Аня ждет рассвет

Из поездок он возвращался в Нью-Йорк. Говорил себе, что испытывает радость, когда изредка выбирается в Центральный парк и, как турист, кормит хлебом сдобных уток. При этом деревья были обычными деревьями, пруд – прудом, а утки – просто птицами. Он говорил, что ему нравятся высокие величественные стены университета с вековой историей и он любит свой кабинет с окном во двор, где гуляют модные пестрые студенты. Приличное заведение, думал он рассеянно, не то что провинциальная серая школа с промозглыми классами и безликими коридорами, где было так весело, так легко.

Василий Иванович достал из кармана мобильный телефон. Набрал номер.

Лёша, ? сказал он в трубку. – Лёша, я хочу поехать в Россию. Давай со мной? Куда? – он назвал город. – Когда? А посмотри, пожалуйста, рейсы. Хоть сегодня. Не шучу. Серьезно. Да, дело срочное. Я к тебе приеду.

Когда они переехали, Лёше было всего три года. Он пошел здесь в детский сад, а затем в школу, а потом в колледж. Английский язык – родной, французский – учил в школе, русский – чтобы общаться с родителями, как он сам шутил. Чтобы этот странный мир принял их быстрее и охотнее, Василий Иванович сознательно выбрал для жизни дом подальше от русских кварталов. Так что в окружающей его сына среде улицы, учебных заведений, рабочем кругу привычнее было слышать

«Алекс», но с не свойственной Василию Ивановичу сентиментальностью он упрямо звал его или Лёшей, или – по случаю – Алексеем. Лёша отворил ему дверь квартиры.

– Вот, я посмотрел рейсы, ? сказал сын, двигая к нему ноутбук. – Завтра утром удобный перелет, если тебе так срочно надо. Кстати, зачем?

Ромашки, ? сказал Василий Иванович, улыбнулся, добавил: ? Клевер. Васильки.

Что? – вежливо спросил Алексей и, кажется, вздохнул про себя. Он привык, что вместо вразумительных ответов на вопросы, от которых хотелось бы уйти, люди, подобные его отцу, несут какую-то околесицу вместо откровенной лжи. Это называется «творческий человек».

– В детстве родители отправляли меня на лето к бабушке. Твоей прабабушке. Вера Афанасьевна её звали. Она очень рано вставала – деревня, хозяйство, понимаешь? Не понимаешь… Ничего. Я вставал вместе с ней в пять утра, а досыпали мы уже днем – устраивали себе перерыв на часок. Вечером, бывало, ходили через луг к лесу. Какой это был луг, Лёша! Ромашки, клевер, львиный зев, ковыль, пастушья сумка, васильки! ? Василий Иванович чувствовал, что рассказывает сбивчиво, но ничего не мог с этим поделать. ? Я часто пишу, что в мире всё скоротечно и ничто не стоит на месте. Всё меняется – это закон природы. Я думаю: а изменился ли тот луг? Может быть, я неправ. Может быть, есть вещи, которые остаются неизменными?

Леша молчал. Он пытался представить себе луг и лес, но перед его мысленным взором возникали только аккуратные стриженые газоны.

Первое время было тяжело – это он помнил. Отец говорил: ни шагу назад, и сам, человек с высшим образованием, кандидат наук, шел разгружать вагоны. Алексей восхищался отцом, гордился тем, что может назвать себя русским. Хотя в глубине души и вообще он знал, что, прежде всего, он американец с русскими корнями, каких много. Полностью понять то, о чем часто говорили его родители, в частности отец, было трудно. Слова произносили знакомые, а их смысл упорно ускользал от него, будто бы они переходили на не известный науке язык, сотканный из воспоминаний, неуловимых сентенций другого мира, в котором сам Алексей никогда не жил. Другая прошивка. Другой культурный код, не поддающийся его неуверенным хакерским атакам.

– Ты хочешь полететь туда, в ту деревню? – спросил он, внимательно глядя на отца. – Увидеть этот луг?

