
Сестренки
Завтра я поеду домой на целых два месяца. Сначала нам планировали устроить практику в пионерском лагере или детском доме, но потом руководство техникума передумало: решили, что нам надо отдохнуть, повидаться с родными. Я решила это время посвятить чтению и подготовке к своей будущей работе, уже составила список книг, главное, найти их в нашей библиотеке.
Вот уже три дня я дома. Как я была рада! Мама, папа – я не видела их целый год. Хоть городок, где техникум, не так далеко, добраться все равно непросто, особенно зимой.
Папа по моей просьбе сделал мне маленький столик, куда я сложила все свои книги и записи. Первым же утром я села за стол, положила перед собой чистый лист и приготовилась писать программу, но ничего не приходило в голову.
В техникуме у нас была практика, но там нам помогали наши учителя. В моей деревне я буду совсем одна, и никто мне не поможет. Как быть, если мои ученики не будут меня слушаться? Или если я не сумею понятно объяснять?
Мне очень, очень страшно. Еще несколько дней назад я собиралась стать великим педагогом, а теперь просто дрожу, как овечий хвост.
А чтобы не дрожать, я бросаю все и ухожу гулять.
Наша деревня мне родная и знакомая, но так было не всегда. Мы переехали сюда, на мамину родину, в двадцатом году, а до того жили в Ленинграде.
С техникумом мы ездили в Ленинград на экскурсию. Я никому не сказала, что я там родилась – папа строго-настрого запретил мне говорить об этом. Он и пускать меня не хотел, и никуда бы я не поехала, если бы не мама:
– Алексей, – сказала она, – никто ее не узнает, прошло одиннадцать лет.
Мой дневник только для меня, и я напишу правду: у папы была маленькая лавка, он купил ее перед самой революцией. Папа говорит, об этом лучше никому не знать.
Я бы не стала об этом писать, если бы не удивительная встреча, произошедшая со мной в Ленинграде.
Так уж вышло, что мои папа и мама совсем разные люди. Мама простая крестьянка; она даже читает плохо. А папа учился в гимназии в своем родном городе, закончил курсы счетоводов. Он очень умный и образованный, много читает и много знает. Мама давным-давно приехала работать в Петербург, работала горничной и встретила папу – совсем случайно.
Папа всегда очень хотел, чтобы я была образованной. Мне было пять лет, когда он нашел нам учительницу.
Ох, как нам с ней было весело! Она столько всего знала, столько всего умела!
К нам она приходила на три часа, после обеда. Сначала мы с ней читали, она приносила с собой чудесные книжки с картинками. А после чтения она заставляла нас рисовать что-нибудь по прочитанной книжке. Папа купил нам карту и глобус, и Вера Александровна – так звали мою учительницу – показывала нам разные страны и рассказывала про них. После ее рассказов мне очень хотелось путешествовать, и как-то она придумала, что мы отправляемся в путь. Мы вышли из нашего дома, шли знакомыми улицами, а потом вдруг вышли к вокзалу, и Вера Александровна показывала нам поезда, и рассказала, куда они идут, в какие города… Дома мы составили из стульев поезд и долго играли в путешествие.
А потом Вера Александровна придумала, что мы будем путешествовать по нашему городу. Папа давал нам денег на трамвай, мы ездили и ходили пешком, и смотрели дворцы, и реки, и каналы, и церкви, и видели крепость и зоологический сад. Еще она занималась нами французским языком, рассказывала про Францию, про Париж.
После революции в октябре Вера Александровна зашла к нам только один раз: забрать свою книжку с картинками. Папа вышел и спросил, почему она больше не приходит со мной заниматься, и Вера Александровна отчеканила:
– Отныне я буду заниматься только с детьми рабочих и крестьян.
И вот ее-то я встретила в Ленинграде. Мы встречались с группой пионеров, которыми она руководила. Меня она не узнала, а мне было грустно.
Разве можно разделять детей на хороших и плохих? Почему она отказалась тогда со мной заниматься? Только потому, что у моего отца был лавка? Но ведь лавка была не у меня…
Впрочем, встреча с ней пошла мне на пользу. Тогда я приняла твердое решение: все дети для меня будут равны. Мне неважно, кто есть их родители, потому что дети ни в чем не виноваты. Так я решила. И я буду следовать этому правилу всю свою жизнь, пока преподаю.
