Последний контракт
Группа на сцене заиграла что-то слезливое и толпа перед сценой стала потихоньку распадаться на обнимающиеся парочки.
– Вы танцуете, мадам? – шепнул мне в ухо Эрик таким тоном, что я сразу подала ему руку.
Мои ноги тут же ушли в песок чуть ли не по щиколотку, и крохотные песчинки ласкали мне кожу так же, как пальцы моего мужа, лежащие на моей спине, и его дыхание, обжигающее меня сильнее солнца. Переминаясь с ноги на ногу под фальшивящий от усталости голос певицы, я чувствовала, как эти пальцы обещают мне, что и прогулка, и танцы – только начало настоящего праздника. Впереди был настоящий Мидсоммар – языческий, колдовской, потусторонний.
Эрик снова кокетничал – танцевал он вполне нормально, и наступил мне на ногу только на финальном соло.
– Я думаю, на сегодня хватит танцев, да? – рассмеялся он, не торопясь разжимать объятия. – Стивен уже наверняка соскучился и уже поди заканчивает подкоп, чтобы выбраться на свободу.
Кота мы от греха заперли в доме, и, когда мы спускались к причалу, он провожал нас полным ярости взглядом через окно.
– Поехали домой, устроим свой Мидсоммар. Бирючий, – и увидев, как я пытаюсь не рассмеяться, Эрик добавил: – С куббом и никсами, разумеется.
Дома мы подожгли поленницу, сложенную Эриком утром, и сидя перед ней на пёстром покрывале, смотрели, как в подступающих сумерках белой ночи пляшут языки пламени, взлетают в воздух мелкие искры и слушали треск дерева, пожираемого живым огнём. На траве возле нашего покрывала остывали на блюде куски очередной пиццы и мы искренне надеялись, что Сорен никогда в жизни не узнает, что мы сделали с его подарком. Хрупкие стеклянные бокалы и нарядную посуду мы оставили в столовой и теперь передавали друг другу бутылку ледяного брюта, по очереди отхлёбывая из горлышка, словно внутри находилось не шампанское, а сваренное в ближайшей подворотне дешёвое пиво, а мы были подростками с пляжа Сандхамна.
Под варварское издевательство над шампанским мы обсудили прочитанный мной роман, идеи для новой книги Эрика, фильм, который он посмотрел без меня, пока я снова летала в Данию, пристраивать в местное издательство его очередной детектив, прогноз погоды на ближайшие дни и всё никак не могли наговориться.
Поэтому, когда он вдруг замолчал, и я несколько минут слушала только шелест ветра в ветвях и треск костра, это порядком меня удивило.
– Твой венок совсем завял, – невпопад сказал Эрик.
– Что ж, – сказала я, поднимаясь, – у нас тоже есть свои традиции.
– Что ты собираешься делать?
– Загадаю желание и подарю его морю. Можно ещё через костёр прыгнуть, но под шампанским я, пожалуй, не рискну.
Я подхватила недопитую бутылку и пошла на пирс, прямо босиком, почти не чувствуя мелкого гравия тропинки под своими пятками. Горизонт над морем был ещё светлым, и через три часа обязан будет посветлеть снова, но сейчас широкая голубая полоса таяла с каждой минутой. Сдёрнув с волос увядшие розы, я размахнулась и швырнула венок, словно бумеранг, в мелкую водяную рябь.
Когда-то ровно по той же траектории летели из моей руки брошенные в пруд часы Эрика, одним движением снятые мной же с его спутанного верёвкой запястья. Наше знакомство и вся наша совместная жизнь немного отличались от того, что бывает у нормальных людей.
Я лихо допила остатки шампанского из бутылки и только собиралась эффектно крутануться на пирсе, как почувствовала уходящую из под ног опору.
Море приняло в свои объятья и меня. И на этот раз, на контрасте со стремительно остывающим воздухом, вода казалась на самом деле тёплой и ласковой.
– А вот и никса, – услышала я, когда моя голова снова оказалась на воздухе. – Тебя нужно спасать, или как?
Эрик уже успел стащить рубаху, очевидно, планируя прыгнуть вслед за утопающей. Но утонула только бутылка, ещё в полёте выскользнувшая из моих пальцев.
– Такие, как я, не тонут, – захихикала я. – Но вода просто парное молоко. Прыгай сюда.
Он выбрался из брюк и прыгнул в воду.
