Последний контракт

Глава 3

Выходя из такси у нашего дома, Эрик спросил меня:

– Посмотри, так нормально?

На его носу красовались солнечные очки, абсолютно бестолковые в наступающих сумерках.

– По-моему, ты в них выглядишь, как наркоторговец.

– Но ссадины не видно?

– Нет.

– Вот и отлично. Наши соседи спят и видят, как бы рассказать о нас с тобой полиции очередную сплетню. Просто прирождённые стукачи. История о применяемом тобой ко мне домашнем насилии им бы очень понравилась. Так и слышу их голоса: “От этих русских чего угодно можно ожидать”.

Пока он вытаскивал из багажника наши сумки, я нашарила ключи от входной двери. Почтовый ящик уже ломился за неделю нашего отсутствия. Меня всегда поражало количество приходящей нам макулатуры – и это в век электронной почты! Я выгребла из него все конверты и наскоро их проглядела – счета, реклама, конверт с чем-то толстым, напоминающим брошюру, пара приглашений от издательства на какие-то мероприятия… Из миграционной службы снова ничего не было. Паспорт и подданство мне тут давать не торопились.

Обидно. Ведь даже у Анны это вышло быстрее. А с другой стороны – что сравнивать тёплое с мягким? Жену суперпопулярного писателя, активистку благотворительного фонда, каждый день бьющуюся за то, чтобы в мире стало меньше семейного насилия, мать двоих детей и какую-то непонятную литагентку, кормящуюся с гонораров собственного мужа и его друга. Ну, не только с них, конечно, но моё лицо, в отличие от лиц Сорена и Анны, могло попасть в телевизор разве что случайно. Поэтому моя гражданская ценность была не настолько очевидна.

Зажав под мышкой стопку листков и конвертов, я отперла дверь и перекинула через порог переноску со Стивеном. Эрик уже стоял за моей спиной, опуская на пол наши пожитки.

– Держи, сегодня вся почта тебе.

– Опять ничего?

– Опять. Наверное, я недостаточно активно их достаю, да?

– Хочешь, я достану? Пока мы с Сореном свободны. Звонками, письмами, личными визитами… – Эрик просматривал адреса на конвертах. Вдруг его взгляд застыл на одном из них, пухлом, из коричневой бумаги.

– Да чего тебе превращаться во вредного пенсионера раньше времени? Пока отсутствие гражданства никак не мешает мне жить с тобой. Не выставили ещё – и на том спасибо, – отозвалась я, пытаясь не выдать своего разочарования, пока мой муж крутил конверт в руках, пытаясь отыскать на нём штемпель.

– Катерина, давай-ка я сейчас быстренько заброшу это всё в кабинет, отправлю парочку имейлов и будем ужинать, хорошо? Ты б только знала, как мне пицца за неделю надоела. Настолько, что подгоревшие фрикадельки Ларса показались просто пищей богов. Сообрази что-нибудь, пожалуйста, если, конечно, у тебя нет желания травиться моей стряпнёй, – не поднимая взгляда от корреспонденции, сказал он и быстро скрылся в своём рабочем логове.

За ужином Эрик сидел необычно задумчивый и молчаливый, отвечая на мои вопросы невпопад и никак не реагируя на крутящегося под его ногами мистера Кинга, рассчитывающего на добавку.

– Ты чем-то расстроен? – спросила я, наливая воду в его стакан.

– Только сейчас понял, как сильно я устал. Кажется, после дачного отдыха мне нужен ещё один отпуск. Но пока не получится – завтра у меня наклюнулась одна срочная встреча. Ты не против поскучать полдня без меня?

– Я могу…

– Нет, на эту встречу мне необходимо явиться лично, увы.

Последние сутки на Сандхамне и в самом деле стали для нас чистейшим адом. Я ощущала, что перестала принадлежать себе, полностью захваченная двумя крохотными существами, одно из которых было настолько шустрым и непредсказуемым, что хотелось куда-то его привязать, просто чтобы сократить территорию, которую приходилось постоянно контролировать. Эрик справлялся чуть получше меня, по крайней мере, его хватало на шутки о том, что если бы он написал об этом книгу, она называлась бы “В ожидании Сорена”. Ибо папаша мелких захватчиков не торопился избавить нас от этой нагрузки, явившись только под вечер.

