Сестренки
– Что же, отличная идея! Благодарю тебя, Анюта. Но готов ли твой муж принять бедных родственников? Хочу сразу предупредить, денег у нас хватит только на билеты…
– Что же, мы оплатим все расходы Кадри и тети Лидии…
– Тети Лидии? Что же, она тоже едет?
Анюта непонимающе посмотрела на Мишеля. Кадри, нахмурившись, поднялась со стула:
– Давайте закончим этот разговор.
– Нет, отчего же? – спросил Мишель, – конечно, это не то, чего я жажду – путешествовать вместе с тещей… Но что делать?
– Может быть, мы не поняли друг друга, Мишель, – заговорила Анюта, – мы с мужем готовы оплатить путешествие Кадри и тети Лидии. Что касается тебя, то ты, как муж Кадри, тоже желанный гость в моем доме. Но оплачивать твои расходы мы, разумеется, не будем, мы не можем оскорбить твое достоинство мужчины.
– Вот как? – прищурился Мишель, – от моего достоинства давным-давно не осталось и следа. Какое достоинство, в этой убогой стране, в этой убогой квартире… Что же, дорогая женушка, ты едешь в Венгрию без мужа: у него нету денег, а твоя названная сестра не хочет оскорблять мое мужское достоинство.
Он встал и вышел. Кадри стала складывать детские игрушки.
– Кадри, дорогая, – обратилась к ней Анюта, – я, наверное, плохо поступила по отношению к тебе, но он ведет себя как настоящий наглец! Он что, рассчитывал, что…
Кадри хотела было что-то сказать, но промолчала.
Из их поездки ничего не вышло – то ли Кадри не захотела ехать без мужа, то ли он просто ее не отпустил. Тетя Лидия приехала один раз, на все расспросы отмахивалась, лишь в последний день горько сказала:
– Не знаю, что ее держит рядом с этим человеком, Анюта! Раньше была влюблена, как же, русский аристократ… Потом жалела, наверное, мальчиком он видел все эти ужасы, голодал… Но он давно уже не мальчик; да и был ли кто-то, кого в России не коснулся этот переворот? Но нет, он ведет себя так, как будто он единственный пострадавший. Прости меня, Анюта, но я часто сравниваю его и тебя. Ты ребенком осталась одна, без семьи, без памяти, но нашла себя в жизни, у тебя есть семья, занятие… А он?
– Мне повезло, что я встретила вас, – сказала Анюта.
Тетя Лидия улыбнулась:
– Спасибо, моя девочка. Ты не представляешь, как повезло мне.
Она уехала, Анюта, скучая, все время звала к себе Кадри, но та коротко отвечала, что пока приехать не сможет.
Анюта собралась было сама, но снова дала о себе знать болезнь Исаака: он резко ослабел, похудел. Перепуганная Анюта бросилась искать лучших докторов, и профессор из Будапешта нашел у Исаака катастрофические изменения в сердце. Он серьезно посмотрел на больного, потом на Анюту и медленно сказал:
– Скрывать от вас обоих не считаю нужным. Ваше сердце совершенно изношено, видимо, были какие-то патологии с самого детства.
– Что нам делать, доктор? – прошептала Анюта.
– Мне жаль говорить это, но, боюсь, ничего.
– Как же, – заговорила Анюта, – может быть, операция, воды, санаторий…
– Нет, госпожа Шпиро. Сердце не справляется с нагрузкой.
– Сколько мне осталось? – спросил Исаак.
– Не могу сказать, господин Шпиро.
Анюта поняла, что он лжет. Она проводила его до дверей и бегом вернулась к мужу. Исаак повернулся к ней:
– Бедная моя девочка…
– Исаак, послушай. Я слышала о людях с больным сердцем, им нужен полный покой. Ты будешь много лежать, отдыхать, читать. Скучно тебе не будет, мы с Марком будем рядом.