– В самом деле, парное молоко, – сказал он, отбрасывая назад мокрые волосы, и, подплыв ко мне, спросил: – Тебе в сарафане удобно плавать?
– На мне больше ничего нет, – я могла этого не уточнять – тонкая мокрая ткань облепила мое тело, слишком явно обрисовав и контуры груди и тёмные круги сосков.
– Ты же никса. Тебе и не нужно, – и с этими словами он сбросил лямки сарафана с моих подгоревших плеч.
Я взглянула в его синие глаза и поняла, что сегодняшняя ночь, самая короткая в году, для нас будет очень длинной. Выплыв из сарафана, я вместе с ним стянула и трусики, и зашвырнула весь комок мокрой ткани на причал. Никсе не нужно ничего.
Нырнув, я проскользила под водой пару метров и погребла сочинским брассом прочь от пирса. Вода так ласково обнимала моё тело, что хотелось заплыть далеко-далеко и подольше не возвращаться.
– Ты решила заманить меня подальше и утопить, да? Не выйдет, я тоже не тону, – послышался рядом голос Эрика и я вспомнила, что есть объятия слаще, чем всё, что может предложить мне море.
Обвившись вокруг его тела, я коснулась его губ поцелуем, тут же получив ответ и отметив где-то на периферии сознания, что на нём тоже уже ничего нет, и его желание я чувствовала не только по жадности его ладоней, уже неприкрыто ласкавших меня.
– Вернёмся к костру, – шепнула я ему. – А то никса в самом деле тебя утопит.
Сравнение с русалкой мне польстило, и я поплыла к пирсу, периодически скрываясь под водой, то ныряя, то делая кувырок и поднимая фонтаны брызг – легкий хмель от шампанского и отблески последнего света белой ночи на лёгких волнах переполняли меня весельем. До чего же волшебная эта ночь!
Целоваться мы начали ещё на пирсе, напрочь забыв про валяющуюся там одежду. Даже если Сорен соврал нам, и вокруг мог бы найтись хоть кто-то, способный видеть нас, ничем не закрытых от света первых звёзд и бледной луны – нам было наплевать. Пусть смотрят. На нас и так уже смотрела вечность.
Почему-то для меня стало очень важным, чтобы мы с Эриком сегодня любили друг друга именно так – под летним небом, вот-вот готовящимся посветлеть, при свете живого костра, под его треск, и даже если бы под нами не оказалось того пёстрого покрывала, а только кусачая трава лужайки и мать-сыра земля, это было бы всё равно правильно. Привычно сплетя абсолютно не ощущающие ночной прохлады тела, мы занимались самым древним и естественным делом на земле, как занимались им миллиарды людей до нас и будут заниматься миллиарды после, поколение за поколением увеличивая людской род. Поэтому мне хотелось, чтобы весь огромный первобытный мир видел и слышал нас, я призывала его в свидетели нашего брака.
Потом мы ещё долго сидели обнявшись, завёрнутые только в пёстрое покрывало, одно на двоих, и смотрели, как догорает костёр, а потемневший горизонт над морем начинает светлеть. И только, когда первый солнечный луч разрезал дымку над водой, мы вспомнили про душ и шёлковую простыню.
Глава 2
Мидсоммар словно отпустил какую-то давно сжатую пружину внутри меня, и следующие несколько дней мы с Эриком и в самом деле провели, как дикари: практически не одеваясь и единогласно решив, что замороженная пицца и чёрный кофе – это достойная и сбалансированная еда. Периодически мы пытались представить, как по дому и лужайке перед ним разгуливал абсолютно голый Сорен, и ржали, как умалишенные от этой картины, но понять, зачем он это делал, мы ой как могли.
С нами что-то случилось – мы хотели друг друга постоянно, и успели за несколько дней опробовать и шёлковые простыни, и диван в столовой, который действительно не скрипел (“Сорен не проставится, чёрт возьми!”), и даже кухонный стол, поэтому одеваться, чтобы потом раздеваться, было непроизводительной тратой времени.
В шкафу я нашла белый свёрток, подписанный Анной: “Катя, бери сейчас, но это тебе на день рожденья!”. Под хрустящей белой бумагой обнаружился весьма откровенный комплект кружевного белья, но, чувствуя, как взгляд Эрика ласкает мою спину, я не видела смысла надевать и его, поэтому соблазнительные тряпочки так и остались лежать в шкафу с несрезанными бирками.
