Плачущий ангел Шагала

Просто надо присмотреться к тому, как рисует Мойша. Он же такой бесхитростный, откровенный. Проболтается, разумеется, проболтается и выдаст все свои секреты.

А Авигдор Меклер станет известным художником. Должен стать. Он живет лишь тогда, когда стоит у мольберта.

Расчет оказался верным. Мойша Сегал забыл или сделал вид, что забыл, давние детские обиды. Они вместе ходили на этюды. Их мольберты стояли рядом, когда глубокий овраг у дачи начинал наполняться клубами тумана, но… Нищий мерзавец писал так, что захватывало дух. На свою работу Авигдор взирал с неизменным отвращением.

– Смотри, вот так я смешиваю палитру. Вот мои краски. Это кисти, они прекрасны, – терпеливо объяснял Мойша.

Его кисти и краски были ужасающе дешевыми. Его секреты состояли в том, что он просто слушал Пэна.

Приблизиться к его таланту. Понять, как он это делает.

Все напрасно. Это невозможно…

Они стояли рядом. И рисовали пейзажи. Но как же Авигдору хотелось придушить Мойшу!

Да. Именно так. Задушить! Уничтожить. Целиком и полностью. Чтобы самим фактом существования Сегал не портил ему жизнь.

И, наверное, острая ненависть подсказала ему решение.

– Я хочу бросить Пэна, Мойша, – заявил Меклер, искоса поглядывая на мольберт заклятого друга. – Он не самый лучший учитель. Я чувствую, что взял у него все, что мог взять. И больше он мне ничего дать просто не может. Вот и решил поехать учиться в Санкт-Петербург. Если хочешь, отправимся вместе.

Он предлагал совместное путешествие и готовился услышать жалобы на бедность. Мойша не любил разговоры на эту тему, но иногда все же проскальзывало: трудно живет их семья, очень трудно. В такие моменты сердце Авигдора екало от счастья. Приятель с гордостью говорит о том, что ел на завтрак хлеб с маслом. Право же, смешно! Меклеры всегда завтракают пышными румяными пирогами!

– Я поеду с тобой, Авигдор, – сказал Мойша и улыбнулся. – Кстати, знаешь… твои ангелы зеленого цвета…

«Сумасшедший, – удовлетворенно подумал Меклер. – Сумасшедший. В Санкт-Петербурге он окончательно сойдет с ума. Или его посадят в кутузку. Как бы то ни было, я перестану пристально вглядываться в его лицо. И мне больше не захочется упасть перед его мольбертом на колени…»

Первоначально они планировали поступить в Училище технического рисования барона Штиглица.

Но – провал. И горячая волнующая радость обжигает Авигдора. Работы Мойши не произвели совершенно никакого впечатления!

В школу Общества поощрения художеств их приняли, но буквально с первых же дней обучения стало понятно: Мойша всегда будет первым. А Авигдор последним.

Как унизительно: Сегал давал ему свои этюды. Приходилось стирать подпись Мойши, ставить свою. А что прикажете делать, если собственные работы Меклера бородатый, вечно бормочущий стихи Николай Рерих все время просит переписать?!

Авигдор принимал помощь друга. И с тайным наслаждением наблюдал, как тот бледнеет от голода и жалуется на то, что снимает угол в ужасном доме у Мойки, откуда все время несет гнилью.

Мойша слишком горд для того, чтобы просить о помощи, Авигдор слишком сильно его ненавидит, чтобы помочь…

Через полгода их учебы в Санкт-Петербурге Меклера отчислили за неуспеваемость. А Сегалу дали стипендию, освободили от платы за обучение.

Жить и не рисовать? Но что это за жизнь!

Рисовать, но не получить признания? Никогда ни родители, ни родственники не скажут: «Авигдор – знаменитый художник»?

Нет!

Нет!!

НЕТ!!!

Меклер решил: «Пусть меня отчислили в Санкт-Петербурге. Ну и что? Велика потеря. Скучный, навязший в зубах академизм – зачем вообще ему учиться? Будущее живописи в другом. Мекка всех художников – Париж. Туда и отправлюсь!»