– Твой маленький тёзка растёт инженером. Это его любимая игрушка, – Сорен наворачивал остатки привезённых вчера Ларсом фрикаделек, придерживая тарелку едва торчащими из пластиковой лангеты пальцами и следя одним глазом за сыном, составляющим в пирамидку сложносочинённые деревянные детали.

– Ей-то он мне в глаз и засветил, – Эрик тронул пальцами синяк на скуле.

– Просто хотел, чтобы ты рассмотрел детальку получше, – веселился папаша маленького разбойника.

– Ох, Сорен, первое, что я сделаю, когда мы вернёмся в город – куплю презервативы. Лучшей рекламы безопасного секса, чем твои дети, я не знаю. Пока я отмывал Ульрику и менял ей подгузник, её старший братец где-то отыскал краски и размалевал ими себя, как индеец. Пришлось тащить в ванную и его, а по дороге этот художник старательно раскрашивал уже меня самого. И это только за двадцать минут, а я с ними просидел гораздо дольше!

– Дети – это счастье, – елейным тоном проповедника деструктивной секты протянул Сорен. – Наши ещё спокойные.

– Тогда я подумаю сразу о вазектомии.

– Да ладно тебе, – Сорен сунул в рот очередную фрикадельку. – Если честно, чужие дети меня самого бесят. Но свои – совсем другое дело. Когда-нибудь поймёшь.

– Я спрошу ещё раз недели через две. Раз уж ты теперь временно не путешественник. Будешь с ними безвылазно сидеть. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.

– Ерунда, через месяц трещина срастётся. Немецкие врачи просто перестраховщики, они, наверное, специально напугали Анну, чтобы содрать с нас больше денег вот за это, – он помахал закованной в пластик левой рукой.

– А как же страховка? – влезла я в эту дружескую беседу.

– О, хорошо что напомнила, договорись-ка о встрече с Соней, хочу нагнуть эту скаредную страховую компанию. Они, видишь ли, посчитали, что это не страховой случай. По их мнению, если я путешествую на шоссейном байке, то это не туризм, а экстремальный спорт.

– То есть, ты сэкономил на расширенной страховке?

– Это был туризм, Кайса, – судя по тому, что он назвал меня Кайсой, Сорен начинал злиться. Непонятно только на кого – на меня или всё же на себя и свою жадность. Ничего не жаль ему было только для жены.

– А что там с пивом на каждом углу? – прищурилась я, заподозревав, что случай признали нестраховым не только поэтому.

– Всего одна кружка, клянусь! Дорожная полиция… просто звери. У них нет ограничения, но им показалось, что я подверг опасности ту шавку, которая на меня кинулась и её хозяйку, которую и так уже на том свете с фонарями ищут, а она шпарит через дорогу так, как будто хочет оказаться там поскорей.

– Сколько, Сорен? – я уставилась на его порозовевшее лицо.

– Пятьсот евро.

Я непроизвольно охнула. И это только штраф! Эрик держался из последних сил, чтобы не заржать.

– Готова поставить что угодно на то, что Соня меня пошлёт. Она однажды уже по доброте душевной занималась твоим разводом вместо того, чтобы вычитывать мелкий шрифт в контрактах, как ей и положено. Ладно, Сорен, я уже нашла тебе дело. Чтобы ты не занимался ерундой.

– Какое? – оживился помрачневший было Сорен.

– Я продала Ларсу идею автобиографии. И теперь ему очень нужна твоя помощь. А ты так удачно свободен, просто подарок.

– Погоди, я…

Идея Сорену предсказуемо не понравилась.

– Что с твоим великом, кстати? – вспомнила я.

– Рама пополам, – насупился он, – но у меня найдутся деньги на новую.

– Ты отлично заработаешь на этой книге. Выпустим в той же серии, что и “Анна и её война”. “Разговоры с отцом” – звучит, а? Или лучше: “Отломленная ветвь”.

– Но рука… – пальцы Сорена взлетели вверх, стряхнув с вилки кусок фрикадельки прямо в пасть шерстяного единомышленника Сорена по дорогостоящим развлечениям, дежурившего под столом. Клянусь, она даже до пола не успела долететь.