Прервать нашу идиллию смогло только сообщение от Сорена. Он сообщал, что на маршруте с ним случилась небольшая незапланированная неприятность – именно так! – которая задержит их в Германии ещё на день. Но вся родня сразу после Мидсоммара разъехалась по курортам, а его родителям кровь из носу нужно присутствовать на конференции в Осло, поэтому они с Анной решили, что за детьми присмотрим мы с Эриком. “Всего один день! Просто держите их в поле зрения и кормите, родители всё необходимое привезут. Вы справитесь, я в вас верю. Ваш кот куда более требовательный, а ещё не сдох.”
Прочитав послание, я только губы поджала. Райский отпуск однозначно закончился. Эрик разочарованно взглянул на меня:
– Ну что ж, Катерина, похоже, нам придётся одеваться.
Всё утро мы провели, избавляясь от пыли и намывая пол в крохотной комнатке в самом конце коридора, которую семейство Вайсберг поколениями использовало для размещения своих наследников.
Облезлые лакированные кроватки, которые там стояли, похоже, помнили ещё младенчество Сорена, зато в них чувствовался основательный стиль семейства – натуральное дерево, никакого ДСП. Но, судя по слою пыли на них, Вайсберги и в самом деле дом слегка подзабросили. Сорен и Анна перед нашим приездом навели лоск только на наиболее используемые помещения, а эту комнату просто заперли, чтобы не делать лишней работы. Которую теперь делали мы.
Ребёнки – они, как известно, в грязи расти не могут.
Аккуратно сворачивая полотняный чехол, накрывающий что-то вроде тахты, Эрик опёрся на неё рукой, и его лицо тут же расплылось в победной улыбке:
– Ну всё, теперь Сорен должен нам шампанское.
– Что? – удивленно обернулась я.
Чехол полетел в угол.
– Иди-ка сюда.
Он схватил меня рукой поперёк живота и мы вдвоём с размаху хлопнулись задницами на тахту, мгновенно взвывшую скрипучими пружинами.
– Если бы не форс-мажор, мы бы в эту комнату даже не зашли, – засмеялась я. – Узнаю Сорена – он собирался сэкономить на обещанном призе.
– Не удивлюсь, если он на этой… мебели невинность потерял. Это ж археологический памятник. Она дышит на ладан.
– Не наговаривай. Вещь на века. Она даже не качается.
Его рука погладила моё колено.
– Устроим тест-драйв? До самого отъезда мы будем работать няньками и нам будет совсем некогда, – его пальцы ползли по бедру всё выше и выше, задирая юбку. – А я снова хочу тебя, будто мне не сорок, а пятнадцать. Какое-то волшебное место. Кажется, я начинаю понимать, почему их семейство такое многочисленное.
– Ларс и Марта будут здесь через два часа, – выдохнула я, приподнимая бёдра, чтобы он мог избавить меня от трусиков.
– Мы успеем даже переодеться, если начнём прямо сейчас.
Родители Сорена, как и он сам, пунктуальностью не отличались, и оттого примерно за полчаса до назначенного ими времени мы, спешно принявшие душ и натянувшие джинсы, прилипли к окошку, выходящему в сторону пирса, а спустя двадцать минут уже нервно метались по деревянному настилу, не зная, куда себя деть.
Наконец, я заметила на горизонте моторку. Поначалу крохотная, словно букашка, она с каждой минутой росла, росла, и вот уже покачивалась у пирса, а Ларс Вайсберг бросал нам швартовочный фал.
Ларс не был похож на своего сына – высокий, поджарый, с загорелым обветренным лицом и такими же руками, он хорошо бы смотрелся в любом фильме про пиратов. Он даже трубку курил, и, если его научные статьи иллюстрировались портретом автора, на всех подобных фото трубка неизменно торчала из уголка его рта. Когда-то, в юности, лицо Ларса обрамляли моднейшие бакенбарды и такие же чёрные кудри, как у Сорена, но последние лет двадцать он был окончательно и бесповоротно лыс, что ещё сильнее усиливало сходство с морским разбойником.
Второй неизменной чертой всех фото Ларса была Марта Дюбуа, стоящая за его спиной и ласково обнимающая его плечо маленькой жилистой ладошкой. Марта являлась его соратницей, соавтором его статей, его музой и его вечным двигателем. А ещё она была единственной любовью Ларса и матерью его сына. Сорен рассказывал, что с момента, когда его родители впервые увидели друг друга в университетской аудитории в Уппсале, они ни разу не расставались более, чем на день, несмотря на то, что за все эти годы они так и не дошли ни до церкви, ни до мэрии, чтобы официально оформить свой брак.