– Спасибо тебе, дорогая моя. Я надеюсь, что так и будет, одна мысль, что я вас оставлю, для меня невыносима. Но теперь ты меня послушай. Сегодня поздно, а завтра я попрошу тебя пригласить нотариуса и клерка из банка. Необходимо переоформить на тебя дом и деньги. Кроме того, я прошу тебя официально усыновить Марка.
Анюта кивала сквозь слезы.
Исаак умер через полгода. Это случилось во сне: вечером они втроем разговаривали в его комнате, Марк лежал на полу и весело рассказывал о гимназии, Анюта рисовала свои картинки.
Ночью ей приснился странный сон – их особняк поменялся, стал каким-то маленьким, и в каждой комнате был полосатый диван и кот. Анюта ходила по комнатам, наталкивалась на котов, шикала на них, но их становилось все больше. Проснулась она от шепота Марицы:
– Госпожа, госпожа…
Она сразу поняла, что случилось, побежала в его комнату, упала на колени рядом с кроватью. Вбежал Марк, и они долго плакали вместе.
Анюта сообщила о случившемся родственникам Исаака в Будапеште и Таллине, те, что из Будапешта, приехали на похороны. После печальной церемонии все собрались в особняке, и один из родственников, кажется, дядя Исаака, спросил:
– Что вы думаете делать с мальчиком, Анна?
– Он останется со мной, – твердо сказала Анюта, – я усыновила его, по документам он мой сын.
– Подумайте, – продолжил мужчина, – у меня в Будапеште есть сын и дочь; мальчику не будет скучно, я сумею дать ему образование. Вам же надо подумать и о себе: вы молоды, наверняка захотите еще раз выйти замуж.
Анюте показались странными его слова: она только что стала вдовой, мало что понимала от горя, а этот человек уже говорит о новом замужестве! Но она решила, что это просто здоровый практицизм, свойственный этому народу, и покачала головой:
– Исаак вступил в новый брак и был счастлив, несмотря на мальчика. Думаю, что и мне сын не будет помехой, захоти я выйти замуж. Пока же не будем и вовсе об этом говорить.
– Не будем, – покорно сказал мужчина.
От тети Лиды с опозданием пришло письмо:
Дорогая моя девочка, сказать, что мы потрясены – не сказать ничего. Он был такой чудесный человек, о лучшем муже для тебя и мечтать не приходилось. Мне неимоверно жаль его, но еще больше жаль тебя. Как ты будешь там одна, моя девочка? Разберешься ли ты сама со всеми делами, с банком, домом, воспитанием Марка? Конечно, ты умница, но согласись, что до недавнего времени почти всем занимался наш бедный Исаак…
Боюсь, что и я тебе не подмога, дорогая Анюта. Приехать к тебе я не могу: не могу оставить Кадри.
Послушай меня, дорогая девочка. Может быть, ты приедешь к нам? Скоро лето; Марку ты сможешь нанять учителя, он выучит эстонский и сможет пойти в здешнюю гимназию. Твоих денег, полагаю, хватит, чтобы снять квартиру рядом со мной.
Но, может быть, я фантазирую. В любом случае помни, что я всегда тебя жду.
Обними моего внука и передай ему, что бабушка его любит.
Крепко обнимаю тебя,
Тетя Лидия
Поначалу Анюта не приняла это предложение всерьез. Оставить Дебрецен, особняк, привычную природу, Марицу? Это казалось странным и невозможным, и Анюта продолжила свою прежнюю тихую жизнь – только теперь уже на положении вдовы.
Первые месяцы были невыносимы, она часто плакала и говорила Марице:
– Мне кажется, что мне суждено терять всех, кого люблю. Сначала мама, папа, сестра, не смогла родить ребенка, теперь вот муж… Что я за несчастный человек, Марица!