Да, ? коротко ответил Василий Иванович. – Мне это очень нужно, Лёша. Полетишь со мной?

Они приехали в аэропорт налегке. Алексею показалось, что отец, была бы его воля, взял бы с собой только паспорт и очки.

?Мы ненадолго, ? говорил Василий Иванович, почему-то отводя глаза. – Одна нога здесь, другая там. Покажу тебе бабушкин дом. Могилы в порядок приведем. Троица недавно прошла. Надо.

«Столько лет было не надо, а сейчас вдруг понадобилось», ? подумал Алексей про себя, но промолчал. Пока ждали приглашения на посадку, он пытался гуглить слово «Троица». Поисковик выдавал информацию про богословские термины, праздники и многочисленные картинки с тремя скорбными ангелами.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, ? сказал Василий Иванович, мимоходом взглянув в его телефон. Объяснить не успел или не захотел: объявили их гейт, и отец ушел вперед.

Тридцать лет – это много или мало? Звучит, будто бы много, особенно если приплюсовать к ним предыдущие двадцать восемь. Василий Иванович не мог жаловаться на судьбу. Чем он может измерить качество своей прошедшей жизни? Написанными книгами, прочитанными лекциями, созданной семьей, количеством комнат в квартире, счетом в банке?

Курицу или ягненка? – спросила милая китаяночка в кителе стюардессы.

– Курицу, пожалуйста, ? сказал Василий Иванович. – И «Бейлис» с кофе, пожалуйста.

Когда самолет наконец опустился на бетонку в российском аэропорту, где у них была пересадка, Алексей отключил режим полета на телефоне и увидел четырнадцать пропущенных от матери. Он удивился. Пересчитал. Четырнадцать: двенадцать раз с интервалом в час и два звонка один за одним, когда они только вылетали. Он перезвонил.

Василий Иванович сидел на высоком стуле возле стойки и ждал заказанный капучино. Со странным умилением он смотрел новости на небольшом телевизоре над кофемашиной. В новостях говорили на русском, и субтитры шли на русском и не думали даже переключаться на какой-то другой язык. И мальчик за стойкой взял у него заказ на русском. Это было логично и выше всякой логики вместе с тем. Он помахал рукой Алексею, замершему на другом конце зала. Сын подошел, и по его изменившемуся лицу Василий Иванович понял, что раскрыт.

Бармен принес капучино в белых фарфоровых чашках на белых круглых блюдцах. На тарелочках лежали пакетики с сахаром и печенье. Василий Иванович пододвинул сыну его чашку, аккуратно надорвал пакетик с сахаром и высыпал ему в чашку. Сказал на английском:

– Две ложки, да?

Мама говорит, что ей звонили из больницы, ? резко сказал Алексей. – Ты сам всё знаешь. Тебе нужно срочно начинать лечение. Мы летим обратно.

– Зачем? – буднично спросил Василий Иванович. – Чтобы я прожил еще неделю? Полторы? Или четыре дня? Так я лучше проживу их здесь. Прогуляюсь по улицам памяти, так сказать. В церковь зайду.

– Ты можешь прожить еще годы, ? возразил сын, отрывисто дергая лямки рюкзака: вверх-вниз, вверх- вниз.

Тогда я вернусь и проживу, ? просто сказал Василий Иванович. – Лёша, пожалуйста. Я хочу пройтись по тому лугу.

– Этот луг могли закатать в бетон! – почти крикнул Алексей. Люди начали оглядываться на них.

– Возможно, ? сказал Василий Иванович. Он снял очки и надавил пару раз пальцами на глаза, затем вернул очки на место. – Возможно, деревня сгорела, лес вырубили и устроили там мусорный полигон. Но если позволишь, я предпочитаю увидеть что-то своими глазами, а уже потом делать выводы. Ведь если этого не произошло, значит, я смогу вернуться в прошлое. Если этот луг всё еще там, значит, в моей жизни было что- то… То, что было для меня всегда.

