Проклятие Эдварда Мунка

– А вы кто?

– Конь в пальто. Базар фильтруй! – отрекомендовался Володя.

Егор счастливо улыбнулся, и тогда Седов не сдержался, схватил его за ворот куртки, встряхнул как следует.

Цинизм молодого человека настораживал…

Как и предполагал Седов, дело об убийстве гражданки Инессы Моровой передали в его производство. Во-первых, именно ему «повезло» дежурить в ночь, когда обнаружили тело. Во-вторых, он недавно прикрыл по истечении срока давности совершенно не раскрываемый «висяк», и теперь был перед суровой статистикой чист, аки младенец, чем руководство и не преминуло воспользоваться. Володя к такому решению отнесся с пониманием. Действительно, неправильно, когда ребята-следователи «зашиваются» с «сиротскими» трупами, а у него все «в шоколаде». Пара краж, нанесение тяжких телесных повреждений и бомжик, порешивший сожительницу по причине ревности и добровольно во всем признавшийся. Мелочи, рутина…

Он еще в ночь осмотра места происшествия решил: что-то с этим Егором нечисто. Пусть подросток, переходный возраст и все такое. Но так откровенно радоваться смерти тетки, которая, добрая душа, взяла его на воспитание после смерти матери. Не сдала мальчишку в детдом, а помогала, во всем себе отказывая. Жила-то Морова, судя по обстановке в квартире, более чем скромно…

Ход следовательских умозаключений развивался следующим образом. Соседи в курсе: отношения тетки с племянником напряженные, конфликтные. Так что мотив убийства – корыстный интерес, пресловутый квартирный вопрос – у Егора имелся. Порешив тетеньку и напуская на себя сочувственный вид, он вызывал бы подозрение. А вот его веселье по этому поводу, наоборот, заставляет следствие думать: ну какой бы убивец так привлекал к себе внимание? Значит, невиновен. И отрока Егора оставляют в покое, он наслаждается полученной квартирой и в ус не дует. Следствие ищет мужиков Инессы, проверяет связи на работе, в общем занимается чем и кем угодно, только не племянником. А у парня просто могут быть железные нервы. Личность молодого человека нуждалась в пристальном изучении…

Формально у племянника имелось алиби. В течение тех нескольких часов, когда, по заключению эксперта, наступила смерть Инессы Моровой, Егор веселился в ночном клубе «Золотой орел». Но оперативник Паша, сгонявший в данное заведение, выяснил: за напитки парень, используя карточку постоянного клиента, дававшую право на пятипроцентную скидку, расплачивался в десять вечера и в полтретьего ночи. В клубе шумно, многолюдно, и теоретически подросток, который к тому же часто бывает в «Золотом орле» и, вероятно, знает, где располагается служебный вход, вполне мог уйти из клуба незамеченным. Порешить тетушку, а потом вновь вернуться.

Для активизации мыслительной деятельности Егора Володя Седов на недельку поместил отрока в следственный изолятор, постоянно ему напоминая: добровольное признание смягчает вину. Далее был проведен следственный эксперимент, и он разбил стройную, как казалось Седову, версию, вдребезги. По времени, затраченному от клуба до квартиры и обратно, все сходилось, но впритык. Вплоть до минуты. Однако мальчишке после убийства надо было где-то отмыться-преодеться. В ванной следов его пребывания не обнаружено. И если бы он отправился к условному сообщнику – то никак не мог успеть к половине третьего ночи в клуб. Экспертиза одежды, изъятой у Егора, не выявила следов вещества, похожего на кровь…

Распечатка номеров, на которые звонил в ту ночь со своего сотового мальчишка, окончательно доконала следователя. Проверка показала, что один из абонентов, указанных в списке, находится в разработке соответствующих служб в связи с возможной причастностью к торговле наркотиками.

Мальчишка – наркоман. Но не убийца. И все же Седов не испытывал ни малейших угрызений совести в связи с тем, что «закатал» невиновного человека в СИЗО. Такому – только на пользу. Авось поумнеет.

Тем не менее сегодня, после оперативки у руководства Седов планировал подъехать к Егору с постановлением об освобождении его из-под стражи.