– Во-первых, рука левая, а ты правша. Во-вторых, для таких, как ты, давно придумали голосовой ввод. А в-третьих, с твоей памятью ты можешь и потом записать все байки, которые тебе Ларс расскажет. Сорен, тут пахнет лёгкими деньгами! Но надо начинать уже вчера, и если ты отказываешься, то Эрик тоже свободен…

– Стой. Я согласен. После того, как ты учуяла мой развод с Биргиттой в момент объявления о грядущей свадьбе, я стал доверять твоему чутью. И да, если мы хотим успеть на последний паром, у вас час на сборы.

Он мог не напоминать – вещи я собрала ещё до его приезда, чтобы ни единой минуты сверх необходимого не находиться на проклятом острове, а вернуться в свой привычный, уютный дом и начать жить, как раньше.

Но я даже не догадывалась, что как раньше уже не будет.

Именно тогда это и началось. Три недели назад, сразу после нашего возвращения.

Эрик почти каждый день ходил словно придавленный чем-то, находясь в дурном расположении духа практически всё время, что не проводил за закрытой дверью своего кабинета. Те, кто его плохо знал, могли бы заявить, что изменений нет, но я изучала его больше семи лет. Изменения были и ещё какие.

При этом мой муж упорно продолжал делать вид, что всё в порядке, всё под контролем. Как когда-то делал это, даже когда вся его команда после проигрыша в решающем матче разговаривала с журналистами исключительно предлогами, проглатывая дрожащими губами матерные слова. Тогда перед камерой ставили Эрика, и он в своей неподражаемой манере выдавал вполне связный спич о неудачном дне для команды, заделе для развития и том, что проигрыш означает лишь, что соперники сегодня оказались сильнее.

Айсберг. Именно таким прозвищем наградили его в команде.

Эрик рассказывал мне, что при знакомстве с Сореном, когда тот представился, он от его фамилии ухнул во вьетнамский флешбэк настолько глубоко, что следующим вопросом Сорена был, а всё ли с ним в порядке. И Эрик, конечно же, сказал, что да, хотя от имени будущего соавтора, созвучного тому, которое он буквально только что отодрал от себя с мясом, ему хотелось согнуться, будто от удара прямиком в солнечное сплетение.

Айсберг. Мой муж считал, что это прозвище приклеилось к нему из-за способности топить на поле даже тех соперников, которых все считали непотопляемыми, но фанаты знали правду. Игроки в команде российского богатея Новикова были парнями простыми и так глубоко не копали. Воспитанные на русской поп-культуре, они таким ироничным образом отдавали честь самоконтролю своего форварда. Способности держать свои эмоции в узде.

Но для меня это слово сейчас приобретало поистине зловещее значение. Насколько хорошо я знаю, что прячется под водой? Буквально недавно мне казалось, что мне неплохо это известно. А вот сейчас я была уже не так уверена.

Эрик всё так же благодарил меня за ужин, так же горячо спорил по поводу нашей общей работы, так же регулярно выходил на пробежки, ставшие, возможно, чуть более длительными, но…

Его улыбка погасла. И без этой улыбки, которую я с самого начала знакомства сравнивала с ослепляющим всё живое солнечным светом, он словно состарился, моментально став выглядеть на весь свой сороковник.

На мои вопросы он отвечал, что немного расстроен отсутствием идей для новых книг, что устал, что перетренировался, но кому, как не мне, было знать, что это неправда.

Потому что он перестал меня хотеть.

Каждую ночь я, как обычно, ложилась с ним в одну постель и прижималась к его телу своим, обнажённым, разнеженным после душа, но он только целовал меня и тут же поворачивался ко мне спиной. А потом и вовсе стал засиживаться в кабинете до двух часов ночи, и я просто не дожидалась его, так и засыпая в нашей постели в одиночестве, что раньше случалось настолько редко, что пересчитать такие случаи хватило бы пальцев на одной руке.

Тогда я решила пойти на запрещённый приём. И, прокравшись в ванную комнату с ножницами за пазухой, срезала, наконец, бирки с подарка Анны, стараясь не распороть лезвиями кружево – ножницы в моих руках тряслись так, словно я, как минимум, обчищаю банковский сейф.

Безупречный вкус мою подругу не подвёл и тут: то, что я увидела в зеркале, было предельно горячо. Я, мать вашу, сама себя хотела. Нервно выдохнув, я провела по губам алой помадой и накинула на всю эту убийственную красоту халат.