Но время шло, и Анюта с удивлением стала отмечать, что горе уходит, она скучала по мужу, думала о нем, но испытывала тихую, светлую грусть, часто смеялась смешным воспоминаниям.
– Исаака я, по крайней мере, помню, – говорила она Марице.
Не замечала она и финансовых трудностей. Строительную фирму Исаака она отдала в управление еще при его жизни, денег на счете было достаточно, их почти не тратили, поскольку книжки-картинки приносили небольшой, но постоянный доход. Жили они с сыном достаточно скромно, но все же ни в чем себе не отказывая. Пару раз в год непременно выбирались в Будапешт, навестить родственников Исаака, особенно она подружилась с его кузеном, Максом. Будапешт очень нравился Анюте, они ходили в театры, осматривали музеи, катались на кораблике по Дунаю, гуляли на острове Маргит. Летом же они обязательно на месяц выезжали в Таллин.
Этих поездок Анюта всегда особенно ждала. Тетя Лидия не менялась – по-прежнему служила, в ее крохотной квартирке был порядок и уют. Она очень радовалась своим «венграм», как она называла Анюту и Марка.
Кадри по-прежнему жила с мужем, и к этому все привыкли, смирились и почти принимали за своего. В приезды Анюты они часто являлись в гости, и Анюта с радостью слушала рассказы Мишеля о России, о Петрограде. Наверное, он сам мало уже что помнил; но и тех его воспоминаний хватало. Он рассказывал о гимназии, о трудовых школах; о кондитерских, а потом сразу же говорил о голодных годах первых лет после революции. Анюта слушала его и куда-то уплывала: ей казалось, что она помнит какую-то школу, холодный город, чьи-то руки, разрезающие хлеб.
Настал тридцать восьмой год; Анюте исполнилось двадцать восемь, Марку – тринадцать. В своей маленькой семье Анюта совершенно не замечала, что происходит, газет она не читала, и потому была очень удивлена, когда Марк вернулся из школы с заплаканными глазами.
– Что случилось? – перепугалась она, – плохая отметка? Что такое?
Мальчик отворачивался, закрывался, но потом все-таки рассказал: несколько мальчиков в гимназии набросились на него, отобрали учебники, выкинули шапку, кричали, что он еврей.
Анюта ничего не поняла:
– Ну да, ты еврей… Папа же был еврей!
На следующий день она отправилась в гимназию, где у директора возмущенно рассказала о произошедшем. Тот обещал наказать мальчиков, заверил, что такого больше не повторится.
Вечером того же дня в гости приехал Макс. Анюта со смехом рассказала ему про глупых детей, но тот остался серьезным.
– Анна, – сказал он, – вы, я вижу, не особенно интересуетесь происходящим. Вы не слышали о законе, принятом Миклошем Хорти?
Анюта неуверенно покачала головой. Кто такой Миклош Хорти, она, конечно, слышала, но что за закон? Макс объяснил ей: этот закон направлен против евреев. Предписано уменьшить число евреев в каждом торговом предприятии, прессе, среди врачей, юристов, инженеров.
– Что это значит? – спросила Анюта, – не понимаю!
– Наш народ всегда подвергался гонениям, Анна, и мне кажется, что этот новый виток. Недавно приехал наш дальний родственник из Германии; там дела обстоят совсем печально. И то, что происходит в гимназии у мальчика… вам надо как-то обезопасить его.
Он уехал, Анюте снова стало казаться, что все в порядке. Но это было не так: как-то на вокзале она увидела семью: растерянных взрослых, плачущих детей, подошла спросить, не нужна ли помощь, и узнала, что они бежали из Германии, где на евреев давно идут постоянные гонения. Семья эта какое-то время жила у нее в особняке, потом Макс помог им устроиться в Будапеште.
Эти люди были не единственными беженцами, встреченными Анютой. В Дебрецене их было немного, но Анюта знала, что в основном приезжают в Будапешт, и стала каждый месяц посылать Максу небольшую сумму.