Так вот, в школу я пошла еще в Петрограде, когда мне было девять лет. Папа всегда хотел, чтобы мы выучились, выбрал хорошую гимназию, Анюта успела немного поучиться, я нет: в девятнадцатом году, когда мне пришла пора поступать, гимназий уже не было, а появились единые трудовые школы. Там учились вместе и мальчики, и девочки; никакой формы не было, ведь и обычной-то одежды было не достать!
Я, честно сказать, плохо помню ту учебу. На занятия нас провожали папа или мама. В школе было ужасно холодно, тетрадей не было, писали мы на каких-то обрывках, занятия то шли, то прекращались.
Помню, мы все ждали весны: нам обещали, что будут водить на экскурсии. Я была уверена, что нас поведут в музей, зоологический сад, будут показывать город. А нас повели в сапожную мастерскую. Там было душно и очень плохо пахло, я стояла и ждала, когда эта экскурсия кончится.
Поначалу мне было очень любопытно в школе. До революции она была очень хорошей гимназией, и несколько девочек в группе моего класса остались еще с тех времен. Я хотела было с ними подружиться, но они держались особняком и дружить со мной совсем не хотели. Кроме них, с нами учились дети рабочих и служащих, все они были разного возраста и разных знаний.
Учителя в гимназии были тоже старые. Конечно, они привыкли обучать чистеньких девочек из богатых семей! Так они и продолжали: занимались только со своими бывшими гимназическими ученицами, а на детей рабочих не обращали внимания. Те бездельничали и бузили, забывая даже то, что знали. По счастью, скоро пришли новые учителя. Они быстро поставили на место важных девочек из гимназии и стали заниматься со всеми наравне.
Но только учиться было очень трудно, в Петрограде тогда было холодно, голодно, не было тетрадок, обуви… В школе ввели горячие завтраки, но я все равно чувствовала себя ужасно голодной, и мама или папа, встречая нас, приносили к школе что-нибудь съестное: кусочек хлеба или морковку, или вареную картошку…
Интересно, Анюта все это помнит?
А пишу я в поезде, да! Еду в Москву: в Москву, в Москву! Никогда не бывала в Москве, а вот еду!
Наша ячейка вот уж давно переписывается с одной ячейкой московской; то ни шатко, ни валко, а потом вдруг сообщим друг другу что, и пошло-поехало! Как письмо придет, мы собираемся, обсуждаем, кричим. Потом вместе пишем ответ, спорим.
И вот эта ячейка решила пригласить к себе представителя нашей ячейки, познакомиться лично. Ехать на две недели, жить в общежитии техникума, при котором ячейка.
Я и думать не могла, что меня выберут! А выбрали, и поездку подгадали под ребячьи каникулы.
А уж как собирали! Девчонки разделились: одни мне советы про одежду дают, другие, наоборот, кричат, что это буржуазная глупость, что нечего про это и думать. Я за вторых, но маму все-таки попросила мне платье пошить. Она и сшила, да такое милое, что не только в Москву, в Париж ехать можно.
Мальчишки наши, конечно, тряпками не интересовались, но мне советов и наставлений дали немало. И трамвай-то посмотреть, и новые дома.
На последнем собрании перед поездкой о важном говорили, чтобы я внимательно все слушала, чтобы книг купила, чтобы с товарищами подружилась и к нам приглашала.
И вот я в поезде, в поезде!
Ночь. Все спят, только я все кручусь на своей полке, не могу уснуть.
Хотелось ехать в поезде, а сейчас страшно, кидает то в жар, то в холод.
Анюта потерялась, когда мы уезжали на поезде из Петрограда. Мы сидели на вокзале, потом прошел слух, что подали поезд, все засуетились, побежали, и мы побежали тоже, на вагоны налетали люди, папа бежал впереди, поезд гудел – собирался трогаться, папа посадил меня, маму, она тогда ждала ребенка, и тут она оступилась, он поддержал ее, отвлекся, сзади напирали, мы думали, что Анюта тоже в поезде…
Тогда папа соскочил на первой же станции, чтобы пробираться обратно в Петроград. Мама хотела с ним, но он не позволил: сказал, чтобы мы добирались до деревни, а он найдет Анюту и приедет с ней.