«Органы прокуратуры уверяют: делается все для сохранения правопорядка в стране. Они декларируют, что занимаются борьбой с преступностью. Однако как можно объяснить тот факт, что ребенок, в отношении которого не имеется ни малейших подозрений, находится в тюрьме? Мы постараемся быть в курсе расследования, и не исключаем что со временем накопаем что-нибудь еще…»

«Копайте, милые, копайте, – злобно подумал Седов, вставая со своего места. – Жаль, времени нет с вами судиться, преступников ловить надо. Щелкоперы проклятые…»

Он вышел из вагона, чуть не вздремнул на монотонно гудящем эскалаторе и рефлекторно притормозил у киоска со сдобой. Вид любимых конвертиков с сыром не вызвал воодушевления.

«Правильно говорил профессор Преображенский в фильме „Собачье сердце“. Не читайте до обеда советских газет. Других нет – вот никаких и не читайте», – думал Седов, спеша к родному двухэтажному зданию с облупившейся штукатуркой и восседавшему там еще неродному шефу Карпу.

Вообще-то у нового начальника Седова было, как и полагается, имя-отчество. Месяц назад он занял кабинет ушедшего на повышение экс-шефа. И когда назвал свою фамилию – Карпов, Володя сразу понял: отныне за глаза величать шефа будет только Карпом. Уж больно похож – пучеглазый, лоснящийся, с тонкими губами и вываливающимся из костюма брюшком.

То, что Карп к совету профессора Преображенского не прислушивается, Володя осознал прямо на пороге кабинета начальника. На длинном столе у окна лежала растрепанная газета, и Карп возмущенно тыкал в нее пухлым пальцем.

– В то время как президент ставит задачи по улучшению работы аппарата следствия, мы даем повод для появления вот таких статей. Пожалуйста, полюбуйтесь, оборотни в прокуратуре! А что будет завтра? – взгляд Карпа оббежал понурившихся следователей и споткнулся о тихонько присаживающегося за стол Седова. – О! А вот и герой этой публикации! Подсунул мне ордер на задержание. Журналисты правы: мы не имели права помещать подростка в СИЗО.

«Перетрусил. Боится, что его сделают крайним», – подумал Седов, а вслух сказал:

– Видели бы вы этого подростка! Увидев зарезанную тетушку, он сказал что-то вроде: так тебе, сука, и надо. Однако проведенная по ходу расследования данного уголовного дела работа позволяет вычеркнуть Егора Красильникова из числа подозреваемых. Сегодня планирую подготовить постановление об освобождении его из-под стражи.

Карп налил из стоящего на столе графина воды, одним махом опрокинул стакан и с новыми силами принялся распекать Седова.

Раскатистый басок шефа ничуть не мешал Володе. Он уставился в блокнот с записями о мужчинах Инессы Моровой и прикидывал, кого первым вызвать на повторный допрос. У каждого своя работа. У него – ловить преступников. У шефа – орать. Может, и были где начальники, которые вели себя по-другому, однако Седов за почти пятнадцать лет работы в прокураторе таковых не встречал. И привык отключаться во время таких головомоек. Только вот к костюму тесному не привыкнуть, видимо, уже никогда…

Он очнулся от своих размышлений, когда в кабинете наступила тишина.

Карп уже стоял у стола, прижав к уху телефонную трубку и делая пометки в блокноте.

– Тоже женщина? Со следами множественных ножевых ранений? И тоже не замужем? В какой морг доставили тело? Кто выезжал на место происшествия? Понятно… Спасибо за информацию…

Сидевший рядом следователь Виктор Збруев толкнул Седова в бок и, наклонившись, прошептал:

– Получите дубль-два…

– Округ не наш. Но – тоже женщина и тоже зверски зарезана. Давайте, Седов, поезжайте в морг и к следователю. Чтобы мы потом лишним бумаготворчеством не занимались, – отчеканил Карп. – Совещание закончено. Да, Седов, кстати. Мальчика-то выпустите!

В коридоре Володя, задержавшийся для получения на документах размашистых автографов Карпа, нагнал Збруева.

– Амнистию покорми. И воду ей поменяй.

Тот согласно кивнул. Зеленая попугаиха, подаренная друзьями Седову на день юриста, пользовалась в прокуратуре всеобщей любовью.

