Кровники

«Доедем… – подумал он, – Карька – умная лошадь». Повозился, спрятал лицо в воротник тулупа, пахнущего овчиной, пригрелся и незаметно для себя задремал.

Когда Михаил открыл глаза, то не увидел ни дороги, ни идущего впереди обоза. Дул ледяной ветер, разыгралась настоящая метель, и лошадь едва переставляла ноги, увязала в снегу. Отстал!

– Но-о, Карюшка! Догоняй наших, милая! – закричал возница.

Ветер выл и свистел, трепал былинки сухого ковыля, торчащего из-под сугробов, пригибал к земле редкие кусты, швырял в лицо и за воротник снежную крупу, но Михаил не чувствовал холода. Соскочил с саней, взял лошадь под уздцы и повёл. Напрасно он смотрел под ноги: метель замела все следы: не видно отпечатков конских копыт, полос от саней. Да не сбились ли они с пути? Сколько бы Михаил ни напрягал зрение, видел впереди лишь туманную пелену снежинок.

– Ефи-и-им! Семё-о-он!

Ветер забил дыхание, закружил крик и унёс в высоту. Михаил вытер мокрое лицо рукавицей и пробормотал, тяжело дыша: «Врёшь… выберусь…» Он потерял счёт времени, и когда стало совсем темно, понял, что наступил поздний вечер.

Михаил очень устал и озяб, но об отдыхе и не помышлял, позволил себе лишь недолгую остановку, чтобы дать отдышаться Карьке, зачерпнул пригоршню снега и отправил в рот. Потом забрался в сани и тронул лошадь.

Дорогу замело, и Михаил пробирался наугад. Ветер бил порывами, гудел и свистел, но и через этот свист был слышен шорох несущегося снега. Вокруг не было видно ни одного приметного кустика или деревца, ни единой зацепочки. Михаил долго ехал, понукая Карьку, и вдруг ясно понял, что сбился с пути, и это не дорога, а голая степь. Укрыться бы где-нибудь в тихом месте и переждать клятую пургу, а утром посветлу выбираться. Хоть бы казахская юрта попалась…

Он выбрал место, где как будто мело не так сильно, и остановился.

– Ничего, Карька, выберемся… – прошептал возница, поглаживая тяжело дышавшую лошадь, – я не могу помереть вот так…

***

Вечером вернулся в село обоз, и только тогда заметили, что Михаила нет. Заплутать зимой в степи – это верная гибель, поэтому бы как ни устал Ефим, развернул Воронка и поехал обратно, а с ним ещё несколько мужиков.

Ульяна всю ночь не сомкнула глаз, стояла у окна и смотрела на беснующуюся метель.

– Ох, Господи… спаси и сохрани!

– Мам… – вдруг раздался с печи шёпот Прасковьи.

– Не спишь, Пашенька?

– Не сплю… Я молюсь, чтобы боженька тятю к дому вывел. Ты, мам, лампадку зажги, она тятеньке путь укажет.

Ульяна послушала дочку и затеплила лампадку возле иконы Христа Спасителя.

И утром не вернулся Михаил. Метель не утихла, а стала ещё сильнее, намела во дворе сугробы до окон. Всё валилось у Ульяны из рук, ничего не ладилось. Выгребала золу – рассыпала, чашку ненароком со стола смахнула; принялась ржаные пирожки стряпать и замерла у печи с пустой сковородкой, постаревшая, с тёмным лицом, не похожая на себя.

Вдруг забрехал цепной пёс Волчок. Подпрыгнуло сердце у Ульяны, бросилась она к окну. К её огорчению и слезам, на крыльце стоял не Михаила, а сосед Семён в запорошённой снегом душегрейке.

– Не вернулся Мишка? – спросил он, хотя уже понял по суровому лицу Ульяны, что хороших известий нет.

Она покачала головой. Семён топтался у порога, снег растаял на его валенках.