Помню, я вцепилась в маму, а она в меня. Папа, уходя, набрал нам полный чайник воды, и мы на станциях никуда не выходили, все пили, пили эту воду…
Из Вологды мы плыли на пароходе, помню огромные льдины за бортом. И наконец оказались в маминой деревне.
Папа приехал через полтора месяца, уже в начале лета, и он был один.
Вот и Москва!
Конечно, я ничего не успеваю записывать. Столько новых знакомых, событий, нового города, что мне просто некогда взяться за карандаш.
Меня встретили очень горячо, по-товарищески, сразу устроили в общежитие: притащили матрас и одеяло. Правда, спать не слишком удобно: ночью я проснулась вся в клопах и потом до утра не спала. Жаловаться товарищам я не стала, подумают еще, что я неженка. Ну, а потом я стала так уставать, что сплю без задних ног, не обращая на клопов внимания.
Куда меня только ни водили! И на фабрику, при которой этот техникум, и на Красную площадь, и в чудесный парк Сокольники, где по вечерам гуляет молодежь, и в театры, и в кино!
Мне так нравится Москва, я даже не знаю, как о ней писать. Она величественная; в ней есть все – огромные дома, театры, кино, клубы, но стоит чуть отъехать от центра – как там радуют глаз маленькие домики, почти такие, как у нас…
Я стала думать, что теперь мне будет скучно у нас: ведь ни театров, ни музеев у нас нет. Московские товарищи простые, славные, но я вижу, что они другие!
Словом, меня тянет московская жизнь, тянет и манит, и я всерьез стала думать, как бы сюда переехать!
Позавчера я была на заседании МОПРа. Иностранные товарищи рассказывали нам о своей жизни, говорили они, конечно, на своих языках, а переводил все один и тот же товарищ: невысокий, темноволосый, очень красивый. Ему, кажется, все равно было, с какого языка переводить, он так и говорил, почти не задумываясь. Он такой милый! Когда все закончили, я подошла ближе к сцене, он заметил меня и так мило, застенчиво улыбнулся… Я спросила у товарища Ивановой из моего техникума, кто это, и она сказала, что он председатель интернациональной комиссии, большой чин! Я бы с ним познакомилась, но мы спешили, надо было все пересказать нашей ячейке.
Завтра уезжать, а я все о нем думаю. Какие добрые у него глаза, какая чудесная улыбка.
– Какое счастье! – кричала Кадри, – какое счастье, какое невыносимое счастье! Все кончилось, Анюта, мы свободны, ты слышишь, мы свободны!
Прохожие поворачивали головы, некоторые улыбались, некоторые смотрели неодобрительно. Анюта дернула Кадри за рукав:
– Кадри, тише, пожалуйста. На нас все смотрят!
– Да пусть и смотрят, – не смутилась та, – пусть все знают о том, как я счастлива…
Они возвращались домой из гимназии – сегодня был последний день, им выдали аттестаты, подарили по книжке. Кадри сияла от счастья:
– Не надо больше зубрить эту бессмыслицу, не надо вставать рано по утрам…
Тетя Лидия уже ждала их около ратуши – было решено пойти в ресторан, отпраздновать такое знаменательное событие.
– Мамочка, ты красавица! – закричала Кадри, обнимая мать.
– Не кричи, Кадри, – укоризненно сказала тетя Лидия, – ну, поздравляю вас, мои девочки! Пойдемте, столик заказан…
В ресторане почти не было народу, и им достался хороший столик у окна. Тетя Лидия разрешила заказывать все, что душа пожелает.
– Глаза разбегаются, – говорила Кадри, листая меню, – я все готова съесть…
– Что ты будешь, Анюта? – спросила тетя Лидия.
– Не знаю, – улыбнулась та, – что-нибудь… ну вот эти колбаски… с картошкой.
– Сегодня необязательно выбирать самое дешевое блюдо, – укоризненно сказала тетя Лидия, – ведь у нас праздник!
– Колбаски вкусные, – сказала Анюта.
– Ну, колбаски так колбаски.
Выбранные блюда быстро принесли, и компания принялась за еду. Колбаски действительно оказались вкусными, и Кадри пару раз влезла в тарелку Анюты – попробовать.
– Очень вкусно, – сказала она с набитым ртом, – пойду работать и буду часто ходить в ресторан. Но это когда будет!
