давай забудем то, что я сказал, хорошо?

– Уже забыла, – улыбнулась Наташа.

– Какая же ты хорошая, – вздохнул Цианид. – А я так давно не был у бабушки. Только бабушка умеет обнимать меня так, что голова сразу встаёт на место. Ну, вот как ты сейчас. Я стоял и думал: всё, в субботу беру у шефа машину и еду к бабуле в Пушкин. Живу практически рядом, но вот то, что к ней на электричке надо ехать, меня из себя выводит. Вечно в вагоне сидят какие-нибудь гопники и гогочут. Да. А ещё я боялся, что вот сейчас вбежит Лёва и устроит бойню. Прости… Я ведь к шефу шёл, а тут на тебе сорвался. Ты не обиделась? Ну, насчёт сравнения с бабушкой?

– Да нет, конечно. Я бы обиделась, если бы Лёва вбежал и всё испортил. Мы же обнимались совсем не про это.

– Какая же ты мудрая, какие же мы тут все иногда дураки бываем, – покачал головой Константин Петрович и просветлённо побрёл к Даниилу Юрьевичу.

«Иногда! – подумала Наташа, провожая его взглядом. – От комплекса неполноценности тут никто не помрёт!»

Тем временем шеф автоматически снял барьеры со всех дверей, ведущих в приёмную, даже не задумываясь и не прислушиваясь к тому, что там происходит, а просто руководствуясь своими ощущениями.

– Жертвы, разрушения, заявления об уходе уже есть? – не отрываясь от монитора, спросил он у тихонечко вошедшего в кабинет Константина Петровича.

– Вы всё слышали?

– Нет, я был занят, но надеюсь услышать от тебя, в подробностях.

– Мне надоело быть ещё и всеобщей нянькой. Почему считается, что все имеют право быть живыми людьми, и только я – каменный истукан бесчувственный, думающий исключительно о работе.

– Ты ведь сам хочешь, чтобы тебя так воспринимали.

– Нет… То есть так, но…

– Но ещё ты хочешь, чтобы я тайком от всех утирал тебе сопли. Я готов. Носовой платок, размером с театральный занавес, ждёт тебя. Садись рассказывай.

Константин Петрович присел на краешек стула, положил левую руку на стол, будто бы клянясь таким причудливым способом говорить правду и ничего, кроме правды, и начал рассказывать.

Обычно сотрудники Тринадцатой редакции идут к Даниилу Юрьевичу с самыми неразрешимыми вопросами. Когда же дело не требует решения, или решение очевидно, но хочется об этом поговорить, они отправляются к заместителю шефа. Константину Петровичу это даже льстит. Во всяком случае, ещё совсем недавно льстило. Но на этот раз то ли что-то прогнило в мировой системе верёвочек, то ли коллеги нарочно сговорились вывести его из себя.

После обеда к нему в кабинет заглянула Наташа и попросила разрешения прийти завтра на работу немного попозже, потому что у неё возникли проблемы в институте. Оказалось, что какой-то преподаватель – злобный и желчный тип, и, возможно, ещё и женоненавистник, – не читая, вернул ей курсовую и заявил, что ему и так всё ясно: курсовая написана кем-то другим, потому что такие смазливые девчонки сами никогда ничего не делают. Им некогда – они ходят к маникюрше, в солярий и на дискотеку. Константин Петрович предложил было позвонить в деканат и потребовать, чтобы преподавателя как-нибудь урезонили, но Наташа сказала, что уже сама решила эту проблему и завтра утром будет писать заявление о переводе в другую группу, просто ей обидно и хочется кому-нибудь пожаловаться. Ну, знаете, выговориться иногда бывает необходимо.

Через полчаса после того, как выговорившаяся на две недели вперёд Наташа удалилась, явился всклокоченный Лёва. Он объявил, что увольняется, прямо вот с этой же минуты, и просит только об одном – научить его писать заявление по собственному желанию в максимально ядовитом духе. Оказалось, что пиар-директор «Мегабука» встал сегодня не с той ноги и организовал питерскому сотруднику внеплановую и незаслуженную выволочку.

– Он разговаривал со мной как с зелёной эвгленой! Как с одноклеточным! – орал Лёва.

– Он со всеми так разговаривает, – попробовал утешить его Константин Петрович.