Якобинец

Спасение короля оставляло последнюю лазейку к сговору с династией Бурбонов на выгодных условиях. Их избирательный «гуманизм» неизменно распространялся только на тайных и явных врагов Республики, но никогда не распространялся на коллег по Конвенту, якобинцев, что характерно и станет видно позднее.

В схватке вокруг бывшего короля кипели политические страсти, но не личные чувства, это борьба социальных интересов, но не чьей-то личной жестокости или милосердия…

В новом 1793 году противостояние жирондистов и якобинцев продолжалось в ускоренном темпе.

А далее? По порядку: в марте 1793 года с фронта пришло известие об измене генерала Дюмурье, ставленника Жиронды, пытавшегося повернуть войска на Париж, разогнать Конвент и усадить на восстановленный трон герцога Шартрского, сына Филиппа Орлеанского, родственника казненного короля, изображавшего из себя якобинца.

Не поддержанный ни офицерами, ни солдатами генерал Дюмурье сбежал в Англию вместе с герцогом Шартрским, отец которого, герцог Орлеанский был казнен, как сообщник.

Апрель 1793 года. Жиронда обезумела от ненависти к якобинцам, они придумали повод и рискнули отдать под трибунал Марата.

Обвинения были построены на том, что из циркуляра, написанного Маратом крайне эмоционально, впрочем, как всегда, они произвольно выдергивали фразы, вне основного текста звучавшие агрессивно и жестоко, якобинцы настояли на том, чтобы злосчастный документ был зачитан полностью. Впрочем, есть мнение, что Друг Народа всего лишь подписался под этим документом, будучи в тот день председателем Клуба.

Это был тот самый злосчастный циркуляр, из которого враги Друга Народа с 1793 года и по сей день выдёргивали цитату о «100 тысячах голов, которые следует отсечь ради победы французской Республики..» Эта цифра произвольно повышалась вместе с накалом эмоций от 600 голов до 500 тысяч…

Но в общем тексте смысл этих слов был иным, он, как и всегда предостерегал нацию и её представителей от беззаботности перед лицом врага.

Марат считал, что неуместная сентиментальность впоследствии будет стоить народу миллионов жизней, которых роялисты и их иностранные союзники не пощадят, когда снова почувствуют себя хозяевами страны…

Итак, пусть погибнут эти опасные и совершенно бесполезные как паразиты «золотые» 100 тысяч привилегированных, графов и маркизов, чем миллионы людей из народа. Эти слова продиктованы чувством республиканского самосохранения, а не личной «жажды крови».

К тому же, количество «100 тысяч» было «снято с потолка» для эффекта, что позднее признал и сам Друг Народа, и таким образом не представляла собой никакого «чудовищного продуманного плана истребления»…

Таким образом, стало понятно, что обвинения строились на грубых инсинуациях, в общем тексте смысл этих фраз имел несколько иное значение.

Якобинцы, сотни людей разом в один голос решительно заявили со своих мест, что все подпишутся под злополучным циркуляром, не видят в нём никакого «бешенства» и призывов к анархии, жирондисты были растеряны и взбешены провалом обдуманного процесса. Усилия жирондистов были напрасны. Друг Народа был оправдан с триумфом.

Но этот процесс лишил жирондистов последних симпатий парижан.

Май 1793 года. Жиронда не унимается, вопреки закону они хватают якобинцев, бросают в тюрьмы, на основании смехотворных несерьезных обвинений, запрещают их собрания.

Ослепленные ненавистью, они рискнули создать Комиссию 12-и, состоявшую из одних жирондистов, то есть людей заранее предубежденных, чтобы снова поднять тему «сентября»…

Жирондистов не пугал устроенный ими раскол Конвента… И это делают люди, всё время выставлявшие якобинцев «анархистами и дезорганизаторами», что они и напишут в своих мемуарах, полных восхваления своей политики, как единственно разумной, и яростных проклятий в адрес оппонентов.

Не примирения, а подавления якобинцев и казней их руководителей добивались эти люди, называвшие себя «умеренными» и «сторонниками нестрогих мер» , интриговали и проявляли агрессию с самого сентября 1792 по май 1793 года, пока у тех не истощились остатки терпения…

Восстание, во главе которого стоял Марат, более других пострадавший от их нападок, разразилось в Париже 31 мая- 2 июня. Здание Конвента было окружено национальной гвардией под командованием генерала Анрио, лидеры Жиронды, 22 человека были были отданы под нестрогий домашний арест и лишены депутатского иммунитета.

Однако, «кровожадные» якобинцы отнюдь не репрессировали своих оппонентов как партию в целом, а лишь арестовали руководивших ими подстрекателей,22 человека, занявших контрреволюционные позиции, в лице Антуана Сен-Жюста выразив остальным сожаление и надежду на их благоразумие, сумев отделить людей заблуждавшихся от изменников. Эти жирондисты оставались в Конвенте до октября 1793 года.

Из переписки некоторых жирондистских депутатов, можно привести в пример Дюбо и Шассе, с друзьями из провинции видно, они сами задумали переворот, устранение якобинцев и казни их крупнейших руководителей, письма датированы 15 мая, 24 мая..стали создаваться отряды для «крестового похода» на Париж.

Так кто же реально развязал гражданскую войну летом 1793? Разве якобинцы?

