Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

IV

Он стоял, совсем такой же, какой и был всегда, казалось, такой недавний ведь совсем еще ребенок, такой недавний просто юный кадет со своего Вест-Пойнта. Только что-то новое было в нем. Свет ли глаз, исчезла ли прежняя ребячливость… Какая-то новая серьезность. Словно тень и печаль какой-то тайной памяти во взгляде.

Мэдилин чуть прикоснулась к колодке за наградную медаль на его мундире. Обтянута голубой муаровой лентой, прямо совсем цвета одного из оттенков его глаз. Пять белых звезд по ней.

– Вот ты и стал великим воином, как когда-то хотел, – заметила она.

– Только мне уже все равно, – улыбнулся Натаниэль, но тень грусти осенила эту улыбку. – Потому что я остался жив, но другие погибли. Вот и вся слава.

– «Да молчит вся земля…»[143], – тихо, в тон его прозвучавшего голоса, произнесла Мэдилин. Тихим эхом. – Да, Натти.

Он кивнул и устроился у края стола, как когда-то тогда, когда они сидели здесь со Сколкзом. Словно вернувшийся откуда-то с дальней дороги утомленный и печальный лев. Наверное, он тоже вспомнил детство. Вспомнил Сколкза. Его ненависть. Обыкновенно ему было все равно, но иногда она все-таки задевала. Сейчас он не понимал. Сейчас все казалось таким мелочным и ничтожным. Любые обиды, чувства, возмущения. Перед лицом смерти. Перед лицом жизни в крылу смерти. Потому что в любой момент того другого человека может ведь не стать. И тебя может не стать. О чем тогда досада и что делить? «Воистину суета всяческая, житие же сень и соние, ибо всуе мятется всяк земнородный, якоже рече Писание: егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, идеже вкупе царие и нищии»[144].

Натаниэль поднялся к себе наверх, достал томик псалмов Давида царя. Одна и та же книга в горе и в радости, в печали и в счастье. Но вот так он ее еще не понимал. Сейчас понял. Ее ведь читают и по усопшим[145]. По тем, кого больше нет. Но кто все равно ведь есть. Много. Было слишком много всего в этом противостоянии Севера и Юга. Но его лучшие друзья остались живы. Главное, его лучшие друзья остались живы. Может быть, он и не взял бы и не понял вот так сейчас этой книги. Все-таки не было ведь самой большой боли по сердцу. Но не стало верховного главнокомандующего армией. Президента Авраама Линкольна. Вроде Натаниэль столько всего видел. Но это было невозможно. Этот выстрел, эта смерть[146]. Не на войне. Когда уже победа. Когда мир. Когда весна и налетает своими порывами теплый, сырой ветер с Юга. И растаял снег. И мокрая, весенняя земля. А он только вчера был – и вот его нет. Конечно, чужой и незнакомый человек. Но все равно ведь – верховный главнокомандующий. Его ведь все знали. Он приезжал на реку Энтитем, говорил речь при Геттисберге. А еще он вручал ему Медаль Почета, поздравлял и пожимал руку. И вот его больше нет. А жизнь идет дальше. Только не поверить и не понять, как она может вот так идти дальше, как ни в чем не бывало. Но так и может ведь продолжаться. Жизнь – как жизнь. «А Господь – во святом храме Своем: да молчит вся земля пред лицом Его!» (Авв.2:20)

От Манассаса до Ричмонда. Он был верховным главнокомандующим. Останется только имя. Имя, которое даже не помянуть на панихиде. Не записать в помянник. Просто тайная память сердца. «Брат не избавит, избавит ли человек?» (Пс.48:8) Неправославная страна. Неправославный президент. Забудь. Что, где и как, и почему. «И положи тму закров Свой, окрест Его селение Его: темна вода во облацех воздушных» (Пс.17:12). «Сказанное в семнадцатом псалме: “положи тму закров свой”, – означает, что бездны судов Божиих непостижимы, неисследимы и не уяснены» (прп. Нил Синайский).