Меклеру хотелось эффектно попрощаться с Сегалом. Пригласить заклятого друга в ресторацию, заказать шампанского.

Но во время случайной встречи ему рассказали последние новости про Мойшу.

– Представляешь, он покинул школу Общества поощрения художеств! – глаза чахоточного бледного художника в кургузом сюртуке сияли восхищением. – И поступил в школу Званцевой, и учится у самого Бакста! Какой же он талантливый!

Такой щенячий восторг – это уже слишком. Авигдор не стал встречаться с Мойшей перед отъездом. Он пригласил в ресторацию всех, кроме него. Шампанское лилось рекой, и все желали Меклеру успеха. И даже поверилось, что успех обязательно придет.

Авигдор решил подписывать свои картины именем Виктора Меклера. По-французски это можно написать так: Victore M’йclaire.[17 - Досл. перевод: «Победа меня осенит».] Очень символично…

О, Париж!

Комната на двоих с Осипом Цадкиным. Мастерская Энджальбера. Кафе на Монпарнасе, красотки у Булонского леса…

Но самое главное – можно писать картины. Можно дышать. Можно жить, потому что… потому что без Мойши, талантливого, успешного, очень хорошо живется.

…И жилось до сегодняшнего дня.

Сегодня Авигдору принесли телеграмму от Сегала. Друг сообщал о том, что приезжает в Париж, и просил встретить его на Северном вокзале.

Первый порыв: не ходить.

Но Авигдор все же повязал самый яркий галстук, надел пальто и отправился на вокзал.

Поезд опаздывал, и это давало время подумать о Мойше. Все вспомнить. И снова представить, как было бы замечательно размозжить его курчавую башку…

* * *

Основной наплыв посетителей в Музее Марка Шагала весной и летом. Международные Шагаловские дни, Славянский базар. Тогда Кирилл Богданович просто с ног сбивается, одна экскурсия за другой, и отрабатывать их надо по полной программе. Гости-то высокопоставленные, хочется рассказать о великом художнике как можно лучше.

А осень, зима – мертвый сезон. Вот и сегодня – ни одной экскурсии.

Кирилл посмотрел на часы и подумал: «Через час можно закрывать музей».

Он вышел из-за стойки, расположенной в прихожей. Раньше здесь была бакалейная лавка, в которой торговала всякой всячиной мать Марка Шагала. И теперь этот уголок тоже сохранил прежнее назначение: на полках расставлены сувениры, книги о Витебске, альбомы с репродукциями картин.

Протерев пыль под стеклянной витриной, Кирилл отложил салфетку и принялся придирчиво осматривать комнаты, где жила семья Шагал. Большинство предметов быта, мебель, посуда – просто вещи того периода, похожие по мемуарным описаниям на обстановку дома. Но тем не менее предметы старые, и за их состоянием надо следить.

Все оказалось в идеальном порядке. Столик, стоящие на нем деревянные подсвечники, печь, на которой примостился тяжелый железный утюг, находящаяся на кухне колыбелька.

Крошечный домик на Покровской улице всегда наполнял сердце Кирилла умиротворением. Тесные комнаты, низкие окна. Как здесь развился талант, восхищающий целый мир, – совершенно непонятно. Может, поэтому дом выглядит так трогательно.

Из кухни Кирилл вышел во внутренний дворик. Достав сигареты, он прислонился спиной к стене и пару минут любовался установленным здесь небольшим памятником. Скульптор Валерий Могучий уловил главное в творчестве Шагала – неимоверную, обезоруживающую доброту и светлую энергию. Кажется, что молодой Марк собирается играть на скрипке. Но вместо струн на инструменте – витебские домики, церковь. Этот памятник всем – и гостям, и витебчанам, и сотрудникам музея – нравился куда больше того, что был установлен в начале Покровской улицы. Большинство сходилось во мнении, что там художник похож на слегка перебравшего усталого человека, за душой которого летит ангел.

На глаза Кирилла набежали слезы.