Лёша взял чашку с блюдца. Его рука немного тряслась, и оттого пышная белая пена капучино накатывала на бортики кружки, как волна в шторм на берег.

– Это глупости какие-то, папа, ? сказал он беспомощно и сделал глоток. – Луг, цветы… я не понимаю. Но если ты хочешь – поехали. Одна нога здесь, другая там.

В пункте проката автомобилей они выбрали для путешествия серый блестящий «Рено Каптюр». Алексею казалось, что для езды по российским дорогам, о которых он был так много наслышан, большая машина должна быть уместна. Василий Иванович помог сыну настроить местный навигатор и тихо дремал всю дорогу на заднем сиденье. Нервы, долгий перелет, а потом еще объяснение с сыном совершенно его измотали. Правда, за час до конечной точки маршрута он проснулся и пересел на переднее сиденье. С каждой минутой в нем нарастало болезненное возбуждение.

– Смотри, Лёша, там за деревьями болото, ? говорил Василий Иванович, щуря глаза и промакивая вспотевший лоб носовым платком. – Смотри, березы идут, а потом сосны… я сюда последний раз на «пазике» добирался, знаешь, с синими занавесками… А до этого поворота мы, бывало, на велосипедах гоняли с деревни. А вон там видишь остатки стен? Мой отец говорил, что тут цыганский барон дом построил, но долго не прожил ? погорел…

Возле большого зеленого дуба Василий Иванович попросил остановиться. Шагах в двухстах отсюда виднелась белая табличка с названием деревни. Он вышел из машины. Леша, хлопнув дверью с другой стороны, подошел к нему.

Василий Иванович смотрел на огромный луг, заросший путаной травой, в которой проглядывали синие васильки, розовый клевер, нежно-желтый львиный зев и белоснежные лепестки ромашек, шелковых на ощупь. Ветерок гнал волну по высокой траве. Стрекотали кузнечики.

– Спасибо, ? с трудом сказал Василий Иванович.

– Ладно, ? сказал Лёша, оглядываясь кругом с улыбкой. – Ладно, ты иди.

Василий Иванович потрепал его по плечу и сделал шаг в шелестящее марево трав. Солнце казалось белым и слепящим на бледно-голубом небе. Василий Иванович приставил руку к глазам и взглянул на этот яркий сияющий круг высоко над ним. В глазах у него резко потемнело. Он упал на пружинящие травы и почувствовал душистый запах лета. Он не успел улыбнуться, хотя безграничное искрящееся счастье теснило грудь его до такой степени, что стало трудно дышать. Аневризма тут была ни при чем: у него не выдержало сердце.

Городок на Новый год

Света шла по дорожке парка, считая вдохи-выдохи и размеренно взмахивая палками для скандинавской ходьбы. На заснеженной баскетбольной площадке она заметила мужчину в черном пальто. Подойдя ближе, узнала соседа дядь Славу. Знакомство их началось давно: она успела вырасти и повзрослеть, а дядь Слава состариться. Так что по летам он был, конечно, уже дед.

– Здравствуйте, дядь Слав! – громко закричала Света, останавливаясь на краю площадки.

Дед обернулся на голос и посмотрел на неё из-под нависающей шапки.

– Кто там? – пробасил он в ответ. Света подошла ближе. – Светлана, ты, что ли?

– Я, дядь Слав, – отозвалась Света и огляделась. – Вы чем тут занимаетесь в потемках?

– Темно, светло, вот разница-то, – заворчал дед, снова взялся за лопату и принялся приминать снег. Сугроб перед ним был высоким. – Я же на пенсии. Мне хоть когда.

– А, – покивала Света. – А делаете-то чего?

–Так, горку, – разъяснил дядь Слава и добавил, поразмыслив: – Ребятишкам. Кататься.

– Городок же на площади будет, дядь Слав. Там горки большие поставят, ёлку, аттракционы разные.

– Не поставят, – буркнул дядь Слава. Огляделся по сторонам.