Натаниэль положил Псалтирь. «Сохранихся, и убояся сердце мое от гласа молитвы устен моих…»; «Я услышал, и вострепетала внутренность моя; при вести о сем задрожали губы мои, боль проникла в кости мои, и колеблется место подо мною» (Авв.3:16).

– Как не умолим Бога, прося за них? Но это (говорим) о тех, которые скончались в вере.

«Блажени плачущие…»[147]

«Впрочем, есть плачь мирской, печаль мира сего: плачет бессильная злоба; плачет униженная гордость; плачет неудовлетворяемая суетность; плачет оскорбленное самолюбие… и мало ли бывает суетных слез? Сколько неудовлетворенных страстей, сколько малодушных – столько и пустых слез, но это слезы грешные, слезы бесполезные, слезы крайне вредные для плачущих, ибо они причиняют смерть души и тела. «Сего мира печаль смерть соделовает» (2Кор. 7, 10). Но о чем же именно должно нам плакать? Во-первых, плачь о том, что ты осквернил и непрестанно оскверняешь в себе образ Божий грехами своими. Подумай, человек: Бог изобразил Себя в тебе, как солнце изображается в капле воды, ты сделан как бы некоторым богом на земле, как сказано, «Аз рех: бози есте, и сынове Вышняго вси» (Пс.81:6), а ты ежедневно бросаешь в грязь, окаляешь этот образ страстями житейскими, пристратием к миру, неверием, гордостию, ненавистию, завистью, невоздержанием и пьянством и прочими страстями, и чрез то крайне прогневляешь своего Творца и раздражаешь Его долготерпение. Достойно и праведно плакать об этом день и ночь. Плачь же!

Во-вторых, плачь о том, что ты носишь только имя христианина, а обетов, обязательств христианина, данных при крещении, не исполняешь и живешь, как язычник, прилепился к земли и не думаешь о Небе и о тамошней жизни, не имеющей конца, что, бывши столь долгое время христианином, – духа Христова досель не имеешь, не сообразуешься Ему нимало, не подражаешь житию Его; что еще не вселился в тебя Христос верою и не вообразился в тебе, что ты не сделался еще новою тварию, не облекся во Христа, по писанию: «елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся» (Галат.3:27).

В-третьих, плачь о том, что сердце твое непрестанно порывается делать все противное Господу; плачь о его злой наклонности, нераскаянности, неисправлении. Столько молимся, каемся, читаем, поем, столько причащаемся св. животворящих Таин, которыя могут и каменное сердце претворить и сделать мягким, как воск, и не изменяемся к лучшему по нерадению. О окаянство! о злоба! о растление сердца! о гордость! о земные пристрастия! о лесть сластолюбия и сребролюбия! – И так, плачь о том, что ты хотя и каешься, и молишься, но не приносишь Богу плодов, достойных покаяния, плодов веры и любви, плода кротости и незлобия, плода воздержания, чистоты и целомудрия, плода милостыни и проч.

Плачь внутренним плачем, когда ощущаешь прилив к сердцу нечистых помыслов; плачь, когда будет увлекать тебя гордость, злоба, зависть, жадность, скупость; плачь и молись, когда ко врагу своему будешь чувствовать вражду, а не любовь, ибо сказано: «любите враги ваша и добро творите ненавидящим вас» (Мф.5:44); плачь пред Богом внутренним плачем сердца, когда будет увлекать тебя страсть пьянства, сребролюбия и любостяжания, когда противление и непослушание к родителям или к начальникам и к старшим будет смущать и увлекать тебя; плачь при чувстве бедности и окаянства нашей природы, при мысли о бесчисленных благодеяниях к нам Творца и о нашей неблагодарности к Нему. Да будут твои слезы орудием против всякаго греха, и Господь, видя твое смирение, признание своей немощи, твое крепкое желание сохранить себя чистым от всякаго греха, прострет руку помощи, пошлет тебе Духа Утешителя, Который прекратит насилие греха, погасит огонь страстей и низведет в сердце росу благодати.