Единственным исключением из этого правила было, пожалуй, рождение самого Сорена – в родильный дом Ларса не пустили. Тогда он поставил прямо в снег под окнами госпиталя их с Мартой потрёпанную палатку, в которой, если верить семейной легенде, Сорен и был зачат. Прибывшим полицейским не удалось добром уговорить Ларса вернуться домой, посему следующую ночь ему пришлось провести в участке. Зато в тепле, каждый раз хохотала Марта, когда при ней вспоминали эту историю. Она была Ларсу под стать – такая же загорелая, с лицом, уже изборождённым морщинками, и густо разбавленными сединой тёмными волосами, собранными в вечный небрежный хвост на затылке. Но Ларс каждый раз смотрел на неё так, словно в её косах не было ни одной серебряной нити, а лоб её до сих пор перехватывала вышитая бисером лента, как тогда, в конце семидесятых, когда им было по восемнадцать.
Сорен у них получился совсем другим. Отчасти потому, что неугомонные родители, проводившие на раскопках весь летний сезон, почти не занимались его воспитанием, делегировав это своей многочисленной родне. Нет, они оба любили своего сына. Просто науку они любили больше.
Несмотря на еврейские корни, последний иудей в семействе Вайсберг остался в такой седой древности, что они сами не помнили, кто из их пра-прадедушек хоть раз заглядывал в Тору. Но, как рассказывал, печально усмехаясь, Ларс, это никоим образом не помешало квислинговцам в сорок первом году устроить погром на их семейной фабрике в Осло, откуда Вайсберги, подхватив всё, что влезло в чемоданы, и вынуждены были бежать в нейтральную Швецию сразу после принятия закона о регистрации еврейского имущества, не дожидаясь перитонита. А уж когда до них дошли слухи, что пара их старых знакомых уехали на “Доннау” в неизвестном направлении, Вайсбергам стало окончательно понятно, что осесть придётся насовсем. Однако, в чемоданы влезло не так уж и мало, и оборотистая семейка развернулась на новом месте, даже лучше, чем раньше, и каждого нового члена семьи в клане пытались приставить к семейному бизнесу. Но на Ларсе и его сыне купеческий род дал осечку. Расчёт родственников на эту ветвь семьи провалился полностью.
Состоятельная родня постаралась вырастить Сорена нежным книжным мальчиком, а не отважным искателем приключений – один такой в семье уже имелся и второго Вайсбергам было не нужно. Но время шло, и у меня при виде Ларса всякий раз возникало ощущение, что родительская тяга к путешествиям потихоньку начала прорастать и в Сорене – внезапный срыв в поход по Германии демонстрировал это как нельзя лучше.
Нас с Эриком родители Сорена приняли с распростёртыми объятиями. Сорен не зря шутил в своё время, что они только выдохнут с облегчением, узнав, что их сына кто-то пригрел под своим крылом – так и вышло. Родственную авантюрную душу в Эрике они почуяли сразу. А со мной старый социалист Ларс любил иногда ввязаться в политическую дискуссию, сколько бы я ни объясняла ему, что я родилась, когда советская власть и Советский Союз уже совсем всё, капут, и все мои рассуждения могут быть исключительно теоретическими и неглубокими, даже несмотря на моё университетское образование, включавшее и курс философии. Для Ларса понятия “русский” и “советский” до сих пор оставались равнозначными, а старшие родственники его взгляды драматически не разделяли.
Что взять с этих капиталистов, разводил руками Ларс.
– Принимай крестника, Эрик! – Ларс подхватил огромными руками двухлетнего внука и поднял радостно визжащего пацана над головой, передавая его в руки моего мужа.
Когда Сорен назвал первенца в честь друга, Эрик опешил. Они были очень близкими друзьями, но до того момента Эрик не догадывался, что настолько. Анна в этом вопросе оказалась заодно с супругом, поэтому никаких возражений они не приняли – мол, все равно назовём так, и что вы нам сделаете? И имя красивое, и жест – шире не придумаешь. Ведь именно Эрик когда-то подбил Сорена на то, чтобы влезть в жизнь Анны с написанной специально для неё пьесой, именно он закрывал Сорена ото всех неприятностей своим широким плечом, и именно он, не сказав ни слова поперёк, кинулся вместе с ним в Россию, когда Анне внезапно понадобилась помощь.
