Тайна Дамы в сером

Телефон выключить, дверь никому не открывать… Муж пусть будет в командировке дней на шесть… И никаких футболов по телевизору до двух часов ночи. Двоечников, техничек, штатное расписание, разбитые стекла, поломанные парты, родителей 2-го «А» – всех побоку!

Отогнав усилием воли эти соблазнительные, но бесполезные мысли, Аделаида Максимовна приготовилась гостеприимно улыбаться.

* * *

Если бы Манечка вела дневник, для записей ей понадобились бы чернила разных цветов – и тяжелого густо-коричневого, и унылого фиолетового, и легкомысленной охры, и яростной киновари, и умиротворяющего голубого, и многих, многих других.

Манечка не была художницей, она просто воспринимала окружающий мир не так, как видят его другие, не столь эмоционально одаренные натуры. Все более или менее значительные события представлялись ею в яркой цветовой гамме, а иногда и в обрамлении музыкальных звуков и даже запахов.

Например, неожиданное получение денежного перевода от родителей, живущих в Туле, – и как раз в тот самый момент, когда аванса больше нет, до получки еще неделя и занять абсолютно не у кого. Пышное малиновое зарево под аккомпанемент серебряного голоса Луи Армстронга… И в морозном воздухе, расцвеченном бледными пятнами фонарей, аромат свежеиспеченного пирога с печенкой и гречневой кашей.

(Если вы до этого в течение трех дней питались практически одной вареной картошкой и если вы очень любите пироги с печенкой, то вы, возможно, поймете, о чем мы…)

К утру боль после визита к стоматологу, мучившая Манечку всю ночь, наконец отпустила. Манечка блаженно вздохнула и свернулась клубком под старым пуховым одеялом, собираясь поспать еще часика два. В четырехкомнатной коммунальной квартире, где им с Лешкой принадлежала самая большая, восемнадцатиметровая комната с балконом, стояла бархатная тишина. Угомонился даже водопроводчик Костя из угловой комнаты, отмечавший с коллегами получение зарплаты.

Тихо посапывал на своем диване Лешка, снова пришедший из школы с распухшей губой и в порванной рубашке; у него под боком храпел и дергал лапами во сне старый облезлый терьер по кличке Босс.

Манечке же отчего-то не спалось. Мешало слабое, но ясное предчувствие чего-то необычного – бледный, едва заметный золотистый отблеск, словно перед самым восходом солнца, хотя солнца никакого не было и не могло быть – в такую-то метель. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» – зубрил вечером Лешка, расхаживая по комнате с остановившимся взглядом и прижатым к животу Пушкиным. Вспомнив эту трогательную картину, Манечка улыбнулась и откинула одеяло.

На работу она пришла неслыханно рано, в половине девятого. На столе были грудой свалены папки с личными делами учащихся – не иначе, кто-то из завучей вечером копался, а на место их не поставил, – зато под папками обнаружилось несколько рукописных бумаг с пометкой «срочно напечатать и размножить». Кажется, некоторые из этих бумаг валялись тут с позавчерашнего дня, а вот этот приказ по поводу профучебы определенно кто-то спрашивал еще в прошлую пятницу.

Манечка решила разгрести весь этот завал. Заперла дверь в приемную, чтобы не мешали, и сосредоточенно, не отвлекаясь, работала часа полтора.

В одиннадцатом часу пришла завхоз звать пить чай в свою «каморку под лестницей». Дожидаясь, пока Манечка допечатает последнюю страницу, завхоз стояла у окна и наблюдала, как новый вахтер разгребает перед парадным входом снег.

– Кто-то к нам приехал, – сказала вдруг завхоз, отодвигая тюлевую занавеску, – «Опель Астра», цвет – мокрый асфальт, почти новый, на левом крыле небольшая вмятина…

– Вы так хорошо сквозь метель видите? – восхитилась Манечка.

– А метели никакой нет, кончилась. Вот-вот солнышко проглянет. Кто бы это мог быть? Подожди-ка… Иностранец какой-то. Тебе начальница ничего не говорила вчера?

– Отчего вы думаете, что иностранец? – спросила Манечка, поспешно вылезая из-за стола.

– Что ж я, иностранца от нашего мужика не отличу, что ли? – обиделась завхоз. – Иди сама посмотри. Блондин… высокий… на немца похож. Ой, Маня, а ведь я догадываюсь, кто это может быть! Пойду встречу, не то наш бдительный Игнатьич его застопорит!..

Манечка прилипла носом к окну, но никого уже не увидела. Иностранец, кем бы он ни был, уже поднялся на крыльцо, и от любопытных глаз его защищал обледенелый козырек.

Не прошло и двух минут, как гость, сопровождаемый завхозом, появился в дверях приемной. Манечка, торопливо взбивавшая перед зеркалом пышную вороную челку, обернулась и замерла.

Золотое сияние легло на вытертый линолеум. Покрытые облупившейся масляной краской стены задрожали, сделались прозрачными и исчезли, открыв ослепительный, залитый солнцем простор. Теплый ветер всколыхнул Манечкины волосы. Он нес с собой аромат горьковатых степных трав и свежесть чистейших голубых озер.

«Оnly you…» – cладко вздохнул Элвис Пресли где-то над левым Манечкиным ушком.

– …профессор Роджерс из Цюриха, – грозно откашлявшись, повторила завхоз.

– Мария, – пропела Манечка, зачарованно глядя в глубокие северные глаза гостя.