Эрик открыл дверь кабинета на мой робкий стук, и, только сделав шаг через порог, я сбросила халат на пол. Белый хлопок соскользнул по ногам, укрыв босые ступни, словно маленький сугроб. Я ждала. За несколько томительных мгновений в полной тишине я даже успела посчитать свой поступок идиотским и пожалеть о нём.

Очнувшийся после секундного замешательства Эрик молча окинул меня взглядом и тут же схватил в объятия, размазывая красную краску по моему лицу своими губами. Кажется, финт сработал, успокоила себя я. И начала праздновать победу, в томительном предвкушении выгнув спину и привычно отдав в его руки моё едва прикрытое кружевом тело.

Минуты шли, он ласкал меня через тонкую ткань именно так, как мне нравилось, я уже сидела на его рабочем столе, обхватив его ногами и почти ничего не соображая от смешавшихся в моём мозгу огня желания и готовящегося смыть меня потока удовольствия, но, сдирая с его тела одежду, я внезапно осознала, что в этом оглушающем оркестре отсутствует самый главный инструмент.

Его эрекция.

Я потянулась пальцами к его животу, но он перехватил моё запястье и оторвался от моих губ. Не поднимая на меня взгляда, он тяжело и прерывисто дышал, а потом бросил всего одну фразу:

– Сегодня не получится, любимая.

А затем утёр алые разводы на лице, застегнул брюки и вышел из кабинета. Так и оставив меня сидеть на столе, мокрую и дрожащую от желания.

Кое-как спустив ноги на пол, я сделала несколько шагов в сторону коридора, но успела услышать только хлопок входной двери.

Прошлёпав босиком по деревянным половицам в спальню, я на минуту замерла возле нашей кровати, где мы за всё время, что были вместе, любили друг друга столько раз, что давно сбились со счёта, а потом начала сдирать с себя бельё так рьяно, словно оно жгло мне кожу. Анна потратилась на этот комплект, и мне было жаль нежную ткань, но я бессознательно ставила в вину этим тряпочкам то, что, даже несмотря на них, мой муж отказался меня трахнуть.

По щекам тут же поползли слёзы. Это не были слёзы обиды, разочарования или злости. Я плакала потому, что отчаянно не понимала, что с ним происходит. Что могло лишить его покоя вот прямо до такой степени? И главное – о чём таком мне не стоило знать? Потому что раньше между нами никаких секретов не было.

Воображение услужливо принялось подбрасывать варианты.

Тяжёлая болезнь? Вряд ли. Чтобы практически ежедневно отмахивать по десять, а то и больше, километров бегом в быстром темпе, требуется лошадиное здоровье, даже банальный насморк может превратить тренировки в самоистязание. Разве что у него психическое заболевание. Но на мой взгляд, Эрик выглядел более чем адекватным. Дни недели не путал, в экстрасенсов не уверовал и всегда выключал за собой свет в туалете.

Тогда что ещё?

Проблемы с финансами? Часть его денег была инвестирована в какие-то ценные бумаги, но я что-то не слышала в последнее время медийного шума насчёт того, что финансовый рынок хоть каким-то образом лихорадит. С экономикой, конечно, везде имелась определённая нестабильность, но именно потому СМИ и держали руку на пульсе – если бы хоть какой-то крупный бизнес начал крениться, об этом бы орали из каждого утюга. А остальные деньги он хранил в банке на счёте, доступ к которому был и у меня. Насколько я помнила, там оставалось вполне достаточно, чтобы мы оба могли не бояться голодной смерти в ближайшей перспективе. И если бы Эрик наделал долгов, на этом счёте они не смогли бы не отразиться.

Может, он совершил преступление? Не заплатил налоги и теперь не может спокойно спать? Идея из области бреда, но…

И был ещё один вариант. Самый пошлый. У него другая женщина.

В пользу этой версии прежде всего свидетельствовало уклонение от занятий со мной любовью. То, что мы не вылезали из постели на Сандхамне, и то, что и до этого он охотно спал со мной, я в графу “против” не записывала – полно на свете мужиков, спящих с двумя, а то и тремя женщинами одновременно и заливающих каждой из них, что она у него единственная. А уж заливать Эрик умел, как мало кто. И мне бы он об измене под угрозой расстрела не рассказал бы. По крайней мере, сразу. Вместе с женой он тут же лишился и бы и бизнес-партнёра. Я могла простить ему многое, но не измену.

