Полынь скитаний

Огромная провинция Синьцзян много веков называлась Уйгурстаном. Китайцы, завоевавшие Уйгурстан в восемнадцатом веке, стали называть провинцию Синьцзяном, то есть Новой границей. Приехав в Урумчи, Дубровины обнаружили, что здесь живут не только китайцы, но и уйгуры, дунгане, монголы, казахи, киргизы, татары, узбеки, таджики. Молодой врач начал лечить всех больных с одинаковым усердием, невзирая на национальность и толщину кошелька.

В те годы русского посольства в Урумчи не было, работала только небольшая миссия, и первое время семья врача жила при миссии. Дубровины соорудили в одном из домиков настоящий больничный комплекс: приемное отделение, стационар на пять коек и аптеку. Во дворе выкопали колодец, а на заднем дворе поставили дощатый туалет, приготовили бочку для грязных бинтов, повязок и прочих больничных отходов, которые обычно заливались хлорной известью, а потом вывозились и закапывались или сжигались.

В аптеке главной драгоценностью были аптекарские весы. Здесь же хранился запас медикаментов, регулярно пополняемый из России.

Елизавета Павловна помогала мужу во всех его лечебных делах. В этой очаровательной юной помощнице прекрасно сочетались достоинство и благородство ее знатного дворянского рода, который веками служил царю и Отечеству, и трудолюбие, выносливость и стойкость в тяжелых испытаниях, что свойственны простым русским женщинам. Она записывала пациентов, подавала лекарства, ухаживала за больными, не гнушалась сменить грязное белье страдающим кровавой дизентерией.

Скоро нашлась и помощница-китаянка, которая стала прибирать в стационаре, носить воду, готовить для больных и семьи доктора. На закрытой веранде устроили склад: здесь хранились казенное белье, матрасы, корыта для стирки и стиральные доски.

Елизавета Павловна быстро научилась топить печь. Длинными зимними вечерами при свете керосиновых ламп доктор изучал свои медицинские книги, вел истории болезней, а его супруга шила, штопала или вязала. В юности она брала уроки кройки и шитья для развлечения, а теперь ей это пригодилось в дальних краях: она полностью обшивала свою маленькую пока семью. Время от времени, чтобы отдохнуть от работы, Константин Петрович читал супруге что-нибудь из художественной литературы, и это сильно скрашивало их семейный быт и утешало обоих.

Когда керосин заканчивался, зажигали чирик[8 - Чирик – пузырек с постным маслом и фитилем из бинта.]. Чирик нещадно коптил, жизнь шла своим чередом. Из окон домика видны были захватывающие дух снежные пики Тянь-Шаня. Чистейший воздух пьянил без вина, родниковая сладкая вода дарила здоровье и силы.

Постепенно Дубровины полюбили Синьцзян, а местные полюбили Дубровиных: самоотверженного, благородного врача и его добрую, внимательную к больным супругу. Спустя десятилетия эта искренняя любовь сохранила жизнь Елизавете Павловне и ее внучкам.

Званый обед и бой сверчков

С первых дней своей жизни в Синьцзяне Дубровины познакомились с местной кухней: волей-неволей им приходилось переходить на сложившееся веками меню простых китайских крестьян.

На севере Китая чаще ели пшено, на юге – рис. Еще на севере пекли лепешки и варили на пару? булочки, на юге же ни лепешек, ни булочек не знали, а вареный рис заворачивали в листья растений. Было и общее: и там и там мясо готовили только по большим праздникам и не употребляли в пищу молочных продуктов. Коров не разводили вследствие отсутствия лугов, в гористых местах иногда, правда, держали коз, искавших себе корм на горных склонах. К этому нужно добавить, что большинство китайцев имели врожденную непереносимость лактозы, поэтому желание русских отведать молочка было им совершенно непонятно.

Пришлось Дубровиным забыть и о сливочном масле, и о молоке, а также о твороге и сметане. Чаще всего рацион русского доктора и его супруги состоял из лапши или риса, пшенной каши, вареных кусочков теста, а также гуамяни[9 - Гуамяни – вермишель из гороховой муки, сдабриваемая соусом.].