– Прекрасное имя, – улыбнувшись, ответил гость. – Могу ли я видеть госпожу Шереметьеву? – Он говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом, но совершенно правильно. Завхоз с Манечкой переглянулись.

– А… госпожа Шереметьева немного задерживается, она просила передать вам свои извинения, – нашлась завхоз, приоткрыв дверь директорского кабинета. – Вот здесь вы сможете ее подождать. Может быть, чашку чая? Кофе? Минеральной воды?

– Благодарю, – отозвался гость, с интересом оглядев кабинет, – но я, с вашего разрешения, предпочел бы пока побродить по школе.

Он кивнул женщинам и, не дожидаясь ответа, удалился.

– Н-да, – сказала завхоз после долгой паузы, – наверное, следовало бы его сопроводить… Но мне почему-то кажется, что он справится и сам. Однако начальство-то где? Где ее носит? А мы тут за нее отдувайся!

– Какой мужчина!.. – не слушая завхоза, шептала Манечка. – Какой мужчина!

Завхоз выразительно посмотрела на Манечку, покачала головой и ушла.

Очнувшись, Манечка начала действовать. Мгновенно все бумаги со стола были убраны в толстую папку с надписью «Приказы» на корешке, а сама папка засунута на полку. Поверхность стола, освобожденная от пыли и бумажного мусора и украшенная вазочкой с гвоздиками, приобрела праздничный вид; сбоку посвежел и заиграл красками громоздкий компьютерный монитор, а с клавиатуры бесследно исчезли пятна от кофе и хлебные крошки.

Покончив с уборкой, Манечка еще раз внимательно оглядела себя в зеркале. Так и есть: над левой бровью наметился прыщик, ресницы какие-то тусклые, и помада совсем съелась. Манечка хищно прищурилась и достала из сумочки Специальный Набор для Боевого Раскраса.

* * *

Прозвенел звонок, возвещающий начало пятого урока, и Аделаида осталась в своем кабинете одна. Ушел в кабинет иностранных языков гость, увлекаемый обеими англичанками и подоспевшей немкой, ушла повар Алиса, интересовавшаяся, будет ли гость обедать, ушла завуч старших классов со свежим выпуском «Педагогической науки», и с ней под руку беременная Васильева, томно обмахивающаяся больничным листком.

Не сразу, но разошлись и просто любопытные, под разными предлогами толпившиеся в приемной и как бы невзначай заглядывавшие в полуоткрытую дверь кабинета.

Знакомство с гостем произошло как-то быстро и странно, что смутило Аделаиду, ценившую протокол. Смутило Аделаиду и то, что гость показался ей совершенно непохожим на профессора и директора лицея.

Аделаида была знакома со многими профессорами, как докторами педагогических наук, так и историками, из окружения мужа. В большинстве своем это были люди солидные, в возрасте, а преобладающими внешними признаками являлись очки, лысина, борода, нездоровый цвет лица и томная расплывчатость фигуры.

Новоявленный же специалист по древней истории был, напротив того, молод (лет тридцати пяти на вид), хорош собой и замечательно сложен. Лицо его, сильно загорелое, с правильными чертами, было гладко выбрито; глаза без очков, темно-серые, глубоко посаженные, пристальные; густые светлые волосы коротко острижены и зачесаны назад. Да и одет демократично – джинсы, свитер с глухим воротом и стильная, хотя и несколько потрепанная, замшевая куртка.

А впрочем, бог с ней, с внешностью – известно ведь, что у них в Европах все не как у людей, и ученую степень дают кому ни попадя, и одеваются с полным безразличием к условностям. Не документы же было у него спрашивать, в самом-то деле?

Пока Ирина Львовна с Манечкой шепотом спорили в приемной, кому из них представлять гостя директрисе, тот, услыхав «Войдите!», спокойно открыл дверь кабинета и вошел. Секретарша с англичанкой ахнули и устремились следом.

Гость приблизился к стоявшей неподвижно Аделаиде Максимовне.

– Карл Роджерс, – представился он приятным низким голосом.

– Аделаида Максимовна Шереметьева, – ответила Аделаида, пытаясь вспомнить, принято ли сейчас при знакомстве с иностранцами подавать руку; ничего не вспомнила, но решила на всякий случай подать. Гость принял руку бережно, словно драгоценность, слегка пожал и на мгновение накрыл другой ладонью, сухой и очень горячей.

– А-де-ла-ида, – повторил он задумчиво, словно имя было совсем уж трудно произносимое, – Аделаида… Делла… Вы позволите мне называть вас Делла?

Покосившись на замерших у двери Манечку с Ириной Львовной, Аделаида Максимовна смутилась окончательно и в просьбе отказала. Гость, впрочем, нисколько этим не обиделся и не огорчился, лишь внимательно посмотрел на порозовевшую директрису, и в серых глазах его на миг вспыхнули лукавые золотые огоньки.

Аделаида, спохватившись, предложила ему сесть.

– Вы очень хорошо говорите по-русски, профессор, – заметила она, желая сгладить возникшую неловкость.

– О, я давно изучаю русский язык, но до сих пор не имел возможности практиковаться. Я впервые в России, – серьезно и обстоятельно ответил гость.

Задав еще несколько вопросов относительно планов и намерений гостя в подведомственной ей школе и получив такие же деловые, обстоятельные ответы, Аделаида совершенно успокоилась.