Пожалуйста, дорогой кузен, помогите этим несчастным людям, лишенным родины! – писала она в письмах.
Вспоминая рассказы той семьи, Анюта нарисовала новую книжку: собаки решили, что кошки – плохие животные, стали обижать их, не выпускать на улицы, заставлять носить особые желтые ошейники.
Разве это правильно? – спрашивала она в своей книжке. Разве могут быть собаки лучше кошек, разве справедливо обижать кого-то?
Редактор в издательстве, просмотрев картинки, замялся.
– Госпожа Шпиро, – сказал он наконец, – вы знаете, как я уважаю вас. Я хорошо знал вашего мужа, у вас прелестный сын. Но… прошу простить меня, неужели вы не понимаете, как неуместны сейчас эти картинки и эта книжка?
Анюта кивнула, забрала папку и пошла домой.
Она и сама не знала, что хотела сделать. Остановить это безумие своими неумелыми картинками, которые почему-то очень нравятся детям?
Стояла весна. Анюта подумала и пошла в парк, затем углубилась в лес. Сев на поваленное дерево, она задумалась.
В одном из учебников Марка она вычитала, что великие писатели, художники, музыканты влияют на умы и чувства людей, делают их лучше, благороднее. Так ли это? Ни одной книжке, ни одной опере не удалось остановить войну. Пригретая ею семья рассказывала о том, что их сосед плевал каждое утро им на порог. Наверное, этот человек читал и Гейне, и Гете, и Шиллера, и слушал музыку, и смотрел картины!
Марку она запретила говорить о том, кто его отец:
– Твоя мать была русской, я тоже русская. У евреев кровь определяется по матери, я узнавала.
– То есть я русский? – спросил Марк.
– Не знаю, – с отчаянием отвечала Анюта.
В другой день Марк пришел с новым известием:
– Мамочка, я сегодня видел книжку в гимназии, у мальчика из нашего класса приехал дядя, привез показать. Там про то, что евреи должны отправляться в Палестину. А как же мы с тобой? Ведь ты не еврейка?
Скоро был принят еще один закон, еще более ограничивающий права евреев. Макс с семьей собрался в Палестину; другие родственники уезжали в Америку. Накануне отъезда Макс приехал в Дебрецен.
– Боюсь, Анна, что Гитлер затевает войну, все говорят об этом, – говорил он, – даже не знаю, что вам делать… Мне страшно оставлять вас тут, но и чем-то помочь я тоже не могу… Каким будет наше путешествие, и что ждет нас там?
Анюта со страхом слушала его. Теперь, когда она больше интересовалась происходящим, будущее пугало ее.
– Я могу уехать в Эстонию, – неуверенно сказала она, – там моя семья.
– Там рядом Советская Россия.
– Но это моя страна.
– Простите меня, Анна, но нет страны, которую вы могли бы назвать своей. Иногда мне кажется, что наш бедный Исаак неслучайно вас выбрал…
– Вы хотите сказать, что я такая же гонимая, как весь ваш народ? – улыбнулась Анюта.
Макс улыбнулся в ответ. Прощаясь, он записал адрес тети Лидии в Таллине:
– Если вы решитесь на переезд.
Тем же вечером к Анюте пришла встревоженная, опечаленная Марица. Она показала телеграмму и рассказала, что ее сестра в Токае тяжело заболела, видимо, был удар. Сестра совсем одна, ее дочь служит в Будапеште, приехать ухаживать за матерью не сможет.
– Боюсь, госпожа, мне придется вас покинуть, – горько говорила Марица, – я никогда не думала, что расстанусь с вами и мальчиком… но бедная моя Жужа…
– Но вы можете взять ее сюда? – предложила Анюта, – я бы помогла вам за ней ухаживать.