Дежурные «Жигули» во дворе, к счастью, еще никуда не успели умчаться.

– Сначала в СИЗО. Потом в морг, – сказал водителю Седов, опускаясь на сиденье автомобиля.

6

Из дневника убийцы

Наверное, зло поселилось во мне раньше, чем это стало осознаваться.

Мне года четыре. В детском доме ужасно холодно, ледяное дыхание сквозняка врывается в нашу спальню через плохо заклеенные окна. Я встаю со скрипучей кровати и осторожно открываю дверь. За ней – комната, где мы рисуем, складываем кубики, играем в «ручеек». Сейчас я сделаю то, чего мне хочется больше всего на свете. За стеклянной дверцей шкафа – паровозик и кукла с серебристыми волосами. Эти игрушки нам дают очень редко. Как плакала Женька, когда тетя Валя отобрала у нее куклу. Какой раздувшийся от гордости ходил Мишка – ему удалось протащить по комнате паровозик на длинной ниточке. Мне никогда не хотелось играть с этими игрушками.

Сейчас, сейчас…

Я открываю шкаф. Полка расположена слишком высоко. Подтаскиваю стул, сначала хватаю паровозик. Как сложно откручивать колеса. Легкий пластмассовый корпус ломается без труда. Теперь кукла. Отрываю ей голову, сдергиваю волосы, разрываю одежду. Веки становятся тяжелыми. Я засыпаю здесь же.

Плевал я, что бьют линейкой, что не дают каши. Мне было очень хорошо…

Я люблю делать людям больно. И, оказывается, люблю убивать. Смерть – это так приятно. Расширившиеся глаза обреченных. Мой источник вдохновенья. Чужая смерть – моя жизнь. Никто ни о чем не узнает. Все продумано до мелочей. Как жаль, что нельзя взять с собой видеокамеру. Остается лишь дневник. Я смакую воспоминания о каждой минуте и предвкушаю, как это повторится снова и снова…

Глава 2

1

Берлин, 1892 год

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. И все-таки он здесь, в Берлине, недалеко от Унтер ден Линден.

Эдвард Мунк удовлетворенно прошелся по залу художественной галереи. Высокие своды долго не отпускали звук его шагов. Отличное помещение – просторное, светлое. Даже посаженные на бульваре липы ничуть не мешают потокам яркого солнечного света наполнять комнату нежным теплом осени.

Торопиться с развешиванием работ, находившихся в трех деревянных ящиках, не хотелось. Безусловно, Эдвард все сделает сам. Его работы. Его дети. Да разве рабочие смогут разместить их в зале как следует? Нет, только он отыщет для каждой картины отличное местечко. Но чуть позже.

Эдвард подошел к окну и облокотился на подоконник. Чуть сбоку, по Паризер-Плац, бегут экипажи. Едва заметная шаль облаков укрывает колонны Бранденбургских ворот. На их вершине великолепная, чуть позеленевшая, четверка скакунов, управляемая богиней Победы, мчится прямо в небо. Эдвард уже был в Пруссии пять лет назад. Только не здесь – в благородном центре Берлина, в лучшей художественной галерее, предвкушая открытие своей выставки. Тогда, сожженный огнем критики, разочаровавшийся в своем собственном призвании, он бросился в Европу, как в омут, и здесь, на берлинском вокзале, у него не осталось ни гроша. Не было никого, ничего, кроме тяжелого ящика с картинами, который хранил всю его боль, надежды. Жизнь…

Голод грыз внутренности только первых два дня. Потом тело стало легким, невесомым. Эдвард бегал напиться к фонтанчику в центре вокзального зала и вновь спешил к картинам. Когда уже не хотелось пить и когда даже не осталось сил бояться, что прикорнувший по соседству грязный оборванный старик украдет холсты, Эдварда энергично встряхнули за плечо. Он с трудом разлепил глаза и сразу же испугался. Потом стиснутое страхом сердце забилось ровнее. Напрасно он так встревожился из-за синей одежды незнакомца. На склонившемся рыжеволосом парне не форма полицейского. Он железнодорожник, и уж конечно, у него нет никаких прав тащить его в участок. А сидеть на вокзале можно и без билета.