У этой гипотезы были и минусы. На любовницу требуются время и какие-никакие, но деньги. И если с деньгами ещё могли быть какие-то варианты в виде тайных заначек, то со временем выходило совсем уж туго. За три недели с нашего возвращения он выходил из дома без меня считанные разы, исключая, разумеется, пробежки, но с пробежек он возвращался, как и положено хорошо потренировавшемуся атлету – остро пахнущий свежим потом и в мокрой во всех полагающихся местах одежде.

Может быть, их свидания проходили раньше? Пока я металась по издательствам и продюсерским компаниям? Тогда времени было навалом.

Возможно, он даже приглашал её сюда и укладывал в нашу постель.

Я кое-как сглотнула образовавшийся в горле ком и снова утёрла мокрую скулу. Надо же, столько лет я твердила себе, что смогу отпустить его к более… более достойной женщине, если он будет с ней счастливее, чем со мной, а теперь тупо пялилась на смятое одеяло на нашей постели и пыталась представить своего мужа там с кем-то ещё, и эта картина словно протыкала меня раскалённым гвоздём.

Хотя… Прямо тут – это вряд ли. Наши соседи воспользовались бы любой возможностью напакостить Эрику, даже опустились бы до беседы со мной, если бы увидели что-то такое из своего окошка, где они практически круглосуточно несли вахту. Например, незнакомую даму на нашем крыльце.

Что ж он теперь такой смурной? Любовница его бросила?

Мозг немного пошевелил шестерёнками и выдал очередной тейк. Возможно, она беременна. И он не знает, что теперь с этим делать.

Она – да, а я – нет.

Слёзы хлынули потоком, и я даже не пыталась его остановить. Господи, да что со мной такое? Даже в ПМС со мной такого не случалось, я всегда была в состоянии себя контролировать.

Стоп.

Стоп-стоп-стоп. Включи-ка мозги, Катерина. Тебе не кажется, что чего-то в окружающей картине мира не хватает?

У меня в этот раз не было ПМС. У меня ещё и месячных не было, хотя срок им был неделю назад, просто на фоне происходящего в доме я не обратила на это внимания. Я снова кинулась в ванную и распахнула шкафчик. Как у всякой женщины, планирующей беременность, у меня там имелся целый склад.

Планировавшей беременность, поправила себя я, вытаскивая дрожащими пальцами из общей стопки наиболее чувствительный тест. Возможно, она уже никому не нужна.

Сидя на унитазе, в чём мать родила, я в тупом ступоре наблюдала, как в окошечке появляется бледная вторая полоска. И этот факт, как ни странно, внезапно отрезвил меня окончательно.

Стало быть, моя крыша пока никуда не едет, а в топку моей общей психованности подбрасывают уголька гормоны. С поправкой на этот факт уже можно было жить. Мечущиеся в голове мысли тут же свернулись в гладкие ледяные шарики, нанизались на остатки здравого смысла, как костяшки счётов, и защёлкали в голове, одна за другой. Завтра прямо с утра надо обязательно записаться в консультацию. Приёма у акушерки мне придётся подождать, а решать, если что, придётся очень быстро. Поэтому этот момент надо ставить на карандаш.

А Эрику я пока ничего не скажу. Рановато. Мне требовалась железная уверенность, а тесты могут ошибаться. Может быть, что-то прояснится за время, пока я получу на руки результаты анализов. И какая-нибудь из трёх с половиной версий таки просочится наружу.

Из коридора послышался шум. Я судорожно запихнула тест и коробку от него в лежащий тут же пакет с прокладками, которые, возможно, в ближайшее время мне уже не понадобятся, и задвинула ящик. В ведро выбрасывать это было нельзя – он увидит.

Мой халат так и остался валяться на полу кабинета, а выходить к Эрику голой я прямо сейчас была не готова. Поэтому я сдёрнула с крючка его халат и укуталась в него, как можно плотнее, дважды обернув вокруг себя длинный махровый пояс. И шагнула в коридор.

Он успел снять ботинки и ждал меня. А я неожиданно подумала, что не нашла в этой суете даже пары минут, чтобы умыться и стереть с лица размазанную помаду.