Когда Анна шепнула мне по секрету, что у них будет дочка, я сразу сказала, чтобы она выкинула из головы ту мысль, которая у неё там определенно крутилась – о моём участии в жизни их семьи они тоже не забыли. Анна попыталась было возразить, что она всё продумала и хочет дать дочке двойное имя – Кайса-Ульрика, но, глядя на мои поджатые губы, махнула рукой и малышка так и осталась просто Ульрикой, в честь кого-то из тётушек Сорена, любимой им за то, что не слишком рьяно заставляла его корпеть над тетрадками.
Но вот от крестин обоих детишек нам отбрыкаться не удалось. Точнее, не удалось Эрику – я впервые в жизни обнаружила преимущества в том, что когда-то меня без моего желания крестили в православную веру. Господа я никоим образом не чтила, но отмазка была – лучше не придумаешь. А Эрик хотя бы в воскресную школу в детстве ходил. Хоть и вспоминал про неё только тогда, когда в споре со мной у него заканчивались аргументы. Тогда он напускал на себя важный вид и начинал цитировать их школьного пастора, по мнению которого, похоже, грешно было абсолютно всё. Мне каждый раз казалось, что эти цитаты он выдумывал на ходу, уж больно они ортодоксально звучали для светского Стокгольма.
Эрик посадил верещащего маленького крестника себе на плечи, и тот распахнул огромные, серые, в мать, глазёнки – с высоты почти двух метров мир для него выглядел совсем иначе. А Ларс уже подавал мне серьёзную, даже хмурую со сна Ульрику.
– Как же быстро они растут, – охнула я. Ульрика уже не была той крохой, которую Анна сунула мне в руки почти сразу после возвращения из госпиталя, в весе она прибавила весьма значительно.
Марта легко выбралась из лодки на причал и начала помогать мужу выгружать оттуда вещи, успев быстро чмокнуть меня в щёку – шведская сдержанность так и не прилипла к ней за все эти годы.
– Не много ли на один день? – ужаснулась я количеству сумок и кошёлок.
– В двух из них – домашний ужин, – подмигнула мне Марта. – Ларс приготовил на всех, мы поможем вам разместить вещи и поужинаем все вместе. Самолёт у нас только вечером.
– Катерина, а сколько ты берёшь за посредничество? – спросил Ларс, когда в его руках перестал визжать шуруповёрт. – Нет, Эрик, это нужно поднять выше!
Мой муж натужно засопел, но подчинился. Как сказал бы их пастор, грехи надо искупать. Одна из четырёх ножек проклятой тахты была отломана и теперь мужчины пытались приладить её обратно. Сначала на немой вопрос Ларса Эрик, ни на секунду не покраснев, соврал, что так и было, но Ларс молча провёл пальцами по свежему излому на потемневшем от времени дереве и Эрик тут же изменил показания. Дескать, стоило только присесть. Буквально на краешек. Очень, очень хрупкая эта ваша фамильная мебель. В этот момент у меня заныло ушибленное при падении на пол колено. А Эрик, держащий тахту на весу уже пятнадцать минут, по моим расчётам должен был вовсю маяться спиной. Не мальчик, в конце концов.
– А что за книга, Ларс?
Я даже не взглянула на него – пыталась впихнуть в Ульрику ещё немного смеси из бутылочки, но она, похоже, наелась и начала крутить головой. Пальчики её, неожиданно крепко для такого маленького существа хватавшие меня за волосы, потихоньку разжимались, и мне было понятно, что она вот-вот задремлет. Девчонке было фиолетово и на возню в комнате, и на громкий разговор. Вот что значит – чистая совесть.
– Я тут неожиданно дописал свою монографию, некоторые тезисы из неё как раз будем обсуждать с коллегами в Осло. Всего-то десять лет ушло. Все силы из меня эта книга выпила, поэтому на беготню по издательствам ни меня, ни Марты уже не хватит. Аж корёжит при одной мысли. Но издать надо, поэтому ищу, кто возьмётся, – Ларс наживил очередной саморез и шуруповёрт снова взвизгнул.
Я задумчиво уставилась на него. Пока монография виделась мне неплохим лекарством от безделья. Какая мне разница, что проталкивать в печать?
– С нон-фикшн я никогда не работала, но почему бы не попробовать сунуть нос в эти издательства и научные журналы? Для вас могу и бесплатно постараться, как для товарисч.
– Любой труд должен быть оплачен, Катерина. Социалистический принцип. От каждого по способностям – каждому по труду. Я реалист и понимаю, что коммунизма на своём веку не увижу.