– Я благодарна вам, госпожа, у вас доброе сердце! Но Жужа не захочет переезжать, она упряма, характер у нее тяжелый… Позвольте мне уехать; сейчас лето. За лето она либо пойдет на поправку, либо, да простит меня господь, умрет. Вы же, я так себе думаю, захотите навестить родню в Эстонии?
Несколько дней Марица готовилась: укутывала чехлами мебель, собирала чемоданы Марку и Анюте. Анюта ни в чем не участвовала – она бесцельно бродила по Дебрецену, рассматривала дома, запоминала город, парк, купальни.
Уезжали они в один день, и Анюта вместе с Марицей наблюдала, как закрывают ставнями окна. Она никогда не видела особняк со ставнями; почему-то это зрелище казалось ей особенно горьким.
И дорога с многочисленными пересадками, раньше только веселившая ее, показалась теперь трудной и грустной.
Тетя Лидия встречала ее на вокзале:
– Девочка моя, такое время и такое путешествие! Ты выглядишь усталой, ну, это неудивительно… А какой взрослый мой внук! Я купила тебе подарочки, но уж не паровозик и не мячик, конечно! Анюта, у нас тут такие новости… Впрочем, сама все увидишь.
О новости Анюта узнала тем же вечером. Тетя Лидия, нагрузившись судками с обедом, а по дороге еще заглянув в магазин, отправилась к Кадри.
– Она не придет сама? – удивленно спросила Анюта, – давайте я помогу вам донести.
Почему не пришла Кадри сама, было видно с первой же минуты.
– Но какой огромный живот! – воскликнула Анюта, расцеловав Кадри, – разве так бывает?
– Доктор говорит, там скорее всего двое, – сказала тетя Лидия.
– Это какой-то ужас, – пожаловалась Кадри, – я ничего не могу. В том году в самом конце лета я купила себе туфельки на кнопках; поносить не успела, рассчитывала на это лето, и что же? Не могу согнуться, чтобы застегнуть, они так и стоят в шкафу!
– Ничего, бегая за двумя, ты их быстро сносишь, – заметила тетя Лидия.
– За двумя! Какой кошмар! Боюсь подумать: ведь наверняка они уже договорились: один будет плакать, второй молчать и набираться сил! А потом наоборот. И то же самое будет с пеленками – один писает, другой ждет. И только я перепеленаю одного и без сил упаду в кресло, как тут же пеленку испачкает второй… Не понимаю, как я буду управляться!
– Отдашь одного Анюте, – сказала тетя Лидия.
– Я возьму обоих, – засмеялась Анюта, – не переживай, Кадри! Я с удовольствием буду приходить и возиться с малышами. Обещаю, одна ты не останешься!
Анюта сняла две маленькие комнатки в Кадриорге, куда уговорила перебраться и Кадри.
Марк целыми днями купался, он очень вытянулся, стал подростком, угловатым, неловким. Анюта никак не могла привыкнуть – он был по-прежнему родным и любимым, но в то же время стал совсем новым, непонятным, временами странным. Он был хорошо воспитан; никаких капризов, свойственных подростковому возрасту, он себе не позволял, никогда не грубил, не возражал, был по-прежнему предупредилен и послушен. Но он уже не кидался, как прежде, на шею приемной матери или бабушке; уже не заливался прежним смехом. Схватить его, обнять и расцеловать, пощекотать было уже невозможно. Анюта радовалась его взрослению, но ей остро не хватало прежнего малыша.
Кадри еле ползала из-за своего живота. Охая и причитая, она добредала до пляжа и тяжело усаживалась в складное кресло, принесенное Марком. Анюта кружилась вокруг нее, следя, чтобы будущая мать не перегрелась, не проголодалась, чтобы ее не продуло:
– Кадри, тебе хорошо? Не холодно? Не жарко?
– Отстань, – выдавливала Кадри, – лучше поговори с этими шалопаями… вот этот, который слева, толкает меня в печень… Господи, до всего этого я и знать не знала, что у меня есть печень!