Плачь о своих грехах, плачь и о людских; плачь о том, что еще многие народы не познали истиннаго Бога и Господа Иисуса Христа и находятся во тьме язычества, покланяются тварям, вместо Творца; плачь о том, что христианская вера гонима в странах неверных, и многие из братии твоей страдают под игом их; плачь о неправде, господствующей на земле от которой страдают все «хотящии благочестно жити о Христе Иисусе» (2Тим.3:12); плачь о насилиях и притеснениях богачей и сильных мира сего, о нищете и беспомощности бедных; плачь о том, что изсякла у многих любовь христианская и на месте ее воцарилось самолюбие, сластолюбие и плотоугодие во всех видах; о том, что многие христиане низвергаются с высоты искупления и не уважают ни Церкви, ни таинств, ни учения ее. Скажешь: что пользы в моих слезах? – Ты этим исполнишь заповедь Апостола – «плакать с плачущими» (Рим.12:15), вообще исполнишь заповедь о любви к ближнему, а в любви весь закон. И та польза, что ты в награду за слезы получишь утешение от Бога и прощение грехов.

Блажени плачущии. Еще о чем плакать должно? Еще должно плакать о неготовности нашей к страшному и праведному испытанию на Всемирном Суде. Многие святые угодники Божии всю жизнь плакали, день и ночь, при мысли о Страшном Суде и последующей за оным вечной мукой нечестивых; а мы, как бы праведники какие, равнодушны к этому окончательному грозному решению нашей участи, или еще дерзают иные отвергать истину будущаго суда и геенны. «Всему, братия, свое время; время плакать и время смеяться» (Еккл. 3:1–4). Ныне время плакать. И так будем плакать о грехах. Аминь».

V

Река шумела под откосом, лук со стрелами валялись рядом. Он был дома. И можно было вспомнить прежние умения. Все-таки, это были хорошие умения. Он вскидывал лук, и стрела летела точно и метко, и как когда-то в детстве, снова словно не было времени и ничего не было. Только солнце. Только этот день…

«Блажени плачущии», – говорит Спаситель. Но что говорит мир? Что говорят в сердцах своих некоторые и из вас? Блаженны смеющиеся, веселящиеся! Нет: “горе вам смеющимся ныне; яко возрыдаете и восплачете” (Лк.6:25), говорит опять Господь, Которого во время земной жизни никогда не видали смеющимся, но видали плачущим»[148].

Натаниэль провел рукой по колчану со стрелами. Это была радость. Невеликая радость, которая вроде ничего и не стоила, но которая ведь все равно – радость сама за себя. И все. И больше – ничего. Но – нет. «Христос Воскресе!» Как он забыл. «О реки Вавилонские! о страсти увлекающие! Куда вы увлекаете нас? “На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом” (Пс.136:1) – что делать нам, братия грешники?..»[149]

Он зачехлил стрелы, убрал лук. А теперь – как всегда. «Не возноситеся» (Лк.12:29), то есть не расточайте ума вашего туда и сюда». Молиться. Тот еще грешник. «Ах! Требует понуждения это занятие! Не любит преступник – ум наш – темницы молитвенной; ему нужна безумная свобода; с насилием надо влечь его в темницу, в узы; без того не укротится, не возвратится к здравому смыслу беснующийся» (Игнатий Брянчанинов).

Натаниэль поднялся и стоял уже над рекой. Вспомнил: «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая: тогда возложат на олтарь Твой тельцы» (Пс.50:20–21).

«…Это пророчество, относящееся исторически и буквально к пленным иудеям в Вавилоне, умоляющих Бога о возвращении в родную землю и принесении законных жертв; но в высшем смысле Давид пророчествует здесь о христианской Церкви “Сионе” и “жертве правды” евангельской, о “всесожжениях” разумных и живых, о которых говорит блаженный Павел: “молю вас, братие, представьте телеса ваша (в) жертву живу, святу, благоугодну Богови, словесное служение… преобразуйтеся обновлением ума вашего” (Рим.12,1–2). Здесь усердное моление о воссоздании храма внутреннего человека для принесения Спасителю мысленных “жертв”. “Тельцы” означают безсловесные наши страсти, которые мы должны умерщвлять, заколая их ножем самоосуждения, самоукорения, самоотречения, покаяния. Мятежную плоть должно умерщвлять постом, бдением, трудами, постоянными молитвами. Мы хотим наследовать жизнь вечную легким и широким путем угождения плоти и своим страстям, леностью и нерадением к молитве и к исправлению себя – слишком ошибаемся!»[150].