Тетя Лидия внимательно посмотрела на Анюту. Та неловко улыбнулась:
– Тетя Лидия, я подобрала себе службу…
Кадри отложила вилку и нож:
– Ну не знаю…
В последний год гимназии встал вопрос, что делать дальше, после окончания. Кадри хотела быть то учительницей, то врачом, но на учебу в университете не было денег, и пока она собиралась в фельдшерскую школу и параллельно работать в больнице, чтобы скопить деньги. Анюта учиться решительно не хотела, и главной причиной было, конечно, то, что она не считала возможным сидеть на шее тети Лидии.
– И что же за служба? – спокойно спросила тетя Лидия.
– Мне предложили место в галантерейном магазине.
– Ты хочешь работать продавщицей? – удивленно спросила ее тетя Лидия.
Анюта вздохнула и промолчала. Впрочем, тетя Лидия и сама понимала.
Едва поступив в гимназию, Анюта принялась рисовать. Ничего особенного в ее рисунках не было, и она сама это понимала, но просто не могла обходиться без карандаша, бумаги, красок. Ее картинки представляли собой самые обычные детские рисунки, и с ее взрослением они не делались лучше. Тетя Лидия, видя ее старания и страсть, отобрала самые, как она посчитала, красивые картинки, и отправилась с ними к знакомому художнику. Анюта, безнадежно вздохнув, пошла тоже. Художник полистал альбом, вгляделся в несколько рисунков, потом поднял голову:
– Даже сказать нечего.
– Она все время рисует, – оправдывалась тетя Лидия, – и я подумала… я, конечно, не разбираюсь в искусстве, но слышала про художников, которые рисуют в своем манере, вот черный квадрат, я слышала – там просто квадрат, черного цвета, и больше ничего. А тут – вот смотрите, и деревце, и собачка …
– Это лошадка, – тихо поправила Анюта.
– Ой, девочка, прости… Ну да, лошадка, конечно…
Художник покачал головой и протянул ей альбом. Тетя Лидия поблагодарила и ушла.
– Мне просто нравится рисовать, – дрожащим голосом сказала Анюта по дороге домой.
– Рисуй, раз нравится, – примирительно сказала тетя Лидия, – на карандаши и краски нам хватает.
На уроках рисования в гимназии Кадри проявляла куда большие успехи – она могла срисовывать, понимала, что такое перспектива, в конце концов, могла аккуратно раскрасить по контуру. Анюте и это давалось не всегда.
– Кем ты вообще хочешь быть? – спросила тетя Лидия, – не продавщицей же?
– Нет, конечно.
– Художницей? – сказала Кадри.
– Художницей я хочу быть больше всего на свете, – сказала Анюта, – но прекрасно понимаю, что это невозможно…
– Отдохни немного, подумай, поищи себя, – серьезно сказала тетя Лидия, – это очень важно – когда работа доставляет радость.
Анюта кивнула.
Отдыхать после гимназии она не стала, сразу устроилась в свой галантерейный магазин. Работа казалась нетрудной; Анюта была внимательной и приветливой, ей нравилось помогать людям, и она чувствовала себя вполне довольной жизнью.
Кадри тоже была довольна: днем она училась, а по вечерам брала дежурства в больнице. Материально теперь жилось куда легче, и девочки изо всех сил баловали наперебой тетю Лидию: приносили ей пирожные, покупали билеты в театр.
Кадри всегда была общительной, веселой; в своей фельдшерской школе она обросла друзьями, в гости приходили девочки из гимназии, за ней ухаживали юноши, которых она охотно приглашала домой. Кадри постоянно влюблялась то в одного, то в другого, то плакала по ночам, то ходила и пела, то приставала к Анюте:
– Тебе нравится Юхан? А Микхель? Нет? Да почему же мне все время кто-то нравится, а тебе никто?
Анюте всегда казалось, что она в тени своей веселой, бойкой сестры, но теперь она с удивлением замечала, что тоже пользуется определенной популярностью. Тот же Юхан стал приносить ей цветы, потом пригласил в театр, где объяснился в любви. Анюта честно сказала, что она его не любит, и парень, расстроившись, перестал к ним ходить на целые две недели; зато по прошествии их явился в гости с бывшей одноклассницей девочек, которая прошептала по секрету, что они жених и невеста. Другой молодой человек, Эно, оказался более настойчив, звал в кино, носил подарки, и с ним пришлось строго поговорить тете Лидии: она объяснила, что Анюта не испытывает к нему никаких чувств, они просто друзья. Эно кивнул и сказал, что не будет терять надежду.