Анюта смеялась, усаживалась рядом, укладывала ладонь на живот:
– Спокойнее, малыши! Ваша мама уже еле дышит.
– И это они еще не родились, – говорила Кадри, – ну ничего: едва рожу, сразу отдам тебе…
– Обоих?
– Нет, одного… Господи, печень! Нет, все-таки обоих, я уже сейчас с ними не справляюсь.
В мире было тревожно, но Анюта на своей маленькой даче этого почти не замечала. Тетя Лидия, приезжавшая каждый выходной, привозила газеты, говорила что-то о каком-то пакте, о вводе советских войск, о Гитлере. Анюта слушала вполуха. Ей казалось, что здесь, в крохотной стране у моря, ничего случиться не может.
– Это не так, Анюта, – как-то серьезно сказала тетя Лидия, – ты плохо учила историю: вот вы с Мишелем все вспоминаете ужасы революции, а ведь здесь в восемнадцатом году была своя революция. Было голодно и страшно, и мы с Кадри, бывало, и нос боялись высунуть из своей квартирки.
– Но это было давно, тетя Лидия, – отмахивалась Анюта.
В середине августа у Кадри родились две девочки.
– Это точно две девочки? – спрашивала измученная мать, отдыхая после родов, – мне казалось, я рожу команду футболистов.
Долго думали, как назвать малышек. Прибывшая в гости свекровь Кадри предложила назвать их Ольгой и Татьяной.
– Почему так? – наивно спросила Кадри.
Свекровь смерила ее презрительным взглядом:
– Не хотите же вы сказать, моя милая, что не понимаете, откуда мне на ум пришли эти имена? Конечно же, это Пушкин, «Евгений Онегин». Но дело не только в великом русским поэте. Так звали двух старших дочерей нашего последнего царя, они, как и вся семья, были убиты в Екатеринбурге…Мишель, согласись же, что мы должны назвать так наших девочек…
– Нет уж, – решительно сказала Кадри, – называть детей в честь убитых девушек… Я не суеверна, но так, пожалуй, и в самом деле можно накликать злую судьбу… Какое твое любимое женское имя, Анюта?
– Лидия, – не думая, сказала Анюта, – если бы я родила девочку, то назвала бы ее Лидией, в честь мамы.
– Лидия… ну вот, первую назвали! – обрадовалась Кадри.
Пришел Мишель, Кадри сказала ему о своем решении.
– Что же, назовем дочерей в честь бабушек, – согласился он.
Мать Мишеля звали Екатериной; в Эстонии это имя принято было сокращать в Кадри. Мишель называл ее Катя, Кадри переделала в Кати. Вторую стали звать Лиди.
– Я, правда, не особо уверена, которая из них кто, – озабоченно говорила Кадри, склоняясь над кроваткой, – если вдруг я назову Кати – Лиди, скажется ли это на ней? Не будет ли она вспоминать свое детство как исключительно тяжелое?
В самом конце августа Марица прислала письмо: ее сестра идет на поправку, еще месяц, и Марица сможет вернуться в Дебрецен. Анюта приняла решение остаться в Эстонии на весь сентябрь, написала в гимназию Марка.
Первого сентября Гитлер напал на Польшу. Анюта растерялась: как теперь добираться до Дебрецена, она не знала.
– Хорошо, что ты здесь, – сказала тетя Лидия, – как бы ты была там совсем одна?
Поначалу Анюта надеялась, что война скоро кончится, но надежды эти быстро растаяли. Они перебрались в город. Анюта хотела было снять квартиру, но тетя Лидия отговорила ее:
– Живите со мной. Прибереги деньги! Неизвестно, что будет дальше…
Деньги и в самом деле следовало приберегать: большая часть их осталась в венгерском банке, и Анюта не знала, как их оттуда забрать. Она радовалась, что догадалась привезти некоторую сумму с собой и определить ее в банк Эстонии. Кроме того, уезжая, она забрала все драгоценности: часть из них принадлежала первой жене Исаака, часть он подарил Анюте за годы брака.