От Манассаса до Ричмонда. От Манассаса до Миннесоты. «Господня земля и исполнение ея…» (Пс. 23; 1). «В молитвенном подвиге будь свободен. Поступай, как привык поступать; вкушай то, что тебе по вкусу, что тебя питает, удовлетворяет. Не гоняйся за количеством молитвословий, а за качеством их, то есть чтоб они произносимы были со вниманием и страхом Божиим»[151].

«Ты не требуй от души своей излишнего; сиди при дверях покаяния с самоотвержением, как по всем отношениям вдовица, тем доказывай, что истинно желаешь смирения, от которого – покаяние; податель того и другого – один Бог» (Игнатий Брянчанинов).

«Не сочини сам себе блаженства: гордое и глупое самомнение может сочинить для человека такое блаженство, и оно в течении всей жизни будет обманывать тебя, льстить тебе, – лишит истинного блага на земле и на небе.

Ищи нищеты духовной. Искание этого блаженства позволительно и похвально. Оно – основание, податель всех прочих блаженств. Когда поколеблется основание, тогда и тот, кто стоял на высшей степени духовного преуспеяния, обрушивается вниз, и часто разбивается до смерти».

«О нищете духа сказал святой Давид: “Жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит” (Пс.50:19)» (по Игнатию Брянчанинову. «О евангельских блаженствах»).

«Послушаем, послушаем боговдохновенного Давида!» «Царие земстии и вси людие, князи и вси судии земстии, юноши и девы, старцы с юнотами, да восхвалят имя Господне, яко вознесеся имя Того Единого» (Пс.148:11–13)[152]. «И ночью и днем да обращается в устах твоих имя Господа, и будь заслажден духовною солию»[153]. «Не устрашимся, делатели молитвы Иисусовой, ни ветров, ни волнения! ветрами называю бесовские помыслы и мечтания, а волнением – мятеж страстей, возбужденных помыслами и мечтаниями. Из среды свирепствующей бури, с постоянством, мужеством и плачем, будешь вопиять ко Господу Иисусу Христу: Он воспретит ветрам и волнам, а мы, опытно узнав всемогущество Иисуса, воздадим Ему должное поклонение, глаголюще: воистину Божий Сын еси (Мф.14:33). Мы сражаемся за спасение наше. От победы или побеждения наших зависит наша вечная участь»[154]. «Те, которые хотят отвергнуть свою ветхость, не должны иногда молиться, а иногда нет, но непрестанно пребывать в молитве блюдением ума, хотя бы они и находились вне молитвенных храмов. Намеревающиеся очистить золото, если и на короткое время попустят угаснуть огню в горниле, то производят вновь отвердение в чистящемся веществе: подобно этому памятствующий иногда Бога, а иногда не памятствующий, погубляет праздностию то, что мнит стяжать молитвою»[155].

«Юноша! сей с прилежанием семена добродетелей, приучайся с терпением и понуждением себя ко всем боголюбезным упражнениям и подвигам, приучайся и к памяти Божией, заключай ум твой в святое поучение. Если увидишь, что он непрестанно ускользает в посторонние и суетные помышления: не приди в уныние. Продолжай с постоянством подвиг: «Старайся возвращать, – говорит святой Иоанн Лествичник, – или правильнее, заключать мысль в словах молитвы»[156].

«Непрестанная молитва, как заповедь Божия и дар Божий, необъяснима человеческим разумом и словом. – Краткая молитва собирает ум, который, если не будет привязан к поучению, сказал некто из Отцов, то «не может престать от парения и скитания всюду» (Исаак Сирский)». Краткую молитву подвижник может иметь на всяком месте, во всякое время, при всяком занятии, особенно телесном. Даже присутствуя при церковном богослужении, полезно заниматься ею, не только при не довольно внятном чтении, но и при чтении отчетливом. Она способствует внимать чтению, особливо когда вскоренится в душе, сделается как бы естественною человеку»[157].