– А то я подумал: вдруг проскочил, а мы не заметили. Ты не сумлевайся, найдём Мишку. Чай, не иголка… Вечером приедет, вот увидишь.

Но и вечером не вернулся Михаил.

В трубе завывал ветер, нагонял тоску. Ульяна не отходила от окна, изнемогая от страха за мужа. Она глянула на печь, где притихла Параня, набросила на голову длинную шаль и вышла за ворота. Постояла, вглядываясь в туманную темноту: не покажется ли Карька?

«Эвон как метёт, а в степи-то что творится! – подумала Ульяна, и сердце защемило. – Разве к Арине сходить?.. Сказывают, карты раскидывает хорошо». Она сомневалась недолго, запахнула шаль и, отворачиваясь от ветра, заторопилась к дому гадалки.

Тётка Арина всё поняла, едва взглянула на припозднившуюся гостью, вздохнула:

– Значит, не вернулся Михаил… Заходи. Я уж спать собиралась, да смотрю: Мурка у порога гостей намывает – знать, придёт кто-то.

Ульяна привалилась к стене и залилась слезами:

– Погадай, Аринушка. Что с ним, живой ли? Вернётся ли?

Арина поправила на груди пышную кофту, в вырезе которой сверкнула нитка жёлтых бус, достала из ящика колоду карт. Старые засаленные карты шлёпались на столешницу, и Ульяна почувствовала, как стынут от страха руки и ноги. Гадалка долго молча смотрела на седовласого короля в золотой короне, на даму с жёлтым цветком в тонкой руке.

– Живой твой муж.

– Слава Богу!

– Живой, но сил у него нет, – продолжила Арина. – Домой вернётся, увидишь его… только, милая моя, умрёт Михаил скоро, смерть его рядом ходит. По судьбе так выпало, а судьбу не обманешь.

Ульяна остановившимся взглядом смотрела, как гадалка смешала карты, перетасовала и убрала в ящик стола.

– Ты неправду сказала… – трудно проговорила Ульяна, – обманываешь.

Она поднялась и, пошатываясь, побрела к двери.

***

Метель наконец стихла. Карьке давно хотелось есть, она почувствовала запах сена в санях и тоненько заржала. Хозяин не отозвался и не подошёл, он по-прежнему лежал в санях молча и не шевелясь.

Карька вытянула шею. Откуда-то издалека, за много вёрст ветер донёс до чутких ноздрей запах конюшни. Карька насторожилась, уши встали торчком. Она нерешительно потопталась, а затем пошла через сугробы на этот едва уловимый запах, увлекая за собой сани. С каждой верстой он становился всё отчётливее, и вот Карька выбралась на дорогу, увидела следы копыт, кучки конского навоза и две полосы – недавно здесь проехали сани. Кобыла побежала резвее, туда, где её дом и конюшня, а в конюшне еда, питьё и долгожданный отдых.

Недалеко от берега реки показалась Ефимовка – большое село, почти пятьсот дворов. Карька пробежала мимо деревянной церкви с колокольней, мимо Поповки, повернула на знакомую улицу и остановилась у ворот своего дома.

В окне мелькнула тень, потом хлопнула дверь, и на крыльцо выскочила простоволосая хозяйка, а следом Параня в валенках на босу ногу.

– Миша! Мишенька!

Ульяна бросилась к саням, затормошила лежащего на соломенной подстилке мужа, заголосила. В лице у Михаила не было ни кровинки.

– Живой тятька, живой! – закричала Параня. – Он глазами моргнул!

Они вытащили из саней замёрзшего Михаила и занесли в жарко натопленную кухню, положили на широкую скамью.

– Сейчас, миленький, сейчас… – плакала и шептала Ульяна, – сейчас мы тебя согреем…

Она расстегнула на муже тулуп, стащила валенки и с причитаниями принялась растирать белые руки и ноги.

У Михаила задрожали ресницы, он открыл глаза и слабо застонал.

– Мишенька! Очнулся, слава тебе… Что?.. Чего ты хочешь?