Через решётку на окнах он смотрел во двор зоопарка – две аллеи, сходящиеся возле величественной статуи доктора Оро: единственная рука воздета к небу, длинные редкие волосы трепет невидимый ветер, выражение безмерной печали застыло на лице – опущены уголки рта, от крыльев носа тянутся глубокие морщины, горько кривятся брови и взгляд устремлён вдаль, будто в поиске ответов. Жалел ли доктор когда-либо о том, что сделал? Или до конца жизни пребывал в уверенности, что всё было правильно?
Чьё-то дыхание за спиной – пахнет кровью и разорванной плотью. С его собственных когтей падают тяжёлые капли. Когда-то Алонсо был уверен, что не забудет лицо своего «первого раза», первой жертвы, исполосованной неуверенными порезами. Умирающей слишком долго и мучительно, хотя его всегда учили: необходимость не должна быть жестокой. Если вообще можно сравнивать, то быстрая и лёгкая смерть предпочтительнее. Тогда он на собственном опыте почувствовал, какая это ужасная, но правда. И не поверил бы, что настанет день и тот человек всё-таки изгладился у него из памяти, а сейчас, спустя триста лет, две трети из них – в анабиозе, он не сможет сказать даже, мужчина то был или женщина. Просто кто-то, кого ему привели родители. На кого пал жребий. Или тот, кто продал себя, чтобы накормить родных.
И во сне у мёртвого тела не было лица.
Компас тихонько кольнул его, и Алонсо проснулся. Секунду соображал, где он и что произошло.
Потом резко сел на постели. Как он вообще мог заснуть, когда они до сих пор в этой спятившей деревеньке?
Он посмотрел на Кару: она не спала, её зрачки слабо блестели в полумраке.
– Я раньше никогда никого не видела спящим, – прошептала она.
– Даже родных? – вполголоса спросил он. Кара покачала головой.
– Нам нужно идти, – он откинул одеяло и опустил ноги на пол. – Пока ещё темно, мы сможем уйти далеко.
– Куда? – помолчав, спросила она. – Я ничего не видела в новом мире, кроме этого посёлка. Наткнулась на него сразу же и… всё. Каким стал мир? В нём есть безопасное для нас место?
Он хотел бы утешить её, но пришлось ответить честно:
– Почти всё выглядит так же. Грязь, нищета, безумие. На севере хуже, на юге – немногим лучше. Революция началась оттуда, им удалось быстрее выбраться из… последствий того, что они совершили. На юге стоит Капитолий.
– Столица?
– Больше, чем столица. Ты поймёшь, когда увидишь.
– Ты хочешь пойти туда?
Он вздохнул:
– Нет других вариантов. Они должны знать, что ты проснулась. Как и обо всех остальных.
Кара спросила холодно:
– Так то, что болтают эти пустомели, – правда? Про подземные лаборатории, где волков разбирают на части, про зоопарки и прочую чушь?
– Нет, – ответил он, поднимаясь. – Про лаборатории – почти всё ложь. Про зоопарки… – он заколебался. – Частично правда. Но это не то, чем может показаться. Я был там раньше. Это просто убежище.
– Убежище? – она тоже поднялась, одеяло соскользнуло с её груди. Он отвернулся, заговорил быстро, чувствуя спиной её пристальный взгляд:
– То, что охотники не разбирают людей на части, не значит, что никто так не делает. Этот мир может быть опасным для того, кто ещё не научился в нём ориентироваться. Попасть в беду проще, чем кажется. Лучше начать с Капитолия. Они пытаются защищать нас. Они научат тебя выживать в этом времени. Если ты не сможешь прижиться там, то всегда можешь уйти… если захочешь.
– И ты ушёл?
– Да, – Алонсо поворошил ногой кучу одежды на полу, пытаясь найти штаны. – Я ушёл. Я пошёл домой, но не нашёл ничего, кроме развалин и мёртвого оборудования в запечатанном хранилище, которое мародёры не смогли открыть. Из всего, что там было, заработал только живой компас. Сейчас он со мной. Единственное наследие семьи Веламма.
– Наш мир совсем исчез, да? – печально спросила она. – Я иногда надеялась, что это только здесь всё так ужасно, что может быть где-то остались дворцы… или хоть что-то.
– Нет, – коротко ответил он. – Но новый не так плох, когда к нему привыкнешь.
Кара следила, как он одевается, но с постели так и не встала. Он решил дать ей немного времени. Она не обязана тут же ему поверить. Она ничего о нём не знает.
Наконец Кара спросила:
– Ты не останешься в Капитолии со мной? – её голос дрогнул. – Мы могли бы… быть вместе?
Он замер:
– А ты… хочешь этого? Хочешь… семью?