Так прошли два года. Как-то Анюта возвращалась из своего магазина. Она собиралась зайти в кондитерскую – купить пирожных тете Лидии. Повернув за угол, она едва не налетела на малыша – тот стоял, прижавшись к столбу, и тихо плакал. Анюта присела перед ним на корточки:
– Почему ты плачешь, малыш?
Мальчик поднял заплаканное личико. Он был прелестный: светлые волосы, темные глаза. Анюта улыбнулась – он напомнил ей Павлика. Но Павлик теперь такой строптивый подросток!
– Что с тобой? – снова спросила она ребенка.
Дверь соседнего магазина распахнулась, и оттуда выбежал молодой мужчина.
– Марк, что с тобой? – воскликнул он по-немецки, подхватывая мальчика на руки.
Анюта поднялась:
– Он плакал, был один, – сказала она по-немецки, – я подошла его успокоить.
– О, благодарю вас, – произнес мужчина, обнимая мальчика и вытирая ему платком лицо, – я только на минутку оставил его одного – он тепло одет, я не хотел вести его в магазин… И…
Он замялся.
– Вы не успели сделать покупки? – спросила Анюта, – если так, то вернитесь в магазин – я присмотрю за малышом.
– Благодарю вас! Я буквально на минутку, – и он бросился в магазин.
Анюта снова присела на корточки:
– Так ты Марк, – спросила она по-немецки и протянула руку, – а я Анна.
Мальчик застенчиво улыбнулся и протянул свою ручку.
– Вы тут живете? – спросила Анюта.
– Нет, мы путешествовали на поезде, – сказал мальчик серьезно.
Его отец снова выскочил из магазина:
– Ну, вот и я, – сказал он, – спасибо вам! Прошу прощения, что позволил себе занять ваше время…
– Не стоит, – улыбнулась Анюта, – я не спешу.
– Я прошу прощения, я купил вам шоколадку, – скороговоркой сказал он, – не примете ли?
Анюта рассмеялась:
– Приму. Но, если вы позволите, мы разделим эту шоколадку с Марком?
Мужчина смущенно улыбнулся:
– Я, конечно, позволю… Но вы хотите съесть шоколадку прямо на улице?
– Почему же нет?
– У меня другое предложение, – решительно заговорил он, – мы с Марком собирались идти обедать. Не составите ли вы нам компанию? Мы были бы рады вас пригласить.
– Боюсь, я буду вынуждена отказаться,– неуверенно сказала Анюта, – мы незнакомы, и…
– Но мы знакомы! – воскликнул мальчик, – я Марк, а она– Анна!
– Позвольте, уж и я представлюсь, – Исаак Шпиро.
– Вот все и знакомы, – заключил мальчик, – пойдемте обедать.
– Я знаю небольшое кафе, – сказала Анюта, – там подают недорогие и вкусные обеды.
– С удовольствием воспользуемся вашей рекомендацией, но.. не хотите ли пойти в ресторан? Я знаю один, что на Ратушной площади…
– Нет, – улыбнулась Анюта, – прошу простить, но…
– Простите меня, – смутился Исаак, – я неловок со своим нелепым предложением. Разумеется, пойдемте туда, куда вы укажете.
Бывать в этом кафе Анюте приходилось с Кадри. Хозяйка встретила компанию приветливо, тут же подала обед: тушеную капусту с колбасками. Мальчик посмотрел на еду с недоверием, и хозяйка приветливо улыбнулась:
– Не любишь капусту? А что, если я пожарю тебе картошки? И положу рядом соленый огурец?
Марк радостно кивнул.
– Ну вот и славно, – и хозяйка удалилась на кухню.
– Марк бывает привередлив в еде, – сказал Исаак, делая сыну большие глаза.
– Знаете, – задумчиво сказала Анюта, – это хорошо – когда ребенок может что-то любить из еды, что-то не любить, выбирать. Куда хуже, когда этого выбора нет. Впрочем, как и еды.
– Откуда вы родом, Анна? – серьезно спросил Исаак.
– Я? – она задумалась, – я…
Он серьезно смотрел на нее, ожидая ответа. Анюта боролась с охватившим ее чувством. О России она не вспоминала много лет; не думала о тех годах после революции; вообще, казалось, забыла, что она русская.
