От истока до устья. Повесть и рассказы

Вот если бы Петьки вообще не стало!

Подумал и содрогнулся. Господи помилуй! Неужели я желаю другу смерти? Нет-нет! Грех!

Но эта мысль, как червь, всё глубже и глубже проникала в сознание Савелия. Она точила его, не давала ни есть, ни спать. В конце концов, парень убедил себя, что смерть друга явится благом и для Дарьи, которая сохнет по Петьке, и для Савелия, который сохнет по Дарье.

А вскоре и случай удобный представился.

Перед самой Филипповкой Пётр позвал Савелия пройтись до зимовья, проверить, не нужно ли чего там оставить, а заодно и петли разбросать на зайцев.

До зимовья добрались быстро. Спички, дрова, щепа и подвешенные к потолку мешочки с продуктами – всё было нетронутым. Двинулись дальше.

Савелий сделал вид, что поправляет крепление на лыжах, приотстал и, спрятавшись за густую ель, начал ловить Петра на мушку. Ружьё ходило ходуном в дрожащих от страха руках, он боялся убить, он никогда не стрелял в человека. Но ведь выстрелить в человека – это одно, и совсем другое – убить Петьку. Петька не человек, он соперник. Одно нажатие на курок, и Дарья твоя… твоя… твоя!

Господи! Как же трудно нажать на него!

– Эй, паря! Ты окаменел, что ли? И в кого целишься?

От неожиданности Савелий вздрогнул и нажал на курок. Пуля попала в берёзу и расщепила её напополам.

– Ого, с какими зарядами мы ходим! Не на медведя ли охотиться собираемся?

Савелий оглянулся. За его спиной стоял Григорий Перегудов.

– Са-а-в- к-а! – совсем близко раздался отчаянный крик Петра. – Ты где?

– Да здесь я, здесь…

Раскрасневшийся то ли от быстрого бега, то ли от внезапного волнения Пётр переводил тревожный взгляд с Савелия на Григория.

– Я сначала свежую лыжню справа увидел, потом силуэт. И тут – выстрел. Я за Савку так испужался, ажно руки затряслись, потому и тебя, Гриня, за деревьями не разглядел. Мало ли лихих людишек в наших местах бродит?

Пётр зачерпнул горсть снега и отёр потное лицо.

– А стрелял-то кто?

– Да я стрелял. Хотел прицел проверить, а тут откуда ни возьмись Гришка появился, – зачастил, подхихикивая сам себе, Савелий.

Григорий внимательно посмотрел на него и обратился к Петру:

– Петь, а у вас чем ружья-то заряжены?

– Как, чем? – удивился тот. – Дробью, конечно. Не на зверя же охотиться шли, чтобы пулями стволы забивать. А птичкам да зайчикам и пары дробин хватит.

– Ну-ну, – Григорий опять посмотрел на Савелия и сказал, обращаясь к Петру: – Будь осторожнее. Мало ли чего. Гляди в оба!

– Да ладно! – беспечно отмахнулся Пётр. – Впервой что ль нам по тайге хаживать?

– Впервой или не впервой, а гляди в оба, – настойчиво повторил Григорий. – Сам же сказал, мало ли лихих людишек в наших местах бродит? Правильно я говорю, Савелий? А?

Тот молча кивнул головой.

Когда Пётр и Савелий скрылись за густыми ветвями сосен, Григорий подошёл к поверженной берёзке и охотничьим ножом выковырял застрявший в ней жакан.

Нет, сегодня Савелий Иванихин шёл охотиться явно не на птичек и зайчиков.

Глава 6

Воронок давно уже изучил дорогу к покосам Громовых, поэтому вожжи были почти без надобностей. Лишь на развилках дорог дед Тарас чуть пошевеливал ими, направляя умное животное то вправо, то влево. А подгонять коня так и вовсе не требовалось, он знал свою работу и выполнял её на совесть.

Женщины лузгали семечки, Василий задумчиво жевал травинку пырея, и каждый думал о своём.

Глаша, жена Фёдора, старшего сына Ильи Тарасовича, прикидывала в уме, оставлять или нет в зиму Зорьку, дочку Марты. Продавать жалко, из неё хорошая коровка должна получиться. Но ещё жальче пускать под нож – Зорька была стельной. Конечно, лучше бы оставить, однако всё чаще и чаще звучит в их тихом селе пугающее всех слово «кулак». Что оно означает, Глаша толком не знает. Знает лишь, что «не кулак» – это лодырь без кола и двора, их в Сибири «февралями» кличут. Как-то странно получается. Раньше тот, кто работал от зари до зари, в почёте был, а теперь трудиться в поте лица и увеличивать своим же трудом нажитое – себе дороже.

Настя представляла, как она сегодня вечером скажет Ване о том, что, наконец, понесла и будущей весной у них народится долгожданное дитятко. Бабушка Параскева уже позволила ей сообщить эту благую весть, но только мужику. Остальным говорить ни-ни! Это чтобы, тьфу-тьфу, не сглазили.

Молодая женщина почти год ходила порожней, сильно переживала по этому поводу, даже до отчаяния доходила. Только увещевания бабки Параскевы, что так бывает, что придёт и Настин черёд стать матерью, вселяли надежду. И вот, наконец-то, Настя понесла. Правду сказывала бабушка, черёд пришёл.

– Дед, а ты любил, когда молодым был? – нарушил молчание Василий.

Дед Тарас искоса посмотрел на внука улыбающимися глазами.

– А я, Васятка, и по сённи люблю.

Василий едва не подавился травинкой. Ничего себе! Такой старый, а любит!

– Кого любишь-то? Бабушку Параскеву?

– Да вот всех вас и люблю.

– А бабушку? Ты что, до сих пор любишь бабушку? – не унимался настырный внук.

– Конешне, люблю. А как мне её не любить? Она моих сынов народила и всю мою жизню подпоркой была.

Василий представил, как маленькая бабушка Параскева подпирает почти двухметрового деда Тараса, и улыбнулся.

– Дед, а сколько живёт любовь?

Василия этот вопрос очень интересовал. Он знает, что она приходит, уходит, иногда задерживается

– По-всякому, Васятка. У кого-то – одну ночь, а у кого-то, как вот у меня, цельный век проживает.

Бедный дед Тарас! Любить цельный век – это уж слишком! Хотя с бабушкой Параскевой дед, наверное, не страдал. С такой любовью и Василий согласен весь век жить. Однако Тоня совсем не похожа на бабушку. Как с Тоней-то целый век жить? Ежели она уже сейчас каждую свиданку в комсомольское собрание превращает, то, ставши женой, всю их совместную жизнь сделает одним бесконечным политическим пленумом со всеми ихними дебатами и прочей пустопорожней болтовнёй.

Из-за бугра выплыли верхушки зародов. Воронок перешёл с мелкой рыси на ходьбу, преодолел возвышенность и дальше пошёл уже степенным шагом. Дед Тарас не торопил коня. «Успеем, – решил он. – Солнце до полудня ещё более часа будет добираться, да и роса сегодня обильная, пусть ветерок по рядкам подольше погуляет. Не дай бог сырой травинке в зарод попасть, весь зарод сгниёт!»

Меж тем Воронок втянул телегу в густую тень раскидистых берёз и остановился прямо у шалаша. Всё. Приехали.

Василий распряг коня, отвел его поближе к речной пади, стреножил и, ласково потрепав его холку, пустил кормиться. Вернувшись к телеге, он взял маленький топорик и пошёл в лесок готовить хворост для костра.