Она смотрела в сторону и было не разглядеть, что за выражение у Кары на лице, но в голосе звучали слёзы:
– Я ведь правильно поняла: ты был в склепе у горы? Должно быть, искал выживших? Ты видел, во что превратилось старое убежище. Так что я не очень-то в них верю теперь, в убежища, – она будто подыскивала слова. – Я не знаю, каково это – быть в безопасности. После смерти матери старшие братья будили меня, только чтобы показать народу – вот она, будущая Матерь – и позабавиться за мой счёт. Дед-отец не спешил меня делать Матерью, ему хватало волчат, а делиться хоть крохой власти он не желал. Или будто ждал чего-то… Семь с лишним десятков лет – из них едва ли месяц я провела вне холодильника. А это вовсе не старые камеры из убежищ, в холодильнике не снятся сны, но время – ощущается. Одинокие годы тьмы и холода. Но и до того… до смерти Матери-Волчицы я людей почти и не видела, – горечь в её голосе была такой явной, что у Алонсо сжалось сердце. – Никого не встречала дважды, кроме деда-отца и братьев, остальные были не люди – статисты; я просыпалась – и статисты всегда были новыми. Когда мне хотелось, я съедала кого-нибудь из них, сначала не понимая, что они настоящие, живые, а потом наплевав на это. Ведь они никогда не были такими, как я.
Что-то было в её рассказе… будто щелчок. Но она продолжала говорить, и Алонсо упустил это.
– Они и правда были другими, – заключила Кара без какой-либо гордости. – Жители низин, они казались муравьями. Мы владели горным хребтом, недрами под ним и воздушным пространством над ним. Наши подвесные сады поднимались уступами к вершинам, а заводы вгрызались в землю. Так про нас говорили. Правда, когда я проснулась в предпоследний раз, вокруг вместо садов были огонь, крики и толпы странных людей, и мы мчались мимо всего этого, деда-отца с нами не было, а из братьев – только трое самых младших. И ещё с нами были несколько слуг. И я спросила у братьев, что происходит. Они были слишком злы, чтобы отвечать, вместо этого сорвались на мне, как обычно, избив и изнасиловав. Я помню их семя… – она вздрогнула. – Дефектное. Бесполезное. Моё тело его даже не принимало… Но я почувствовала: дед-отец мёртв. Что-то сказало мне это, инстинкт, ощущение… Если бы они не были такими… такими дефектными, мои братья, я бы уже тогда понесла от них. Именно этого они и пытались добиться, я до сих пор так думаю.
Она помолчала и решительно добавила:
– Ты не удивишься теперь, узнав, что я постаралась испортить саркофаг одного из братьев, когда проснулась? Остальные и так были мертвы, а он должен был вот-вот очнуться. Я залезла в управление и… что-то сделала. Мне повезло, что мой процесс пробуждения занял немного меньше времени, и я очнулась раньше. Что с ним там стало?
– Он превратился в жижу.
– Я рада, – кивнула она. – Интересно, что стало с теми, кто не добрался до убежища…
– Их… – Алонсо запнулся. Муравьи разорвали их на части, когда вспыхнула революция. Всех, кто не успел спрятаться. – Они давно погибли.
– И этому я тоже рада. Можешь презирать меня за это. Но я хочу оставить прошлое в прошлом. Я рассказываю тебе об этом не для того, чтобы вызвать жалость. У каждого есть свои ужасные истории. Но мне бы хотелось объяснить тебе: у меня никогда не было семьи. Я не знаю, как это должно происходить. Наверное, всё же как-то иначе. Но…
– Я не такой, как твои братья, – сказал он. Ему хотелось оправдаться, потому что теперь он вовсе не был уверен, что поступил правильно, поддавшись инстинкту. Не нужно было её трогать, пусть даже она была согласна. – В этом мире у меня никого нет. И наш вид упал на самое дно. Я хотел бы, чтобы у нас был шанс жить спокойно и тихо, где-то, где нас никто не тронет. Я мог бы сказать… да, я мечтаю об этом.
– Тогда можно мне пойти с тобой в это место?
Алонсо горько усмехнулся:
– Да если бы я только знал, где такое искать.
Он вернулся к кровати, сел рядом с Карой, и она тут же потянулась к нему – доверчиво, будто признав, что он никогда её не обидит.
– Когда ты рассказал о компасе, – прошептала она, – я… Знаешь, эти люди… они водят меня в одну пещеру, и именно там и… ну… – Кара вздрогнула и вздохнула глубоко. – Это что-то вроде святилища, там есть круглый камень, который они поливают тем, что разводят в яме. И алтарь, я думаю, это именно алтарь: закуток, где они держат живые вещи, похищенные из горного дворца, а может откуда-то ещё.
Алонсо понял её: реликвии семьи, такое не оставляют муравьям. Он и сам вернулся за компасом, единственным, что у него осталось.
– Думаешь, веди ещё живы? Ты их слышала?
– Нет, мне не дают прикасаться ни к чему в пещере, кроме камня. Не верят мне. Но они сами постоянно хватают эти вещи. И притворяются, что это что-то значит, ведут себя так, как будто вещи говорят с ними и что-то делают.