Королева из тени

– За ткани, канитель, кружева… Вот, извольте взглянуть, – он протянул ей счет, – двенадцать с полтиной серебром. У меня и расписка с вашей печатью имеется.

– Да заплачу я! – раздраженно отмахнулась Кристина Августа.

Пальцы смяли счет, кинули под ноги Отто. Тот поднял, бережно расправил и убрал на место, под сердце.

– И когда же изволите? Все сроки вышли. Я и так слишком добр, элафа графиня, только из уважения к вам процентов не потребую.

– Завтра же пришлю человека.

Кристине Августе хотелось скорее сбежать отсюда. Съемный кружевной воротник с камеей, оставлявший открытым крошечный треугольник кожи над лифом, душил, превратился в ошейник.

– Благодарствую, элафа графиня, всегда к вашим услугам!

Отто припал к затянутой в перчатку руке и попятился по проходу, не переставая кланяться. Лицемер! Он подаст на нее в суд, добьется долговой тюрьмы, но не перестанет улыбаться.

– Что же мне делать?

Кристина Августа провела рукой по вспотевшему лбу, поправила старомодный вдовий чепец в форме сердечка. Глаза лихорадочно блуждали по храму в поисках спасения. Завидев спустившегося в центральный неф прелата, Кристина Августа было поспешила к нему, но раздумала. Что толку, не спишет же он ее долги!

– Я не могу, не могу допустить позора! – словно в помешательстве, повторяла она.

Одна радость – на дневную службу пришли в основном старики да старухи, некому шептаться о разыгравшейся некрасивой сцене. А деньги… Она найдет и заплатит все до фартинга. Брат не обеднеет, если Кристина Августа запустит руку в «коронные деньги» – полагавшиеся монарху подати. Казначей прибудет за ними только в конце года, к тому времени она точно возместит потерю.

Жалко, конечно, потратилась зря – праздник отгремел, закончился грандиозным салютом, а все без толку. Гости охотно пили и ели, но никто не посватался к Вильгельмине.

Глава 2

Дворец графов Майенских главным фасадом выходил на Рыночную площадь, по другую сторону которой высился собор. В закатные часы его тень полностью накрывала старинное, успевшее облупиться, утратить былой лоск здание.

Род Майенских пресекся около сорока лет назад, с кончиной Альфреда Рыжего. Все это время дворец, напоминавший больше укрепленный дом зажиточного горожанина, простоял в запустении, пока милостью короля у него не появились новые жильцы. Возведенный из песчаника и известнякового туфа, некогда он был оштукатурен и покрыт красно-коричневой краской. Сейчас от нее остались лишь линялые разводы. Зато ограненные в виде бриллиантов камни нижнего этажа все еще внушали трепет.

Вильгельмина не любила свой новый дом, с тоской вспоминала прежнее скромное жилище, где она провела около четырех лет – столько длилась борьба Кристины Августы с венценосными родственниками и духовенством за свое право сочетаться браком с любимым мужчиной. Девушка ничего не знала о ее перипетиях, о слезных письмах, которые мать посылала первому мужу, унижениях, которые она претерпела ради развода. В памяти осталась только упитанная трехцветная кошка, любившая дремать у нее на коленях, светлая комната с видом на озеро и отец, в часы досуга бродивший с ней по окрестностям. С его помощью маленькая Вильгельмина постигала мир, знакомилась с царством зверей и птиц. Петруш рассказывал ей и о магии, о том, что ее не следует бояться. «Но только если она обращена во имя добра», – неизменно повторял он. Вильгельмина воспринимала все как сказки. Не верила и прелату небольшой горной церквушки, куда они ходили на пятничные службы. Если бы Люция действительно существовала и покровительствовала женам, как вещали с амвона, мать никогда бы не плакала. Кристина Августа, как и полагалось особе королевского рода, делала это беззвучно, когда, как ей казалось, никто не видел, но Вильгельмина остро ощущала ее эмоции.

Вскоре после переезда в этот мрачный, пропахший плесенью и засушенными розами дом, она впервые почувствовала кое-что другое. Это случилось накануне исчезновения отца. Тени в углу спальни вдруг сгустились, поползли к табурету, на котором дремала нянька. Пятилетняя Вильгельмина со страхом наблюдала за ними, а потом, повинуясь внутреннему толчку, протянула руку.

Тьма оказалась приятной на ощупь и не причиняла вреда. Она ластилась к Вильгельмине словно оставленная на прошлом съемном жилище кошка.

Зачарованная, девочка подставляла руку снова и снова, пока не уснула.

Сейчас было иначе. Вильгельмина так до конца и не разобралась со своим даром, но усвоила: тени способны исполнять желания. Другое дело, какой ценой…

Весна выдалась теплой, поэтому узкие витражные окна распахнули. Ветер доносил с площади гомон голосов, кидал в лицо пригоршни песка и трухи из-под колес проезжавших телег, душил запахом навоза – неизменным спутником всех провинциальных городов.

Где-то стучали молотки рабочих.

«Вот бы хоть одним глазком посмотреть!» – с тоской подумала Вильгельмина. Она сидела у окна с вязанием в руках, но не могла закончить ряда. Мысли витали далеко, за стенами тюрьмы – как девушка прозвала дворец. Ей хотелось туда, на волю, пройтись по воскресному рынку, а не наблюдать за ним из окна.

Мать хотела найти ей жениха… Откуда он возьмется, если Кристина Августа строго-настрого запретила выходить без ее разрешения. Уж не в соборе же, куда ходят одни старики!

Безусловно, она могла нарушить запрет, с помощью теней ускользнуть из дома, но боялась потревожить мать.