Натаниэль не помнил, когда он и как понял. Когда и как привык. Уже и не вспомнить, когда. Уже просто жизнь. День дни и нощь нощи. «В псалмопении[158] и молитве устной не связывай себя, но делай сколько Господь даст тебе. Не оставляй также чтения и внутренней молитвы. Несколько того, несколько другого – и так проведешь день, угождая Богу» (Варсонофий Великиий)[159].

«Не возноситеся» (Лк.12:29), то есть не расточайте ума вашего туда и сюда; опять в другом месте говорит: «Блажени нищие духом» (Мф.5:3), то есть, блаженны те, которые не стяжали в сердце своем ни одной мысли этого мира, но нищи – не имеют никакого мирского помысла». «Веселися, юноше, в юности твоей, и ходи в путех сердца твоего непорочен и чист, и удали сердце твое от помышлений» (Ср.: Еккл.11:9) (по Игнатию Брянчанинову).

Полуденное солнце Висконсина, все то же самое солнце, словно откуда-то оттуда, из детства, снова заливало, казалось бы, все того же светлоголового Ната, но теперь повзрослевшего и посуровевшего капитана. Когда-то одно слово «панихида» казалось ему таким тяжелым и словно тянуло замогильным холодком. Но теперь он понял: панихида – это не о смерти. Панихида – это о жизни. О том, что те, другие люди, – живы. О том, что жизнь – она вечность. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу» (1Кор.13:12).

«Голос из вечности (дума на могиле)…»[160]

В сумраке тихого летнего вечера стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле моего друга. В тот день совершено было поминовение о нем; в тот день семейство его долго оставалось на могиле. Почти не слышно было слов между присутствовавшими: слышны были один рыдания. Рыдания прерывались глубоким молчанием; молчание прерывалось рыданиями. И долго сменялись рыдания молчанием, молчание рыданиями.

Стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле; стоял, осененный впечатлениями дня. Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение. Как будто услышал я голос почившего! – Загробную речь его, таинственную беседу, чудную проповедь, какою изобразилась она в душе моей, спешу начертать трепещущею рукою.

“Отец мой! мать моя! супруга моя! сестры мои! В черных одеждах, облеченные в глубокую печаль и телом и душою, стеклись вы к моей одинокой могиле, – с поникшими главами, окружили ее. Безмолвно, одними помышлениями и чувствованиями, вы беседуете с безмолвствующим жителем гроба. Сердца ваши – фиалы неисцельной грусти. Потоки слез льются из очей ваших; вслед за потоками пролившимися рождаются новые слезные потоки: печали нет дна, слезам нет конца”.

“Младенцы – дети мои! и вы здесь у камня могильного, у камня надгробного! И на ваших глазках навернулись слезки, а сердце ваше не знает, о чем плачут очи, подражающие очам отца моего, очам моей матери. Вы любуетесь камнем надгробным, камнем светящимся, гранитом зеркальным; вы любуетесь надписью из букв золотых; а они – этот гранит и эта надпись – провозвестники вашего раннего сиротства”.

“Отец мой! мать моя! супруга моя! родные и друзья мои! что стоите вы так долго над моей могилой, над хладным камнем, хладно стоящем на страже гробовой? Давно уже охладело мое бездыханное тело; по приговору всемогущего Творца оно возвращается в свою землю, рассыпается в прах. Какие тяжкие думы объемлют вас, удерживают на могиле моей?… Служители алтаря принесли у ней молитву о упокоении моем, возгласили мне вечную память в спасающем и упокоевающем меня Боге. Они отошли от могилы безмолвной: уйдите и вы. Вам нужен покой после подвигов души и тела, измученных, истерзанных скорбью”.

“Вы нейдете!… вы здесь!… вы приковались к месту моего погребения! В молчании, сказывающем более, нежели сколько может сказать самое пышное красноречие, – с душою, для которой нет объяснения, – с сердцем, в котором обилием чувств поглощается определенность чувств, вы не отступаете от могилы, запечатленной на многие веки, от камня – памятника бесчувственного. Что надо вам?… Не ожидаете ли вы из-под камня, из недр могилы мрачной, моего голоса?”