Так, Марсель, руководимый жирондистской администрацией, взбунтовался еще до 31 мая, а отнюдь не в следствии, как станут утверждать они сами и их защитники…

Жирондисты Бордо еще 8 мая отправили в Париж открытое письмо с угрозами в адрес якобинцев… А 12 мая взбунтовалась жирондистская администрация Лиона…

Выходит, якобинцы Парижа 31 мая всего лишь опередили их…

Это июнь 1793 года… После перечисленных фактов становится ясно, что «агрессивность» якобинцев и «гуманизм» жирондистов это политический миф, созданный самими жирондистами.

И эти люди еще восхваляли себя как «отцов основателей» Республики и «подлинных» революционеров. Они, которые были против штурма дворца и стали «республиканцами» задним числом! По крайней мере, это касается этих знаменитостей…

Высокое самомнение у этих буржуазных «граждан-господ», не сумевших ни открыто признать себя умеренными роялистами, к которым всегда склонялись, ни стать настоящими республиканцами, для этого они слишком чурались народа и брезгливо презирали его, всех этих грубых, необразованных, плохо одетых людей…

«Подлинные революционеры», «отцы-основатели Республики»? Разве что в собственных глазах…

Во имя Разума! «Отцы-основатели»?!

Они были против штурма Тюильри перед 10 августа и вообще не принимали в нём участия!

Они защищали Людовика и открыто одобряли преступление фанатичной роялистки Кордэ, что характерно, также воображавшей себя республиканкой, да еще и «подлинной», это уже диагноз.

Последнее есть отнюдь не христианские чувства, а выражение политической позиции, ибо эти же самые люди рукоплескали массовым убийствам рядовых якобинцев в Лионе, Марселе и Тулоне…

В марте 1793 года именно жирондист Ланжюинэ предложил проект закона о расстреле за ношение белой (монархической) кокарды в мятежной Вандее.

В то время как Марат, оклеветанный противниками как «кровожадный монстр» резко осудил этот проект, справедливо заметив, что такой закон противоречил бы совести и здравому смыслу, карать следует не невежественных крестьян, а их подстрекателей – дворян и неприсягнувших конституции священников, убеждавших паству, что убийства и даже пытки пленных республиканцев «угодны Богу..».

Тем временем Верньо, Бриссо, Петьон, Жансонэ, Барбару, Гюаде без труда сбежали из Парижа в течение первых же дней, настолько нестрогим был их «домашний арест». И занялись разжиганием гражданской войны в родных департаментах, сея у населения страх и ненависть к якобинцам, особенно к Марату, активнее других способствовавшему их свержению с политического Олимпа.

В целях пропаганды все средства хороши и они лгали, не стесняясь, расписывая мнимые «ужасы и зверства» творящиеся будто-бы в Париже, «улицы залитые кровью, изуродованные трупы на тротуарах…»

Они нашли благодарных слушателей, именно бежавшие в Канн жирондисты – вдохновители фанатичной дворянки Шарлотты Кордэ д,Армон.

Следует, наконец, развенчать и миф о мнимом «героизме» мадемуазель Кордэ раз и навсегда. Замкнутая, высокомерная и тщеславная молодая особа, она с юности считала себя умственно и духовно выше окружающих и мечтала чем-нибудь выделиться и прославиться.

Впрочем, стоит по справедливости отметить, девушка была очень вдумчивой, читала только серьезную литературу, увлекалась историей, презрительно игнорируя легкие «дамские» романы.

Мечтала об общественной деятельности на пользу Франции, её совершенно не привлекала типичная для ее времени женская судьба, роль соблазнительной любовницы или домохозяйки, матери семейства.

Напрасно тетка пыталась знакомить ее с кавалерами, Шарлотта оставалась вежливо-холодной, ее интерес к мужчинам ограничивался дружескими чувствами к некоторым из них. Девушка оставалась одинокой и независимой, никому не жена, не невеста и не любовница.

Сентиментальную историю, возникшую сразу «по горячим следам», о том, что совершенное ею громкое убийство это месть за казнь своего жениха или любовника следует считать бездоказательным домыслом.

Дело в том, что общество конца 18 столетия считало, что у женщины не может быть никаких политических убеждений (раз она существо сугубо домашнее, все интересы которого сосредоточены на мужчине и ребенке), тем более, считалось, что эти убеждения не могут быть самостоятельными, а не внушенными каким-либо мужчиной, отцом, братом или мужем.

Люди обоего пола тогда были уверены, что единственным побуждающим к действию мотивом для женщин могут быть только эмоции, нечто сугубо личное, в первую очередь любовная страсть или материнский инстинкт, но никогда интеллект и какие-либо абстрактные идеи.

Мадемуазель Кордэ ярко демонстрировала своей речью и поведением, что это не так, она держала себя не хуже, чем мужчина в ее положении, и уже этим сильно раздражала публику, именно поэтому некоторые журналисты называли ее «мужеподобной», неженственной особой.

В известном смысле, Шарлотту пытались унизить, приписывая ей любовника и объясняя убийство личной местью. Убийство по личным мотивам, бытовой криминал, для такой личности как она слишком мелко.

Она холодный фанатик контрреволюции, это так, но она не экзальтированная дамочка, действующая в запале личных страстей. Можно даже сказать, что она противник достойный уважения.

Всё ее «мужеподобие» заключалось не только в факте совершенного убийства, но в четко выраженных политических убеждениях, которых женщинам иметь не полагалось, сильном характере, хорошо развитом интеллекте и слабой эмоциональности, в то время, как у традиционно «женственной» женщины эмоциональность «должна» была зашкаливать, подавляя всякую умственную активность.