– Немного, давай на лед спустимся?
– Давай, только далеко не пойдем.
Они побродили по льду, немного поиграли в снежки, потом вернулись домой. Нина попробовала прокатить отца на санках, но уехали недолго – оказалось тяжело. Арсений Васильевич расстроился:
– А все Варька вчера – съешь еще кусочек да съешь… вот и наелся.
Домой вернулись к обеду. Варя скорее усадила Нину:
– Я тебе суп с грибами сварила – может, рыбного-то не захочешь?
Нина засмеялась:
– Я все попробую – все прошло уже, не бойтесь!
– И тебе, Арсений, и грибного, и рыбного…
– Ну уж нет! – решительно отказался отец, – я и так у тебя тут растолстел, вон, жилет не застегивается…
На второе была картошка с запеченным мясом, на десерт Варя принесла маленькие круглые пирожки с малиной. Арсений Васильевич присмирел и тихонько спросил Нину:
– А пуговицы чуть переставить можно?
Нина кивнула.
После обеда гости стали собираться домой. У крыльца уже стоял извозчик, Варя ставила в санки большую корзину с гостинцами. Федор протянул Нине большой сверток:
– А это тебе от нас – от рыбаков!
Нина развернула бумагу – и увидела огромную шоколадную рыбину.
– Вот это да! – воскликнула она, – это же сколько есть!
– Ты ешь скорее и приезжай снова – опять тебе такую из Невы выловим.
Нина засмеялась.
Снова мелькали деревянные домики Рыбацкого. Отец обнял Нину:
– Не мерзнешь?
– Нет. Почему мы раньше к ним не ездили? И они к нам?
– Да как-то не знаю, Ниночка. Давно не виделись, а тут случайно Федора в городе встретил, поговорили… ну вот и позвал.
– Еще поедем к ним?
– Поедем. Только ты уж в обморок больше не падай, я чуть с ума не сошел.
– Да это из-за рыбы все! Мы потом на трамвай?
– Нет уж, до дома на извозчике поедем.
Дома Нина устроила рыбу на холод, разобрала гостинцы. Она чувствовала себя усталой и разбитой.
– Папа, я что-то не очень, – сказала она, – я, пожалуй, спать пойду.
– Что такое, Ниночка, еще ж семи нет! – перепугался отец, – дай-ка голову потрогаю, да не сбегать ли мне к Романцеву?
– Да не надо, папа!
Она ушла в свою комнату, стала переодеваться, остановилась, бросилась обратно:
– Папа! Нет, не входи. Мне завтра тетю Лиду надо.
– Хорошо, доченька, хочешь – сейчас вызовем?
– Нет. Спокойной ночи!
На следующий день Арсений Васильевич на извозчике ехал к сестре. Все мысли были заняты исключительно дочерью, и он, хоть и замечал скопление народу и общую взволнованность, внимание на это не обратил.
24
Улицы были полны народа – люди праздно бродили, что-то пели, переговаривались. У многих на груди висели красные банты.
– Свобода!
В гимназии тоже случилась революция – старшие собрали всех в актовом зале, парень из выпускного класса взобрался на сцену и сказал, что отныне – свобода, директора свергли, теперь самоуправление и демократия. Штемберг постоял в дверях, посмотрел на происходящее, потом повернулся и ушел. Старшие еще покричали и разошлись по домам. Около вокзала немного Володя потолкался в толпе, потом побежал домой.
Главное – что в гимназии тоже революция и свобода. Кончилась муштра, кончились несправедливые нападки преподавателей, инспектора и директора.
Счастливый Володя ворвался в дом. Сестра сидела в гостиной и читала. Володя бросился к ней, обнял и расцеловал:
– Элька, знаешь, что у нас было? Я тебе сейчас все расскажу! Мы директора свергли! А где мама? А папа еще не пришел? Мне столько надо рассказать, столько всего случилось!
Эля удивленно посмотрела на обычно сдержанного, замкнутого брата.
– Директора свергли? Что ты болтаешь?
– Я не болтаю, правда – свергли. У нас теперь будет самоуправление, никаких инспекторов, никого не будут оставлять после уроков без обеда! Все! Мы теперь свободные!
Эля вздохнула.
– Опять какая-то глупость, Володя. Вот погоди – придет папа, он с тобой поговорит.
Радость Володи угасла. Отец к дисциплине относился очень строго и, казалось, только приветствовал, когда строптивого сына оставляли в школе после уроков или задавали переписать тетрадь. Он всегда пресекал Володины жалобы на учителей:
– Если ты умнее – встань на их место. А пока ты гимназист, недоучка, мальчишка. Поэтому изволь слушать и делать, что тебе говорят.