“Нет этого голоса! Вещаю одним молчанием. Молчание, тишина нерушимая – достояние кладбища до самой трубы воскресения. Прахи мертвецов говорят без звуков, в которых нуждается слово земное: тлением осуществленным они возглашают громкую проповедь, убедительнейшее увещание к мятущимся, шумящим на земной поверхности искателям тления”.

“И есть еще у меня голос! И говорю с вами, и отвечаю на ваши неизъяснимые думы, на ваши непроизнесенные и невыразимые вопросы. Послушайте меня! Отличите мой голос в общем голосе, которым говорит вечность ко времени! – Голос вечности один, – неизменяем, непреложен. В ней нет непостоянства, переменчивости: в ней день – один, сердце – одно, мысль – одна. Соединяющий все во едино – Христос. Оттуда голос – один”.

“В этом голосе, которым говорит вечность, в этом голосе безмолвном и вместе подобном грому, отличите мой голос! Неужели вы, родные мои, не узнаете моего голоса? Мой голос в общем, едином голосе вечности, имеет свой отдельный звук, как голос струны в общем аккорде многострунного фортепиано”.

“Вещал всем нам голос вечности, вещал с времен явления нашего в бытие. Вещал он нам, когда мы были еще неспособны внимать ему; вещал он нам и в зрелом возрасте нашем, когда мы уже могли и должны были внимать ему, понимать его. Голос вечности!… увы!… мало прислушивающихся к тебе в шумной земной гостинице! То препятствует внимать тебе младенчество наше; то препятствуют внимать тебе заботы, развлечения житейские. Но ты не умолкаешь. Говоришь, говоришь, – и, наконец, чрез грозного посланника – смерть, требуешь и внимательного, и невнимательного слушателя к отчету во внимании и послушании великим глаголам вечности”.

“Чтоб голос вечности имел для вас особенный отголосок, особенно способный проникать в ваше сердце, привлекать к слову спасения ум ваш, – Бог причислил меня к говорящим из вечности. Мой голос слился в стройное согласие с общим голосом обширного невидимого мира. Для всех странников земли я – мертв, безгласен, как и все мертвецы, но для вас я – жив, и, мертвый, говорю слово спасения открытее, сильнее, нежели как сказал бы его, оставаясь между вами и гоняясь вместе с вами за призраками благ, которыми тление обманывает и губит изгнанников из рая, помещаемых на короткое время в земной гостинице для примирения с прогневанным ими Богом”.

“Бог – милостив, милостив бесконечно. Если б было нужным и полезным, – внезапно из тьмы могильной, из-под тяжкого камня отозвался бы я вам!… Небо признало частный голос из вечности излишним… И какой голос из вечности уже нелишний, когда Бог благоволил, чтоб не только равноангельные человеки, но Сам Единородный Сын Его возвестил вселенной волю Его, возвестил святые и строгие уставы – блаженной для послушных, страшной для непокорных – вечности? “Имут Моисея и пророки, да послушают их”(Лк.16:29), ответ был Неба просившему голоса умерших для проповеди живущим на земле плотскою жизнью, умерщвленным душевною вечною смертью. “Аще Моисея и пророки не послушают, и аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры” (Лк.16:31).

“Товарищ мой – мертвец, но еще с живым словом в устах! Прими от меня поручение и исполни его.

Вот отец мой! вот мать моя! вот супруга моя! вот родные мои! не могу говорить с ними иначе, как общим голосом вечности. В этом голосе они слышат звук и моего голоса… да, они слышат его!… но нет у меня отдельного, частного, моего слова… Товарищ мой! будь моим словом; из общей нашей сокровищницы, из священной вечности, скажи им за меня краткое, нужнейшее для них слово: “Земная жизнь – мгновенное обманчивое сновидение. Вечность – неизбежна. Есть и бедственная вечность!… Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону Всесвятого Бога, – и приходите ко мне на верное, некончающееся наслаждение, каждый в свое, самим и единым Богом назначенное время!”