– Ну если так, то я беру процент, а не фиксированную сумму. И если вы будете издаваться тиражом для трёх с половиной ваших учёных коллег, то это всё равно выйдет почти бесплатно. Даже если в рукописи собраны все ваши мировые открытия, которые потянут на Нобелевку. Хотя… у меня найдётся парочка идей, как пропихнуть в издательство тираж побольше, – я мечтательно прищурила глаза. – Сделаем отличный промоушн, о Ларсе Вайсберге узнают даже те, кто не знал. И мой вам бесплатный совет – начинайте сразу писать автобиографию, после этого я её продам таким тиражом, что вы охнете. А работы меньше. Просто берите и пишите, как есть – ваша с Мартой жизнь интереснее любого романа. Можете даже взять Сорена на подряд, а то он у вас дурью мается. С двумя вашими именами на обложке это будет бестселлер. А если не сойдётесь характерами, то Эрик тоже мается.
Предполагаемый соавтор тут же свернул такое лицо, словно вот-вот вспомнит школьного пастора с удачной цитатой про работорговлю. Но я даже не думала останавливаться.
– Он будет стоить вам дешевле, звезду пока не словил и сделает из вашей биографии остросюжетный триллер. Индиана Джонс и находки длинных домов в Гренландии. Как вам идея?
– Марта, девочка таки из наших, ты не находишь? Очень уж хваткая, – засмеялся Ларс.
– Ларс, наш котик привык кушать минимум трижды в день и не абы что, Катерине приходится крутиться, – Эрик перехватил чёртову тахту поудобнее, уже из последних сил. – Он нам почти как ребёнок. Да, мистер Кинг?
Из-под кроватки полыхнуло двумя зелёными огнями – Стивен забился туда после близкого знакомства с нашим крестником, умудрившимся неожиданно ловко схватить кота даже за тот обрубок хвоста, что у него остался, и теперь отказывался вылезать, но на имя своё среагировал – иногда это означало приглашение к столу.
Марта на минуту оставила маленького любителя зверушек, сосредоточенно возящего по ковру игрушечный грузовичок на длинной верёвочке, аккуратно вынула из моих рук снулую Ульрику и опустила её в кроватку.
– Запомните, молодёжь, настоящие дети – это внуки. Сорен у нас завёлся неожиданно и рос, как сорняк, а на его малышей я наглядеться не могу. Что это, старость, Ларс?
Отец Сорена только неопределенно хмыкнул и посмотрел на часы. Он носил старомодную модель с прочным стальным ремешком. Неубиваемую.
– Ну какая ещё старость, Марта? Ужинать нам сейчас придётся, как молодым – очень быстро и не жуя. Перехватим, сколько успеем – и в аэропорт. Эрик, а чего ты стоишь? Можно опускать. Можете теперь… присаживаться сколько угодно – выдержит даже ураган. Вещь-то на века!
Марта и Ларс уже собирались уходить, как из детской раздался плач Ульрики.
– Подождёте пару минут? Кажется, ваша девица обделалась. Я поменяю ей подгузник и вернусь, – я гордилась тем фактом, что научилась делать это на скорость.
Но стоило мне переступить порог, как я отчаянно заорала:
– Эрик! Срочно сюда!
Через пять секунд вместе с Эриком в дверь вломилось всё семейство Вайсберг, очевидно, нарисовавшее в своих головах все возможные варианты апокалипсиса – орала я очень громко. Однако, с Ульрикой, хныкающей в кроватке, всё было в порядке.
А вот с мистером Кингом – не совсем.
Из кота торчала верёвочка от игрушечного грузовика. С переднего конца. Стивен успел сжевать её практически целиком и уже совершенно точно успел об этом пожалеть, судя по издаваемым им звукам.
– Абы что он не ест, говорите? М-да. Давайте срежем верёвку и пусть уже доедает. Может же она выйти… естественным путем? – Ларс взглянул на жену и потянулся рукой к игрушке, но ещё на полпути его руку перехватила ладошка Марты.
– Может выйти. А может и не выйти. Знаешь, Катерина, если он вам в самом деле так дорог, я бы на вашем месте не рисковала. Тащи его к ветеринару. В посёлке есть клиника.
– Поздравляю, Эрик – у вас действительно очень дорогой котик, учитывая, сколько врач сдерёт с вас за приём. Ладно, Катерина, бери его и иди в лодку, забросим тебя по дороге.