Кадри с малышками и мужем жила в деревянном доме в Каламая. Анюте казалось, что там холодно и сыро, Кадри уставала с малышками, свекровь, приходившая каждый день, совсем не помогала, лишь высказывала недовольство:
– Посмотрите, какая гора пеленок, моя милая. Дети не ухожены, Мишель, никогда дети нашего рода не лежали в мокрых пеленках…
– Полагаю, это потому, что у вас было кому их переодевать и стирать пеленки, – огрызалась Кадри.
– Разумеется, у всех моих детей была няня.
– Ну так пусть и ваш сын наймет няню своим детям!
– Ты снова упрекаешь меня, – вспыхивал Мишель, – но что я могу поделать в этой стране, в которой…
– В которой ты живешь уже двадцать лет, куда больше, чем прожил в своей России! – кричала Кадри, – что ты можешь поделать? Я тебя, наверное, удивлю, но ты мог бы пойти работать! Я не прошу няньку, но хочу заметить, что если бы не мама и не Анюта, мне часто было бы просто нечего есть!
Мишель хлопал дверью и уходил, его мать поджимала губы и тоже торопилась к выходу. Кадри хватала пеленки и несла их стирать.
– Ладно хоть водопровод в квартире! – говорила она.
Анюта отстраняла ее:
– Отдохни, я справлюсь с пеленками. А ты поспи, пока малышки спят.
Она стирала, убирала, укачивала проснувшихся девочек. Вечером прибегала на вахту тетя Лидия, и Анюта, потискав малышек, уходила домой.
Если бы не война, я уговорила бы Кадри уехать в Дебрецен, думала она. В моем доме нам всем хватило бы места – и тете Лидии, и Марку, и Кадри с малышками. Здесь из крана льет только холодная вода; там прекрасная ванная, хорошая удобная кухня…
Но уехать было нельзя – войной было охвачено уже пол-Европы, Анюта брала газеты и тут же откладывала их, повинуясь давней своей привычке не замечать неприятное.
Марка удалось устроить в русскую гимназию; на русском он говорил прекрасно, за этим Анюта очень следила:
– Твоя мать была русской, и я тоже русская. Это твой второй язык, ты обязан его знать.
С тем, что он теперь подросток, Анюта смирилась, к тому же теперь у нее были малышки. Анюта обожала их всем сердцем, возиться с ними ей было совсем не в тягость. Иногда, когда Кадри совсем падала от усталости, Анюта отправляла ее спать, укладывала малышек в колясочку и везла на прогулку. Прохожие принимали ее за их мать, и Анюта не возражала.
Иногда мелькали мысли, что она еще могла бы выйти замуж и родить ребенка. Но потом она представляла себе чужого мужчину, другую жизнь. Нет, не будет такого, как с Исааком, а другого ей не надо.
Шло время, и Анюта только радовалась, что приехала в Эстонию. Дни шли по устоявшемуся расписанию: утром она готовила завтрак, провожала Марка в гимназию, а тетю Лидию на службу, убирала квартиру и бежала к Кадри. Там она стирала, убирала, готовила, бегала за покупками, гуляла с девочками. Домой Анюта возвращалась ближе к вечеру, Марк обычно уже был дома. Анюта бросалась готовить обед, Марк помогал ей, приходила тетя Лидия, они вместе садились за стол. Вечером Марк принимался за уроки, тетя Лидия шила, а Анюта рисовала свои картинки. Предложить их в издательства или типографии здесь она стеснялась и делала маленькие книжечки сама:
– Потом девочки будут читать.
Анюта, как и прежде, полностью погрузилась в свой мирок и снова не интересовалась происходящим. О политике дома почти не говорили: все мысли были заняты малышками, образованием Марка.