– Я из Таллина, – наконец сказала она, – о, Марк, чувствуешь? Жарят твою картошку!
– Я в Таллине второй раз, – сказал Исаак, – был здесь прежде лет десять назад.
– А откуда вы?
– Из Дебрецена, Венгрия.
– Как далеко вы заехали! – воскликнула Анюта.
– Да, я приехал привести в порядок кой-какие дела. Моя дальняя родственница умерла две недели назад, я получил уведомление, что она оставила мне кое-то наследство.
Анюте было неловко спросить, что же он получил в наследство. Она взяла нож и вилку:
– Боюсь, наш обед скоро остынет.
После обеда они вышли на улицу. Стало прохладно, солнце садилось. Марк держал Анюту за руку.
– Вы сейчас домой? – спросил Исаак, – далеко вы живете?
– Не очень, – я обычно хожу пешком. А вы? Вы остановились в квартире родни или же в гостинице?
– В квартире. Вернее, в доме. Там, кроме нас, еще целая куча родни. Тетка моя была большой шутницей – оставила дом, как-то хитро поделив доли. Думаю, мне достанется старый буфет.
Анюта засмеялась:
– Тоже неплохо. Вдруг там окажется связка семейных писем, фотографий… Что же, мне пора. Я благодарю вас за обед, мне было приятно с вами познакомиться…
– Анна, может быть, мы увидимся с вами завтра? – спросил Исаак, – я освобожусь около шести, и мы могли бы погулять по старому городу – я его почти не помню. Марк завтра останется дома, у него тут три прелестные кузины.
Анюта пристально посмотрела на Исаака.
– Я вдовец, – сказал он, – а вовсе не любитель развлечься на свободе в чужом городе.
Анюта залилась краской и опустила голову.
– Давайте я подойду завтра на Ратушную площадь, – смущенно сказала она, – в половину седьмого.
– Прекрасно! – обрадованно воскликнул он, – я буду ждать вас.
Они встречались с Исааком каждый день до его отъезда. Иногда он приходил один, но чаще с Марком. Он очень привязался к Анюте, и она его полюбила – малыш был ласковым и очень хорошеньким. Ему очень нравилось море, он был готов часами играть на пляже и огорчался тем, что в Венгрии нету моря.
– Но у нас прекрасные озера и голубой Дунай, – говорил Исаак.
Анюте очень нравились его рассказы про Венгрию. Он описывал горы, озера, реки, прекрасные леса. Иногда он рассказывал и о себе: родился и вырос в Литве, в Каунасе, потом отец перебрался в Будапешт, а оттуда в Дебрецен. Исаак отучился в Берлине на инженера и вернулся в Венгрию, начал работать, встретил свою жену и купил небольшой особняк на окраине города, у самого парка. С женой они прожили недолго – она умерла, когда Марку было всего несколько недель от роду. С тех пор они живут вдвоем, если не считать старую Марицу – помощницу по хозяйству.
В наследство от тетушки Исаак не получил даже буфета – ему достался портсигар и старинный несессер. Впрочем, он не печалился:
– Если бы не тетка, я бы вряд ли добрался бы до Таллина, – как то сказал он.
Анюта едва не подпрыгнула – ей показалось, что сейчас Исаак скажет какое-нибудь продолжение, что-нибудь о том, что они никогда бы не встретились… но он заговорил о другом.
Как-то раз Анюта пригласила их на обед. Исаак с радостью согласился. Он был очень приветлив с Кадри и тетей Лидией, а Марк, конечно, их просто очаровал. Кадри особенно оценила принесенный ими огромный торт.
Они уехали через две недели, и Исаак оставил свой адрес:
– Нам будет очень приятно вступить с вами в переписку, Анюта.
Они начали переписываться. Исаак писал о своих делах, погоде, рассказывал о прочитанных книгах, вспоминал какие-то случаи из своего детства. В каждом письме он рассказывал о Марке, а мальчик, в свою очередь, рисовал картинки, которые потом вкладывались в конверт. Анюта, прочитав первое письмо, ответила в том же духе:
Дорогие Исаак и Марк, благодарю вас за теплое письмо. Рада, что у вас все хорошо. Мне очень понравилось описание городов Мишкольца и Кошице, захотелось увидеть все своими глазами. Как, наверное, там прекрасно весной или же ранней осенью!