На базаре в воскресные дни выбор был довольно большой, но не всем по карману. Дубровины ходили на базар как в театр – глаза разбегались, и перед ними оказывались совершенно незнакомые фрукты, неизвестная рыба. Как раз о них Дубровины читали в книге Ивана Александровича Гончарова, прибывшего когда-то в Шанхай на фрегате «Паллада»: «Самый род товаров, развешенных и разложенных в лавках, большею частию заставляет отворачивать глаза и нос. Там видны сырые, печеные и вяленые мяса, рыба, раки, слизняки и тому подобная дрянь. Тут же подвижная лавочка, с жаровней и кастрюлей, с какой-нибудь лапшой или киселем, студенью, в которые пристально не хочется вглядываться. Или сейчас же рядом совсем противное: лавка с фруктами и зеленью так и тянет к себе: ананасы, мангустаны, арбузы, мангу, огурцы, бананы навалены грудами. Среди этого увидишь старого китайца, с седой косой, голого, но в очках; он сидит и торгует…

В лавочках, у открытых дверей, расположены припасы напоказ: рыбы разных сортов и видов – вяленая, соленая, сушеная, свежая, одна в виде сабли, так и называется саблей, другая с раздвоенной головой, там круглая, здесь плоская, далее раки, шримсы, морские плоды… Отдохнешь у лавки с плодами: тут и для глаз, и для носа хорошо. С удивлением взглянете вы на исполинские лимоны – апельсины, которые англичане называют пампль-мусс. Они величиной с голову шести-семилетнего ребенка; кожа в полтора пальца толщины. Их подают к десерту, но не знаю зачем: есть нельзя. Мы попробовали было, да никуда не годится: ни кислоты лимона нет, ни сладости апельсина. Говорят, они теперь неспелые, что, созревши, кожа делается тоньше и плод тогда сладок: разве так…

Тут был и еще плод овальный, похожий на померанец, поменьше грецкого ореха; я забыл его название. Я взял попробовать, раскусил и выбросил: еще хуже пампль-мусса. Китайцы засмеялись вокруг, и недаром, как я узнал после. Были еще так называемые жужубы, мелкие, сухие фиги с одной маленькой косточкой внутри. Они сладки – про них больше нечего сказать; разве еще, что они напоминают собой немного вкус фиников: та же приторная, бесхарактерная сладость, так же вязнет в зубах…»

Но больше всего поразили Дубровиных подвешенные под навесом железные клетки с живыми змеями: их выбирали и покупали для пищи, ведь мясо змеи делает мудрее и хитрее, а мясо, например, собаки исцеляет от болезней. Однако русский врач и его супруга так и не привыкли есть ни змей, ни собак, ни прочей подобной им живности.

Как-то их пригласили на званый обед к богатому китайскому купцу. Началась трапеза неспешно – с чаепития. Чай оказался слабый, без сахара, но душистый и приятный на вкус. После чая на стол поставили закуску: ломтики редьки, пикули, маленькие кусочки холодного мяса с уксусом и красным перцем, вареные на пару булочки и утиные лапки, у которых съедались плавательные перепонки. Все закуски брались палочками из больших общих блюд.

Самыми странными из закусок Дубровиным показались тофу и соленые яйца необычного цвета. Глава русской миссии, немолодой архимандрит Гурий с длинной серебристой бородой, прекрасно владеющий китайским языком и знающий местные обычаи, объяснил, что эти яйца китайцы обычно варят в соленой воде, обмазывают известью, золой и листьями растений, а затем закапывают в землю на два года. Зачем держать их в земле два года и почему бы не съесть свежими – сие Дубровиным было совершенно непонятно.

Елизавета Павловна смотрела на яйцо с опаской: желток у него бурого цвета, а белок синего. Константин Петрович по доброте душевной не мог обидеть радушного хозяина и мужественно отведал яйцо: оно немного пахло аммиаком, но оказалось вполне съедобным.

Затем гостям подали суп из ласточкиных гнезд, по мнению китайцев, крайне полезный для здоровья. К супу принесли маленькие фарфоровые ложечки. Дубровины, привыкшие к наваристым щам и борщам, и тут сконфузились: суп представлял собой бесцветный соленый бульон, в котором плавало несколько волокон (ласточки вили гнезда в основном из водорослей).

В течение обеда гостям несколько раз подавали горячие влажные салфетки, и все принимались дружно обтирать лица и руки. Дубровины присоединились к процедуре и почувствовали, что она действительно прекрасно освежает.

Еще одной особенностью китайского обеда оказалось сбрасывание остатков пищи, косточек, шелухи и кожуры прямо на пол – считалось, что это гораздо аккуратнее, чем оставлять их на столе.