Тяжко вздохнув, Вильгельмина отвернулась.

Скрипнул жесткий деревянный стул – девушка нагнулась, чтобы поднять скатившийся с колен моток шерсти. Рукодельничала она по необходимости: зимняя шапочка совсем прохудилась.

Обитатели дворца чинили одежду и штопали сами, Вильгельмина даже варила варенье из райских яблочек. Разумеется, сама одевалась и раздевалась – у них с матерью была одна горничная на двоих. Еще одна служанка мыла, стирала и гладила вещи. Третья готовила еду. Из-за графского титула приходилось держать и конюха, выезд из двух гнедых кобыл с коляской. Кристина Августа все вздыхала, порывалась от них избавиться, но всякий раз не могла. Тогда бы она совсем опустилась в глазах местного общества.

«Прятать бедность» стало их неизменным девизом. Кристина Августа щедро осыпала нищих медяками, а сама довольствовалась похлебкой на обед. Источала аромат розовой воды и не могла позволить себе батистовую сорочку. По той же причине – всегда и везде оставаться принцессой Эландской – она наняла дочери лучших из возможных учителей. Пришлось продать кое-что из обстановки, книги Петруша, зато Вильгельмина сносно пела, музицировала на клавесине и могла поддержать разговор на любую тему.

Скинув деревянные крестьянские башмаки, которые обувала дома, чтобы не износить раньше времени туфелек, девушка отсчитывала петли. До темноты требовалось связать хотя бы четыре ряда. Лучше больше, заняться все равно нечем. Остатки библиотеки Вильгельмина выучила наизусть, заглянула во все пыльные, заставленные разным хламом дальние комнаты, даже забралась на чердак. Матушка потом ее долго ругала. Не столько за недостойное поведение, сколько за испачканное платье.

Вильгельмина дошла до двадцатой лицевой петли первого ряда, когда ее внимание привлекла перебранка внизу. Судя по голосам, спорили прямо возле их дома. Забросив скучное вязание, она прильнула к окну. Так и есть, у крыльца стояла женщина в самом странном одеянии, которое ей когда-либо доводилось видеть, и визгливо, не чураясь бранных слов, спорила с их служанкой Мартой. Та отказывалась пускать в дом «эратову блудницу, удеву бессовестную».

Порядочной барышне полагалось немедленно захлопнуть окно и зажать ладонями уши, но Вильгельмина, полностью оправдывая свое сомнительное происхождение, жадно ловила каждое слово. Потом и вовсе поспешила вниз, радуясь ниспосланному Творцом развлечению. Матушка заперлась в кабинете, велела не беспокоить, некому ей помешать или запретить.

– Впусти ее! Я хочу знать, кто она.

Марта в сомнении покосилась на Вильгельмину, покачала головой.

– Не стоит, элафа, от асонок одни беды.

– Так она асонка…

Придав лицу скучающее, слегка надменное выражение, Вильгельмина пристально осмотрела незнакомку из-за широкого плеча служанки. Незваная гостья не осталась в долгу, не опустила взгляд, как предписывалось третьему сословию. На последнее указывала непокрытая голова, загорелая кожа и множество дешевых побрякушек: стекляшек, продырявленных монеток, лоскутков, – которыми она украсила себя, расшила свой наряд. Он заслуживал отдельного внимания – множество разноцветных пышных юбок, каждая короче другой, вышитая черная накидка и полотняный корсет, выставлявший напоказ все, что полагалось скрывать. Вильгельмина даже усомнилась, была ли под ним нательная рубашка – слишком много тела просматривалось сквозь свободную шнуровку.

Права, права, Марта, воистину блудница! Даже хуже: те наверняка и рубашку носили, и про лиф платья или блузу не забывали.

– Что смотришь, красавица? Нравятся мои наливные яблочки?

Асонка хрипло рассмеялась; звякнули монетки в ее черных, как смоль, волосах.

– У тебя не хуже, пусть и затянуты в железные тиски. Ничего, скоро выпустишь их на волю, вдоволь с кавалером наиграешься.

Вильгельмина покраснела, инстинктивно прикрыла грудь руками, хотя уж на ней-то одежды хватало! Вдобавок серо-голубое платье со скромным, до ключиц, вырезом, забранным тончайшим газом, исключало любой намек на чувственность. Оно напоминало броню, призванную подчеркнуть талию и скрыть остальные изгибы фигуры.

– Пошла прочь, окаянная!

Марта замахнулась на асонку кулаком, начала теснить с крыльца. Дородная, закаленная ежедневным тяжким трудом, она выиграла бы схватку, если бы не хитрость противницы. Она ловко поднырнула под ее руку, сумела протиснуться в дверь и ухватила Вильгельмину за плечо. Та брезгливо скинула загорелую ладонь, открыла рот, чтобы крикнуть конюха, но асонка ее опередила:

– Прогонишь, судьбу свою не узнаешь.

Вильгельмина заглотила наживку, но пускать женщину дальше порога отказалась:

– Здесь гадай!

Марта тенью нависла за спиной асонки, готовая в любой момент встать на защиту госпожи.

– Рука у тебя знатная… – Мозолистые пальцы скользили по внутренней стороне ладони Вильгельмины. – Давно не встречала такой руки! Корону на тебе вижу. А дальше линия жизни раздваивается. С одной стороны смерть, с другой – жизнь. И с линией любви тоже непросто, то петляет, то раздваивается, то в одну линию сходится. Вижу только страсть, много страсти. Осторожно, красавица, дом не спали! Зато линия ума прямая, глубокая. Будешь следовать ей, уцелеешь. Поддашься искушению, Творец покарает.