После супа принесли свинину, посыпанную кунжутом, в окружении черных древесных грибов, с кисло-сладким соусом. В центр стола поставили большую тарелку с чем-то совершенно непонятным. Дубровины пригляделись: это были уши! Отец Гурий успокоил Елизавету Павловну:

– Не бойтесь: мясо у китайской черной свиньи вкусное, а ее длинные висячие уши довольно нежные. Я-то сам мяса не ем, а вы попробуйте – очень своеобразное блюдо…

К свинине подали крохотные чашечки – на пару глотков. В них тут же, при гостях, стали наливать из маленьких чайничков горячую жидкость. Елизавета Павловна тихо спросила у мужа:

– Костя, это тоже чай?

– Сомневаюсь, Лизонька. Думаю, это что-то покрепче чая.

Горячая жидкость оказалась китайской водкой из проса – пахла она сивухой и отличалась крепостью. Доктору пришлось выпить, а его супруга лишь пригубила, дабы отказом не обидеть хозяина.

После свинины принесли мелко наструганную соленую рыбу с вареными ростками бамбука, по вкусу похожими на спаржу. Еще на столе красовались какие-то овощи, обваленные в сухарях и поджаренные на масле. Константин Петрович попробовал: вкус знакомый, но что это – непонятно. Разгадку подсказал отец Гурий:

– Понравилась вам, Константин Петрович, сия вареная редиска? У нас в России ее не варят, сырую едят… Попробуйте еще китайскую капусту – она не завивает кочаны, как обычная капуста, а растет столбиком из листьев.

На десерт принесли маленькие пирожки. Елизавета Павловна попробовала и радостно улыбнулась – пирожки оказались очень вкусные и все с разной начинкой: из сушеных абрикосов, грецких орехов, очищенных арбузных косточек, и даже знакомые с детства – с яблоками. Принесли также китайские пирожные и конфеты – разные по форме, но похожие по вкусу, поскольку в их состав входил плохо очищенный сахар из сахарного тростника.

Чашечки с горячей водкой из проса заменили на чашки с рисовым вином, желтым и немного мутным, но на вкус довольно приятным. В завершение трапезы каждому гостю вручили по пиале с отварным рисом, им по обычаю полагалось заканчивать праздничный обед.

Затем мужчины закурили китайский кальян – водяные трубки с маленькой емкостью, которые следовало держать в руке. Табак для этого кальяна имел красно-коричневый цвет и был смешан с какой-то солью. Дубровин из вежливости пару раз приложился к трубке, стараясь не вдыхать глубоко.

В конце приема любезный хозяин решил развлечь гостей традиционным для Китая боем сверчков. Елизавета Павловна засомневалась: принимать ли участие в таком странном развлечении? Но Константин Петрович шепнул супруге:

– Лизонька, пойдем посмотрим, неудобно отказываться. В Европе кровавые бои петухов да быков устраивают, а здесь – всего лишь сверчками забавляются… Невинная забава – давай уважим хозяина, ведь это говорит о миролюбии китайцев…

Хозяин торжественно поставил на стол большую чашу – она служила ареной для боя. Один из гостей достал глиняный домик, который оказался жилищем крупного сверчка. Елизавета Павловна заглянула внутрь: из домика показались длинные усы и мощные челюсти его маленького жильца по прозвищу Большой Зуб. В его жилище стояли две крошечные миски: одна с рисом, другая с водой – дневной рацион Большого Зуба.

Первого сверчка посадили на арену, и хозяин принес в колпачке из проволочной сетки второго сверчка – еще более крупного, темного цвета и с большой черной головой, по прозвищу Грозный Ус.

Гости уставились на арену, заговорили, зашумели, тут же начали делать ставки и заключать пари, а сверчки тем временем сидели неподвижно, не проявляя никакого интереса друг к другу. Константин Петрович спросил отца архимандрита:

– О чем размышляют эти сверчки?

Тот улыбнулся:

– Может, о своих семьях…

– О каких таких семьях?

– Ну, для того, чтобы участвовать в боях, сверчок должен быть женатым: женатому сверчку есть что защищать.

Хозяин между тем стал щекотать своего воина длинной кисточкой, слегка подталкивая его навстречу противнику.

Грозный Ус встрепенулся и вдруг кинулся на Большого Зуба, принялся кусать и толкать его. Большой Зуб тоже заработал челюстями, но не так активно. Он отступал и отступал к краю арены под горестные причитания своего владельца и в конце концов оказался выброшенным из чашки.

Константин Петрович спросил:

– И какова участь побежденного?

Отец архимандрит снова улыбнулся:

– Участь побежденного гораздо лучше участи победителя: его выпустят на волю. Считается, что, проиграв один раз, он больше не сможет обрести силы духа и победить.

Владелец Большого Зуба посадил сверчка в глиняный домик, а потом с поклоном протянул его русскому врачу. Константин Петрович замялся, тогда отец Гурий подсказал: